Ги Мопассан - Милый друг
— Нет. Клянусь вам.
— Да знаете! Этот долговязый фат, маркиз де Казоль.
— Во-первых, он не фат.
— Очень может быть. Но он глуп. Его разорили карты и изнурили кутежи. Нечего сказать, хорошенькая партия для такой молодой, красивой и умной девушки, как вы!
— Что вы против него имеете? — улыбаясь, спросила она.
— Я? Ничего.
— Нет, да. Но он совсем не такой, каким вы его рисуете.
— Оставьте, пожалуйста. Дурак и интриган.
Она перестала смотреть на воду и чуть повернула голову.
— Послушайте, что с вами?
— Я… я… я вас ревную, — произнес он таким тоном, как будто у него вырвали из сердца тайну.
Это признание не очень удивило ее.
— Вы?
— Да, я!
— Вот так так! Это почему же?
— Потому что я люблю вас, и вы, негодница, сами это прекрасно знаете.
— Вы с ума сошли, Милый друг! — строго сказала она.
— Я сам знаю, что я сошел с ума, — возразил он. — Смею ли я говорить с вами об этом, я, женатый человек, с вами, молодой девушкой! Я больше чем сумасшедший, я преступник, подлец, в сущности говоря. У меня нет никакой надежды, и от одной этой мысли я теряю рассудок. И когда при мне говорят, что вы собираетесь замуж, я прихожу в такую ярость, что, кажется, убил бы кого-нибудь. Вы должны простить меня, Сюзанна!
Он замолчал. Рыбам перестали бросать мякиш, и они, точно английские солдаты[35], вытянувшись в неподвижную и почти ровную шеренгу, рассматривали склоненные лица людей, но люди уже не занимались ими.
— Жаль, что вы женаты, — полушутя-полусерьезно заметила девушка. — Но что же делать? Этому не поможешь. Все кончено!
Он живо обернулся и, нагнувшись к самому ее лицу, спросил:
— Будь я свободен, вы бы вышли за меня замуж?
— Да, Милый друг, я вышла бы за вас замуж: вы мне нравитесь больше всех, — искренне ответила она.
— Благодарю… благодарю… — прошептал он. — Молю вас об одном: не давайте никому слова. Подождите еще немного. Умоляю вас! Обещаете?
— Обещаю, — слегка смущенно, не понимая, для чего это ему нужно, проговорила она.
Дю Руа бросил в воду весь хлеб, который у него еще оставался, и, не простившись, убежал с таким видом, словно он окончательно потерял голову.
Так как ничьи пальцы не разминали этот комок мякиша, то он не пошел ко дну, и рыбы, все до одной, жадно набросились на него, — хищные их пасти рвали его на куски. Они утащили его на другой конец бассейна и стали кружиться над ним, образуя теперь некую движущуюся гроздь, нечто напоминающее одушевленный вертящийся цветок, живой цветок, брошенный в воду венчиком вниз.
Сюзанна, взволнованная, изумленная, встала и медленно пошла в комнаты. Журналиста уже не было.
Он вернулся домой очень спокойный и обратился к Мадлене, которая в это время писала письма:
— Ты пойдешь в пятницу обедать к Вальтерам? Я пойду.
— Нет, — неуверенно ответила она. — Мне что-то нездоровится. Я лучше посижу дома.
— Как хочешь. Никто тебя не неволит, — сказал он, взял шляпу и сейчас же ушел.
Он давно уже ходил за ней по пятам, следил, подсматривал, знал каждый ее шаг. Наконец долгожданный час настал. Он сразу смекнул, что означает это: «Я лучше посижу дома».
В течение следующих дней он был с ней предупредителен. Сверх обыкновения он даже казался веселым.
— Узнаю прежнего милого Жоржа, — говорила Мадлена.
В пятницу он рано начал одеваться: до обеда у патрона ему, по его словам, надо было еще кое-куда поспеть.
Около шести он поцеловал жену и, выйдя из дому, отправился на площадь Нотр-Дам-де-Лорет и нанял карету.
— Вы остановитесь на улице Фонтен, против дома номер семнадцать, и будете стоять там, пока я не прикажу ехать дальше, — сказал он кучеру. — А затем отвезете меня на улицу Лафайета, в ресторан «Фазан».
Лошадь затрусила ленивой рысцой, и Дю Руа опустил шторы. Остановившись против своего подъезда, он уже не спускал с него глаз. Через десять минут из дому вышла Мадлена и направилась к внешним бульварам. Как только она отошла подальше, он просунул голову в дверцу и крикнул:
— Поезжайте!
Некоторое время спустя фиакр подвез его к ресторану «Фазан» — средней руки ресторану, пользовавшемуся известностью в этом квартале. Жорж вошел в общий зал и заказал обед. Ел он не спеша и все поглядывал на часы. Наконец, выпив кофе и две рюмки коньяку, со смаком выкурив хорошую сигару, он ровно в половине восьмого вышел из ресторана, нанял экипаж, проезжавший мимо, и велел ехать на улицу Ларошфуко.
Не сказав ни слова швейцару, Дю Руа поднялся на четвертый этаж того дома, против которого он приказал кучеру остановиться, и, когда горничная отворила дверь, спросил:
— Дома господин Гибер де Лорм?
— Да, сударь.
Его привели в гостиную; там ему пришлось немного подождать. Затем к нему вышел высокий, бравый, увешанный орденами рано поседевший мужчина.
Дю Руа поклонился.
— Как я и предполагал, господин полицейский комиссар, — сказал он, — моя жена обедает сейчас со своим любовником на улице Мартир в нанятых ими меблированных комнатах.
Блюститель порядка наклонил голову.
— Я к вашим услугам.
— Мы должны все успеть до девяти, не так ли? — продолжал Жорж. — Ведь после девяти вы уже не имеете права входить в частную квартиру, чтобы установить факт прелюбодеяния?
— Не совсем так: зимой — до семи, а начиная с тридцать первого марта — до девяти. Сегодня пятое апреля, следственно, до девяти часов у нас еще есть время.
— Так вот, господин комиссар, внизу меня ждет экипаж, значит, мы можем захватить с собой и агентов, которые должны вас сопровождать, а затем подождем немного у дверей. Чем позднее мы войдем, тем больше будет у нас шансов застать их на месте преступления.
— Как вам угодно, сударь.
Комиссар вышел и вернулся в пальто, скрывавшем его трехцветный пояс. Он посторонился, чтобы пропустить вперед Дю Руа, но тот, занятый своими мыслями, отказался выйти первым и все повторял:
— После вас… после вас…
— Проходите же, господин Дю Руа, я у себя дома, — заметил блюститель порядка.
Дю Руа поклонился и переступил порог.
Он еще днем успел предупредить, что облаву надо будет устроить вечером, и когда они заехали в комиссариат, там их уже поджидали трое переодетых агентов. Один из них уселся на козлы рядом с кучером, двое других разместились в карете, а затем извозчик повез их на улицу Мартир.
— План квартиры у меня имеется, — говорил дорогой Дю Руа. — Это на третьем этаже. Сперва идет маленькая передняя, потом столовая, потом спальня. Все три комнаты между собой сообщаются. Черного хода нет, так что бежать невозможно. Поблизости живет слесарь. Он будет ждать ваших распоряжений.
Когда они подъехали к указанному дому, было только четверть девятого. Более двадцати минут молча ждали они у дверей. Но как только Дю Руа заметил, что сейчас пробьет три четверти девятого, он сказал:
— Теперь идемте.
Не обращая внимания на швейцара, который, впрочем, даже не взглянул на них, они стали подниматься по лестнице. Один агент остался сторожить у подъезда.
На третьем этаже четверо мужчин остановились. Дю Руа приник ухом к двери, потом заглянул в замочную скважину. Но ничего не было ни видно, ни слышно. Тогда он позвонил.
— Стойте здесь и будьте наготове, — сказал своим агентам комиссар.
Через две-три минуты Жорж снова несколько раз подряд нажал кнопку звонка. В квартире началось какое-то движение, послышались легкие шаги. Кто-то шел на разведки. Журналист согнутым пальцем громко постучал в дверь.
— Кто там? — спросили из-за двери; этот была женщина, по-видимому пытавшаяся изменить голос.
— Именем закона — отворите, — сказал блюститель порядка.
— Кто вы такой? — повторил тот же голос.
— Полицейский комиссар. Отворите, или я прикажу выломать дверь.
— Что вам нужно?
— Это я, — сказал Дю Руа. — Теперь вы от нас не уйдете.
Шлепанье босых ног стало удаляться, но через несколько секунд снова послышалось за дверью.
— Если не откроете, мы выломаем дверь, — сказал Жорж.
Он сжимал медную ручку и надавливал плечом на дверь. Ответа все не было; тогда он изо всех сил и с такой яростью толкнул дверь, что старый замок этой меблированной квартиры не выдержал. Вырванные винты отлетели, и Дю Руа чуть не упал на Мадлену, — та со свечой в руке стояла в передней, босая, с распущенными волосами, в одной сорочке и нижней юбке.
— Это она, мы их накрыли! — крикнул он и бросился в комнаты.
Комиссар, сняв шляпу, последовал за ним. Мадлена с растерянным видом шла сзади и освещала им путь.
В столовой на неубранном столе бросались в глаза остатки обеда: бутылки из-под шампанского, початая миска с паштетом, остов курицы и недоеденные куски хлеба. На буфете на двух тарелках высились груды раковин от устриц.
В спальне царил разгром. На спинке стула висело женское платье, ручку кресла оседлали брюки. Четыре ботинка, два больших и два маленьких, валялись на боку возле кровати.
