Эмма Донохью - Падшая женщина
Она уставилась на него. На долю секунды она забыла, как мало он о ней знает. Он даже не представляет себе, кто она такая на самом деле: прожженная шлюха. Бесплодная тварь. Его наивность была настолько же отвратительна, насколько ее ложь.
Между ними не было ничего общего, теперь Мэри видела это совершенно ясно. Они были совместимы не более чем вода и масло. Они хотели от жизни разного, и у них были разные пути для того, чтобы добиться своих целей. В этой истории не было места для старого доброго «и они жили долго и счастливо…». Почему же она не видела этого раньше? Как она могла быть такой дурой?
— Я совершила ошибку, — тихо сказала Мэри и нагнулась, чтобы подобрать корзину.
— Что ты хочешь сказать?
— Я не могу стать твоей женой.
— Пока нет, я знаю, — заикаясь, выговорил он. — Но со временем…
Как ей вообще могло прийти в голову, что она способна выйти замуж за такого скучного, ничем не примечательного человека?
— Никогда, — бросила Мэри и устремилась прочь.
Джон Ниблетт привез новость, что война с Францией после семи долгих лет наконец окончена и что правительство приказало устроить празднования в каждом городе. Но мистер Джонс, весь вечер читавший «Бристоль меркюри», за оладьями на ужине вдруг заявил, что этот так называемый мир на самом деле позор и бесчестье.
— Мы побили этих собак вчистую, а теперь отдаем им Гваделупу и Мартинику!
Мэри с удовольствием прогулялась бы до Чиппенхэм-Медоуз, где устраивался большой костер — и, по слухам, танцы, — но боялась столкнуться там с Дэффи. Все эти дни он ходил с красными глазами и все время пытался приблизиться к ней, будто собирался сделать какое-то важное, решительное заявление. Но Мэри делала все, чтобы не оставаться с ним наедине. Что бы он ни сказал, это все равно ничего бы не изменило.
Через пару недель все лепестки на цветущих деревьях опали, и они снова стали казаться голыми. Миссис Джонс сказала, что в это время года ей всегда бывает грустно — ведь цветение оканчивается так быстро. Ветки, прибитые к стенам дома, вскоре засохли, но их запах стал только сильнее.
Для Эби, однако, в нем всегда чувствовалась гниль. В одну из теплых майских ночей она лежала на кровати и смотрела в окно. Ставни были раскрыты, чтобы впустить в комнату свежий воздух; был виден только прямоугольник темно-синего неба. Мэри Сондерс вдруг испустила длинный прерывистый вздох.
— Ссорилась с твоим парнем? — поинтересовалась Эби.
Мэри быстро повернулась к ней:
— С каким еще парнем?
Эби хмыкнула. Взглядами, которые бросал на нее Дэффи в последнее время, можно было разжигать костер.
Мэри снова отвернулась.
— Он не мой парень, — тихо сказала она в темноту.
Что означало — да. Поссорились, и еще как. Эби промолчала. Иногда молчание звучало громче, чем любой вопрос.
— Кроме того, — Мэри перевернулась на спину и уставилась в потолок, — я уверена, что добьюсь большего в одиночку, а не с этим глупым теленком. Все равно я уеду.
— Куда?
— Не твоего ума дело.
Эби снова замолчала. Мэри Сондерс всегда огрызалась; она уже привыкла не обижаться и обращалась с девчонкой, словно с кошкой, у которой не в меру острые когти.
— В Лондон, куда же еще, — наконец выговорила Мэри. Как будто темнота вытягивала из нее слова.
— Когда?
— Не в ближайшее время, но когда-нибудь. Какой смысл возвращаться, пока у тебя нет хорошей одежды и денег? Явиться в этот город с пустыми руками — все равно что лечь посреди дороги, чтобы тебя переехала ломовая телега, — презрительно добавила Мэри.
Эби закрыла глаза и вдруг перенеслась в Бристоль, в тот самый день девять лет назад, когда корабль с Барбадоса причалил к английскому берегу. Шел самый холодный дождь на свете. Кожа на ее шее, в том месте, где ее касался медный ошейник, была содрана и саднила. Улицы были шириной с раскинутые руки и кишели людьми, словно мусорная куча — крысами, и все лица были белыми. Эби стояла в стороне, ожидая, когда доктор соберет все свои многочисленные сундуки. Мимо с грохотом промчалась огромная повозка, и в какой-то миг Эби захотелось выступить на дорогу и броситься прямо под колеса. Что же ее тогда остановило? Трусость? Или страх, что ее дух, освобожденный от тела, затеряется на этих перепутанных улицах и никогда не найдет дорогу домой, в Африку?
— Я спросила жалованье, как ты сказала.
— О, вот как? — оживленно заметила Мэри. — Я думала, ты ни за что не решишься. И что же?
Эби молча покачала головой.
Мэри возмущенно фыркнула.
— Одна девушка в Лондоне как-то сказала мне, что хозяева — это все равно что клиенты.
— Клиенты?
— Ну… мужчины, которые ходят к шлюхам, — нетерпеливо объяснила Мэри. — Вот хозяева — они точь-в-точь как эти мужчины. Используют тебя и отбрасывают в сторону, словно ненужную бумажку. Что он сказал, когда ты его спросила?
— Она, — поправила Эби. — Была хозяйка.
— О… — Мэри секунду подумала. — Я думала, это будет хозяин. Но все равно, миссис Джонс не сказала бы ничего, что идет вразрез с его волей, не так ли? В конце концов, жена — это всего лишь нечто вроде старшей служанки.
— Может, мне подарок на Рождество, — бесцветным голосом сказала Эби.
Мэри вдруг нашарила ее руку и крепко сжала. Это было странное ощущение — неловкое и в то же время очень успокаивающее. Эби попыталась припомнить, когда ее последний раз держали за руку — просто так, не заставляя что-либо делать.
Тонкие пальцы Мэри погладили шрам у нее на ладони.
— Как это случилось? — прошептала она. — Я знаю, что это был нож, но как это произошло на самом деле? Это было давно?
Эби тихонько вздохнула. В глубине души она надеялась, что, если промолчит достаточно долго, Мэри просто уснет. Но рука, сжимавшая ее ладонь, так и не ослабела.
— Я вошла в дом, — начала она.
— В этот дом?
— Нет, нет. Большой дом, на Барбадосе. Была из домашних рабов тогда. Легче. Осталась жива, знаешь. Работала в поле — не осталась бы.
— Продолжай.
Эби поежилась. Она никогда не облекала эту историю в слова — а уж тем более в английские слова.
— И вот. Дверь открыта.
— Да?
— И хозяин на полу, весь в крови.
Мэри слегка присвистнула.
— В глазу большой нож. Страшно. Очень ужасно.
— И что ты сделала?
— Хотела вытащить, но он застрял. Крепко сидел.
— Фу!
Эби болезненно усмехнулась.
— Прибежали соседние мужчины и нашли меня с кровью.
— На руках?
— Везде.
— И они подумали, что это сделала ты? — Мэри приподнялась на локте.
— Они уверены, — поправила Эби. — Из-за крови. И они хотели… как это? После убийства?
— Суд?
Эби замотала головой.
— Они хотели «да». «Да», что я убила.
— Признание?
— Да, это слово. Но я не сказала «да». Я не убивала. Была не я.
— И они тебя отпустили?
Эби посмотрела в черный потолок. Какой смысл ворошить прошлое, если эта девчонка даже не представляет себе, какая жизнь была там, на островах?
— А дальше? — требовательно спросила Мэри, как ребенок, которому недорассказали сказку на ночь.
— Они положили меня на кухонный стол, — с усилием выговорила Эби. — И сказали: сейчас они воткнут нож в одно место, потом в другое, потом в другое, пока я скажу «да». А потом убьют меня быстро.
Повисла тишина. Мэри была потрясена.
— Господи, — прошептала она.
— Начали с руки, — закончила Эби и наконец высвободила свою ладонь.
— Что же помешало им закончить?
— Пришел еще другой соседний мужчина и сказал: они поймали мужчину с кровью на рубашке.
— Какого еще мужчину?
— Кто убил. Был хозяйский кошелек у него в кармане.
— Он поспел вовремя!
Эби хмыкнула.
— Ты ничего не знаешь.
— Ну так расскажи мне!
— Потом они отвезли меня на торги, продать и заплатить за похороны хозяина.
— И сколько за тебя дали?
— Двадцать фунтов, — сообщила Эби.
Почему она молчит — потому что сумма произвела на нее впечатление или, наоборот, показалась пустяковой?
— Могла больше, — добавила она. — Но была кровь из руки.
Мэри ничего не ответила. Кажется, она все же уснула.
В конце концов Эби была рада, что рассказала эту старую историю. Так она казалась менее страшной, и было гораздо легче завернуть ее в слова и убрать подальше. Она улеглась поудобнее, засунула голову под подушку и принялась ждать, когда придет сон.
В день рождения Мэри случилось так, что в Монмут со скачек вернулся мистер Ченнинг и полностью заплатил Джонсам по всем счетам, которые ждали его целых девять месяцев. Чтобы отпраздновать оба события, мистер Джонс велел жене достать бутылку лучшего порто, что хранилась в кладовой. Мистер Ченнинг выпил всего одну рюмку и уехал, но мистер Джонс еще долго сидел за столом и провозглашал тосты за короля, за свою страну, заказчиков и за всю свою семью.
