Эрнест Хемингуэй - Рассказы и очерки разных лет
Мы пробыли здесь некоторое время, но немецкая артиллерия только изредка постреливала по холму, который удерживал батальон. Наши так и не начали атаку.
— Вернемся назад и посмотрим, где находится командование, — предложил я.
— О'кей, — сказал Кимбраф, он водил захваченный у немцев мотоцикл, на котором мы разъезжали. — Пошли.
Мы попрощались с танкистами, повернули назад, пересекли пшеничное поле, сели на мотоцикл, я сзади, и выехали на дорогу, взбитую танками в густые облака серой пыли. В коляске мотоцикла лежали боеприпасы, фотоаппараты, запчасти, захваченные у немцев бутылки с разнообразным содержимым, ручные гранаты и автоматическое оружие самого разного типа, и все это принадлежало капралу (ныне сержанту) Джону Кимбрафу из Литтл-Рока, штат Арканзас.
Все это с успехом могло послужить в качестве рекламы — мечта хорошо вооруженного партизана, но я часто задумывался, как собирается действовать Ким в том случае, если в одной из наших поездок по территории, неизвестно кем занятой, нам не удастся уклониться от боя. Хотя Ким человек разносторонний и я ценю его находчивость, все же при мысли, что он будет стрелять одновременно более чем из трех автоматов, пистолетов различных образцов, карабина да еще из немецкого ручного пулемета, при этом недостаточно рассеивая огонь, мне становилось не по себе. Но в конце концов я сообразил, что он, должно быть, собирается вооружить местное население, если мы продвинемся в глубь территории противника. Однажды такой случай представился, все сработало великолепно, и мой предусмотрительный и, как мне тогда казалось, не в меру вооруженный товарищ даже получил повышение.
Мы поехали по дороге назад к городу, который наши взяли в тот день, и остановились у кафе напротив церкви. Дорога была забита танками, они проходили с лязгом и скрежетом; шум удалявшегося танка тонул в нарастающем рокоте следовавшего за ним. У танков были открыты башенные люки, и бойцы небрежно отвечали на приветствия деревенских мальчишек, махавших рукой каждой машине. На ступенях церкви, возвышаясь над дорогой, стоял с букетом цветов в правой руке старый француз в черной фетровой шляпе, крахмальной рубашке, черном галстуке и пыльном черном костюме и церемонно приветствовал каждый танк, поднимая букет.
— Кто это? — спросил я хозяйку кафе, в дверях которого мы стояли, пропуская танки.
— Он немного не в себе, — сказала она, — но он — патриот. Он здесь с самого утра, с того времени, когда вы вошли в город. Он ничего не ел с тех пор. Дважды родные приходили за ним, но он остался здесь.
— Он и немцев приветствовал?
— О нет, — сказала хозяйка. — Он человек исключительного патриотизма, только с некоторых пор, понимаете, немного помешался.
В кафе за столиком сидело трое солдат перед опорожненным наполовину графином сидра и тремя стаканами.
— Этот живодер, — говорил один из них, небритый, высокий, худой и размякший от вина, — этот проклятый живодер сидит в шестидесяти милях от фронта. Он не успокоится, пока всех нас не угробит.
— О ком это ты говоришь? — спросил Ким солдата.
— У, этот живодер! Генерал!
— Где, говоришь, он находится? — спросил Ким.
— В шестидесяти милях отсюда и ни на дюйм ближе. В шестидесяти милях, на которых мы проливали кровь. Мы все мертвы. Он-то знает об этом, только ему плевать. Живодер!
— Знаешь, где он находится? В трех тысячах ярдов отсюда, — сказал Кимбраф. — Может быть, он уже прошел вперед. Мы встретили его на дороге, когда возвращались сюда.
— Эх ты, болван, — сказал небритый солдат. — Много ты знаешь о войне. Этот живодер в шестидесяти милях отсюда и ни на дюйм ближе. Посмотри на меня! Я когда-то пел, выступал с очень хорошими оркестрами, да — очень, очень хорошими… А моя жена мне изменяет. Мне не надо даже проверять. Она мне сама сказала. А вот там все, во что я верю.
И он показал рукой на противоположную сторону дороги, где пожилой француз все еще поднимал свои цветы, приветствуя каждый проходящий танк. Священник в черном шел по кладбищу позади церкви.
— В кого ты веришь? В этого француза? — спросил другой солдат.
— Нет. Я не верю в этого француза, — сказал солдат, который выступал с хорошими оркестрами. — Я верю в то, что представляет священник. Я верю в Церковь. А моя жена изменяла мне не один раз, а много раз. Я никогда не дам ей развода, потому что я верю в это. Вот почему она не захотела подписать мои документы. Вот почему я не унтер-офицер артиллерии. Я закончил унтер-офицерскую школу, а она не подписала документов, а сейчас, в эту самую минуту, она мне изменяет.
— Он и петь может, — сказал мне второй солдат. Я слышал однажды ночью, как он поет. Здорово поет.
— Не могу сказать, что ненавижу свою жену, — сказал солдат, который выступал с хорошими оркестрами. — Она изменяет мне сейчас, сию минуту, когда мы здесь и только что взяли этот город. Не могу сказать, что я ненавижу ее, хотя она испортила мне жизнь и из-за нее я не унтер-офицер. Но я ненавижу генерала. Ненавижу этого живодера.
— Пусть поплачет, — сказал второй солдат. — Это ему помогает.
— Слушай, — сказал третий солдат. — У него семейные дела, у него свои неприятности. Но я тебе вот что скажу. Это — первый город, в который я вошел. Пехота берет их, а чаще обходит, а потом, когда мы возвращаемся назад, оказывается, что в город вход воспрещен и он наводнен военной полицией. Здесь, в этом городе, нет ни одного военного полицейского, только регулировщик на перекрестке. Это несправедливо, что мы не можем войти ни в один город.
— Позже… — начал я. Солдат, который выступал с хорошими оркестрами, перебил меня.
— Здесь не может быть никаких позже, — сказал он, этот живодер угробит нас всех до одного. Ему нужно прославиться, и он не понимает, что солдаты — люди.
— На передовой мы или нет, это ему неизвестно, так же как и мне, — сказал Ким. — Ты же не знаешь, что делает дивизионный генерал, а он получает приказы, как ты и я.
— Хорошо. Тогда ты отпусти нас с передовой. Раз все знаешь, ты и отпусти. Я хочу домой. Будь я дома, может быть, ничего бы и не случилось. Может быть, жена никогда бы мне не изменила. Теперь мне наплевать на все. Мне на все наплевать.
— Почему же ты тогда не заткнешься? — спросил Кимбраф.
— Я заткнусь, — сказал эстрадный певец. — И не произнесу ни слова о генерале, который убивает меня каждый день.
В ту ночь мы возвратились в штаб дивизии поздно. Оставив солдат в кафе в только что взятом городе, мы проследовали за танками до того места, где они были остановлены минами, завалом на дороге и огнем противотанковых орудий.
В штабе кто-то сказал:
— Генерал хочет тебя видеть.
— Пойду помоюсь.
— Нет. Иди сейчас же. Он беспокоился о тебе.
Я нашел его в трейлере, где он, одетый в старое серое шерстяное белье, лежал, растянувшись на спальной полке. Его лицо, все еще красивое после отдыха, было серым, осунувшимся и бесконечно усталым. Только глаза были веселые, и он произнес своим добрым ласковым голосом:
— Я беспокоился о тебе. Что тебя задержало?
— Мы напоролись на танки, и я вернулся кружным путем.
— Каким?
Я сказал ему.
— Расскажи, что ты видел сегодня там-то и там-то. (Он перечислил места расположения пехотных частей.)
Я рассказал ему.
— Люди очень устали, Эрни, — сказал он. — Им надо отдохнуть. Даже одну ночь отдохнуть как следует было бы неплохо. Если бы они могли отдохнуть четыре дня… только четыре дня. Но это все старая песня.
— Вы сами устали, — сказал я. — Поспите немного. Гоните меня прочь.
— Генералы не имеют права уставать, — сказал он, — а болеть тем более. Я устал не так, как они.
В этот момент зазвонил телефон, он поднял трубку и назвал пароль.
— Да, — сказал он. — Да. Как поживаешь, Джим? Нет. Я их уложил спать на эту ночь. Я хочу, чтобы они немного поспали… Нет. Утром я наступаю, но на штурм не пойду. Собираюсь обойти город. Я не верю в штурм городов. Тебе следовало бы уже это знать… Нет. Я выйду ниже… Да, правильно.
Он вскочил с застеленной одеялом полки и подошел к стройной стенной карте, держа телефон в руке, и я вспомнил, глядя на его крепкую подтянутую фигуру в сером шерстяном белье, каким щеголеватым генералом он был, пока его дивизия не побывала в бою.
Он продолжал говорить по телефону: «Джим?.. Да. У тебя впереди будет только один тяжелый участок — трехпутная развилка. Ее надо обойти… Да, были кой-какие разговоры… Да. Понимаю. Но если это случится, когда ты соединишься со мной, моя артиллерия к твоим услугам… Да. Безусловно. Совершенно верно… Конечно, нет. Я это и имею в виду, иначе бы не стал говорить… Точно. Хорошо… Спокойной ночи».
Он повесил трубку. Его лицо было подернуто серым налетом усталости.
— Это был наш левый фланг. Они хорошо дрались, но очень долго пробирались через лес. Когда они соединятся с нами и пройдут вперед, у нас будет четырехдневный отдых. Пехоте он очень нужен. Я рад, что люди отдохнут.
