Оноре Бальзак - Шуаны, или Бретань в 1799 году
— Т-с-с! Вот они! — сказал Скороход, подняв голову. — Измаяли нас эти разбойники! Но раз уж они попали нам на прицел, не промахнитесь! А не то, черт побери, мы не годимся даже в солдаты римского папы!
Однако зоркие глаза Гюдена заметили наконец несколько ружейных стволов, направленных на его маленький отряд. В это мгновение, словно в насмешку, восемь грубых голосов крикнули: «Кто идет?» — и раздалось восемь выстрелов. Вокруг контршуанов засвистели пули: одного ранило в руку, другой упал. Пятеро фужерцев, оставшихся невредимыми, ответили на атаку залпом и с криком «свои» бросились на мнимых врагов, чтобы захватить их, пока они не успели перезарядить ружья.
— Ну вот, оказывается, правильно мы ответили! — крикнул Гюден, увидев мундиры и старые треуголки своей полубригады. — Мы поступили, как настоящие бретонцы: сначала подрались, а потом объяснились.
Все восемь солдат остолбенели, узнав Гюдена.
— Эх, какая дьявольщина вышла, гражданин офицер! Да как же не принять вас за разбойников в этих козьих шкурах! — горестно воскликнул Скороход.
— Ну, случилось несчастье, и никто не виноват, — ведь вас не предупредили о вылазке контршуанов. А что вы тут делаете? — спросил Гюден.
— Разыскиваем дюжину шуанов, гражданин офицер, а они, будто для забавы, мучают нас. Бегаем мы, носимся, как отравленные крысы, и до того напрыгались через все эти загородки, черт бы их драл, что уж ноги больше не держат. Мы хотели тут отдохнуть. По-моему, разбойники сейчас где-нибудь недалеко, — вон около той лачуги, откуда идет дым. Видите?
— Ладно! — ответил Гюден. — Вы теперь уходите, — сказал он Скороходу и восьмерке солдат. — Отступайте через поля к горам Святого Сульпиция и усильте сторожевую цепь, которую командир там выставил. Вам нельзя с нами остаться — на вас мундиры. Тысяча чертей! Мы хотим покончить с этими собаками: с ними Молодец. Товарищи вам все расскажут. Ну, поворачивайте направо, да смотрите не угостите пулями шестерых наших ребят в козьих шкурах, — они могут вам встретиться. Контршуанов вы узнаете по галстуку: шейная косынка скручена у них жгутом.
Гюден оставил обоих раненых под яблоней и направился к хижине Налей-Жбана, на которую ему указал Скороход; вехой служил ему дым из трубы.
В то время как молодой офицер напал на след шуанов благодаря стычке, которая была довольно обычной в этой войне и могла оказаться более гибельной, маленький отряд Юло, продвигаясь по верхней линии наступления, вышел на возвышенность, против того места, куда Гюден привел своих людей. Старый командир, воодушевленный юношеским пылом, во главе своих контршуанов быстро пробирался вдоль изгородей, несмотря на возраст, довольно ловко перепрыгивал через околицы, зорким взглядом окидывал каждый бугор и, как охотник, прислушивался к малейшему звуку. В третьем огороженном поле, куда они попали, Юло увидел женщину лет тридцати, она вскапывала землю, низко согнувшись и усердно работая мотыгой; неподалеку мальчик лет семи-восьми стряхивал иней с веток утесника, которым местами поросло поле, срезал их кривым ножом и складывал в кучу. Услышав тяжелый прыжок Юло, перескочившего через изгородь, мать и сын подняли головы. Юло принял эту молодую женщину за старуху: преждевременные морщины избороздили лицо и шею бретонки, и она была так уродливо и смешно одета в бурую вытертую козью шкуру, что, если б не грязная юбка из желтого холста, — отличительный признак ее пола, — Юло никогда бы не подумал, что перед ним женщина; да и длинные черные ее космы были подобраны под красный шерстяной колпак. У мальчика сквозь лохмотья, едва его прикрывавшие, виднелось тело.
— Эй, старуха! — тихонько окликнул Юло, подходя к ней ближе. — Где Молодец?
В эту минуту через изгородь перелезли двадцать контршуанов, следовавших за Юло.
— Ну! К Молодцу тут не пройти. Надо будет вам вернуться обратно — туда, откуда пришли, — ответила женщина, недоверчиво поглядев на отряд.
— Разве я у тебя спрашиваю дорогу в фужерское предместье Молодца, старая карга? — грубо оборвал ее Юло. — Ради святой Анны Орейской! Скажи, проходил тут Молодец?
— Не пойму я никак, что вы спрашиваете? — ответила женщина и, нагнувшись, вновь принялась за работу.
— Проклятая баба! Ты, видно, хочешь, чтобы нас сцапали синие? Ведь они гонятся за нами! — крикнул Юло.
При этих словах женщина подняла голову и, снова бросив недоверчивый взгляд на контршуанов, сказала:
— Как же это синие могут гнаться за вами? Я только что их видела: человек семь-восемь шли нижней дорогой обратно в Фужер.
— Скажи пожалуйста! Того и гляди, она клюнет нас своим длинным носом, — сказал Юло. — Обернись, посмотри, старая коза! — И он указал пальцем на трех-четырех часовых, стоявших шагах в пятидесяти позади: легко было различить их треуголки, мундиры и ружья.
— Ты что же, допустишь, чтобы нам перерезали горло? Ведь Крадись-по-Земле послал нас на помощь Молодцу: фужерцы облаву на него устроили! — гневно говорил Юло.
— А-ах! Простите меня! — ответила женщина. — Но уж больно легко ошибиться. А вы из какого прихода будете?
— Святого Георгия, — громко ответили двое-трое фужерцев на нижнебретонском наречии. — И мы до смерти есть хотим.
— Ну, хорошо, — промолвила женщина. — Видите вон там дымок? Это мой дом. Идите по правой стороне тропинками и подойдете к нему с горы. Может, вам встретится мой муж: Налей-Жбан должен караулить, чтобы, в случае беды, упредить Молодца, — ведь вы уж знаете, что он нынче придет к нам, — добавила она с гордостью.
— Спасибо, тетушка, — ответил Юло. — Вперед, ребята! — добавил он, обращаясь к контршуанам. — Разрази меня гром! Теперь мы его поймаем!
Отряд быстрым шагом двинулся за командиром по тропинкам, которые указала бретонка. Услышав отнюдь не католическое ругательство мнимого шуана, жена Налей-Жбана побледнела. Она посмотрела на гетры и на козьи шкуры молодых фужерцев, села на землю и, прижав к себе сына, сказала:
— Святая дева Орейская! Блаженный Лавр, помилуй нас! Не верю я, что это наши! Башмаки у них без подковок!.. Беги нижней дорогой, упреди отца, не то пропала его голова, — сказала она мальчику, и тот, словно лань, помчался через заросли дрока и терновника.
Мадмуазель де Верней не встретила на своем пути ни синих, ни шуанов, которые преследовали друг друга в лабиринте полей, вокруг хижины Налей-Жбана. Увидев голубоватый столб дыма над обвалившейся печной трубой этого убогого жилища, она почувствовала, как сильно забилось ее сердце: быстрые, звонкие его удары, казалось, волнами поднимались к горлу. Она остановилась и, ухватившись рукой за ветку дерева, посмотрела на дым, вероятно, служивший маяком как для друзей, так и для врагов молодого вождя. Никогда еще она не чувствовала такого сокрушающего волнения...
«Ах, я слишком его люблю! — сказала она про себя с каким-то отчаянием. — Сегодня мне, должно быть, не удастся совладать с собой...»
Она бросилась вперед, стремительным шагом прошла расстояние, отделявшее ее от лачуги, очутилась во дворе, где жидкая грязь уже затвердела от заморозков. Огромный пес снова кинулся на нее с лаем, но Налей-Жбан произнес только одно слово, пес затих и стал вилять хвостом. Войдя в хижину, мадмуазель де Верней окинула ее быстрым, все замечающим взглядом. Маркиза там не было. Мари вздохнула свободнее. Ей было приятно видеть, что шуан постарался навести некоторую чистоту в единственной грязной комнате этой лачуги. Налей-Жбан схватил свою двустволку, молча поклонился гостье и вышел, кликнув собаку. Мари проводила его до порога и увидела, что он повернул вправо от хижины, на тропинку, загороженную толстым полусгнившим бревном. Отсюда ей видна была длинная череда полей, и запертые их входы казались глазу анфиладой ворот; обнаженные деревья и кусты живых изгородей открывали малейшие подробности пейзажа. Когда уже совсем исчезла из виду широкополая шляпа Налей-Жбана, Мари повернулась налево, чтобы посмотреть на фужерскую церковь, но ее закрывал сарай; девушка бросила взгляд на долину Куэнона, и перед нею как будто раскинулась бесконечная пелена из белой кисеи, но от этой белизны еще тусклее становилось серое небо, затянутое тяжелыми снеговыми тучами. День был тихий — один из тех дней, когда природа кажется безгласной, а воздух поглощает звуки. И хотя контршуаны и синие двигались неподалеку тремя линиями, образуя треугольник, который все сужался, по мере того как они приближались к лачуге, тишина вокруг была столь глубокой, что она угнетала мадмуазель де Верней, присоединяя к ее тревоге какое-то физическое ощущение тоски. В воздухе нависло несчастье. Наконец в том месте, где анфиладу полевых ворот, как занавес, замыкала небольшая рощица, она увидела молодого человека, который, словно белка, перепрыгивал через околицы и бежал с удивительной быстротой...
«Это он», — подумала Мари.
Если б не грация движений, Молодец был бы неузнаваем в простой одежде шуана, с мушкетоном, висевшим за плечами поверх козьей шкуры. Мари быстро скрылась в хижину, повинуясь смутному чувству, столь же необъяснимому, как инстинктивный страх; но вскоре Монторан уже стоял в двух шагах от нее, перед очагом, где горел, разбрасывая искры, яркий огонь. Оба лишились вдруг голоса, боялись взглянуть друг на друга, не смели пошевелиться. Одна и та же надежда объединяла их мысли, одно и то же сомнение разделяло их; в этом была мучительная тревога, в этом было сладострастие.
