Ганс Андерсен - Всего лишь скрипач

Маркиз смотрел на нее недвижным взглядом; ей показалось, что он смущен, и она с улыбкой подумала, что знает, чем будет впредь донимать его. Кругом царили праздник и радость; играли четыре оркестра; простолюдины тщетно старались взобраться на гладкий скользкий шест, надеясь получить вожделенную награду. Внимание толпы привлек своеобразный турнир на Сене: лодки двигались навстречу друг другу, у каждой на носу стоял матрос, одетый в красное или синее, держа в руках длинное копье с плоской пластинкой на конце, которой он толкал своего противника за борт; упавший в воду должен был доплыть до середины реки, а зрители аплодировали победителю.

Взгляд Наоми беспокойно скользил по толпе, на турнир на Сене она не смотрела; маркиза же, напротив, очень заинтересовало это зрелище, и он внимательно следил за маневрами лодок.

«Как он спокоен, хотя на сердце у него грех», — подумала Наоми и поискала глазами хорошенькую блондинку, а может быть, брюнетку, но не нашла ни той, ни другой.

За обедом Наоми с улыбкой предложила тост за здоровье блондинки.

Пора было заняться своим туалетом. Перья райской птицы развевались на переливающемся тюрбане, драгоценные камни сверкали на полной груди; Наоми с гордой улыбкой посмотрела на себя в зеркало.

В дверь постучали. Камеристка подошла и приняла письмо для ее светлости — оно было от господина маркиза. Письмо состояло всего из двух строк, повторявших слова, сказанные самой Наоми сегодня утром: «Муж и жена ничего не должны скрывать друг от друга, даже если это небольшой грешок!»

В письмо было вложено еще одно — от Владислава. В нем было описано все, от первого поцелуя до удара кнутом; мстительный наездник раскрывал все секреты.

«Из мести, — писал он, — она не пустила меня на порог; она счастлива, я жалок и нищ! Как Бог свят, каждое слово здесь — правда».

У Наоми побелели губы. «Теперь все кончено!» — подумала она.

— Карета подана, — доложил слуга. — Господин маркиз ждет.

Наоми чуть не лишилась чувств. Атлас шуршал, бриллианты сверкали. Маркиз проводил ее до кареты. Два господина, друзья дома, ехали вместе с ними; завязалась общая беседа, и маркиз принимал в ней живое участие.

На улицах продолжалось ликование; как и накануне, все башни и купола были ярко освещены. Карета остановилась у ратуши, и пассажиры вышли. Лестницы были устланы пестрыми коврами и душистыми цветами. Два танцевальных зала на втором этаже соединялись перекинутым через двор висячим садом с апельсиновыми деревьями и цветными фонарями; посредине бил фонтан одеколона. В большем зале был воздвигнут королевский трон, по обе стороны которого террасами поднимались ряды сидений, один ряд над другим; их занимали нарядно одетые дамы всех сословий — и мещанки, и супруги пэров; пестрое сборище походило на цветочную гору. Играл большой оркестр, музыка гремела; в танцевальных залах была толчея, и всюду поблескивали лорнеты, через которые мужчины разглядывали дам. Наоми, правда, была уже не первой молодости, но ее красота и статность фигуры, подчеркнутые с особым вкусом подобранным нарядом, привлекали к ней взоры. Стар и млад смотрели на нее, восхищались ею, а она радостно улыбалась, ослепительная в своей роскоши, и трепетала крылышками, как мотылек, наколотый на булавку.

Широкие двустворчатые двери распахнулись. Король, королева и их дети вошли в зал; в тесноте они лишь по одному могли приблизиться к трону. Музыка играла галоп из оперы «Густав», тот самый, во время которого шведского короля застрелили. Разумеется, эту музыку выбрали чисто случайно, однако все увидели, какое действие она произвела на королеву: в глазах у нее появился страх, в чертах — страдание, она не могла скрыть снедавшего ее страха за мужа и детей. Многие из ближайших зрителей подумали о непрерывной муке, в которой проходит жизнь этой женщины в бриллиантах и перьях райской птицы. В похожем наряде была Наоми, всегда улыбающаяся жизнерадостная красавица — такой ее считали, — и каждый пожелал, чтобы благородная королева была бы так же счастлива, как она.

В два часа ночи начался ужин; маркиз и Наоми уехали. На улицах все еще было людно, сияли огни, праздник продолжался.

— Ты прислал мне письмо, — сказала Наоми. — Каждое слово в нем — правда. Что же ты теперь собираешься делать?

— Читать его тебе вслух каждый раз, когда ты захочешь встать между мною и моими радостями, в которых не отказывает себе ни один женатый мужчина в Париже. Когда я целую белокурый локон, думай о письме. Впрочем, я позабочусь о том, чтобы не доводить дело до скандала. Будущим летом мы поедем на Север! Мне хочется посмотреть на благоуханную зелень, о которой так часто рассказывали мне ты и твои земляки. Полагаю, это будет интересная поездка для нас обоих, но возьми с собой письмо, непременно возьми, оно может пригодиться!

IX

О, в этой жизни мы вечно отказываем се6 e во всем — а во имя чего? Быть может, во имя иллюзии? Носим терновый венец во имя веры, быть может, ошибочной? Что, если все, что вы думаете, вы, бледные человечки, всего лишь жестокий каприз дурного сна? О, простите мне эти жестокие сомнения!

Смотрит аист на луга и нивы:

С кровли даль широкая видна.

День грядет чудесный и красивый.

Ты пришла, желанная весна!

В Дании у себя в усадьбе сидела старая графиня в окружении пузырьков и аптечных склянок, такая же умирающая, как двенадцать лет назад. «Ну и живучая! — говорили о ней люди. — Даже лекарства ей нипочем!» На деревенской церкви сделали новый шпиль и построили новую школу; ослепительно белые занавески в классах были видны через окна. У двери играли два малыша; они втыкали в землю сухие веточки и воображали, будто это цветущий сад. На пороге сидела женщина за тридцать с шитьем на коленях, ласково кивала, когда малыши спрашивали ее о чем-нибудь, но прикладывала палец к губам, потому что муж читал ей вслух газету. Это были Люция и ее семья.

— Ведь правда, завтра воскресенье? — спросил младший парнишка, в отличие от брата, хорошенький, с живыми карими глазенками. — Завтра воскресенье, завтра придет скрипач и принесет нам белый хлеб или картинки! В прошлое воскресенье его не было.

— Да, завтра придет Кристиан, — ответил отец, откладывая газету. — Хорошо бы он приходил каждое воскресенье, слушал проповедь и не посещал бы эти их молитвенные собрания. Недавно у меня был разговор о них с господином Патерманном. Церковные власти это запрещают. Святоши сходятся в доме у Пера Хансена, и Кристиан читает им вслух из Библии. Они творят всякие непотребства! Говорят, они держат в горшке щенка и целуют его, чтобы показать свое уничижение.

— Это злые наговоры! — сказала Люция. — Раз туда ходит Кристиан, я точно знаю: не могут они заниматься такими глупостями. Хорошо бы все были такие добрые христиане, как он! Я говорила с ним об этом, и он признался мне как на духу, что силу жить ему дают Библия и общение с набожными людьми. Если даже среди двенадцати апостолов нашелся Иуда, то неужели не найдутся в маленькой христианской общине несколько ему подобных, которые могут дать повод для дурной молвы? Лучше переусердствовать в вере, чем верить недостаточно. Человека, которому тяжело пришлось в жизни, могло потянуть к распутству, так уж лучше пусть его тянет к Библии и к слову Божьему.

— А чем уж так тяжело пришлось Кристиану в жизни? — спросил ее благоверный. — Ну да, он был из бедной семьи. Зато твой дядя заменил ему отца. Если ему пришлось подтянуть пояс в Копенгагене, то это приходится делать многим, а то, что он взял к себе мать, было неразумно и с его, и с ее стороны. Твой дядя рассказывал мне, как он нашел там их обоих в нужде и бедности. Но теперь с этим покончено! Твой дядя забрал их сюда, и ни одна пирушка не обходится без скрипки Кристиана; тому, кто чему-то научился в жизни, не о чем жалеть. В каждой господской усадьбе он дирижирует любительским оркестром, ни одна свадьба не обходится без него. Он получает отличный доход!

— Но в этом мире для человека важнее не то, что его окружает, а то, что у него внутри, — возразила Люция. — Для Кристиана не в этом было счастье. Он мечтал стать знаменитым, объездить весь мир, но не нашлось никого, кто бы помог ему, а без посторонней помощи это невозможно. Быть сельским музыкантом — не к этому он стремился. Но я думаю, что теперь он успокоился. Когда земная надежда обманула его, он обратил свои взоры к небесной.

— Да, но в жизни он смыслит так же мало, — заметил муж. — Ему надо жениться, стал бы другим человеком; холостяк — всегда бедолага; славная женушка вроде тебя, Люция, научила бы его радоваться жизни, а то ведь он все равно несчастлив, по крайней мере, часто ходит, повесив нос. Раньше я его недолюбливал, думал, он имеет на тебя виды. Петер Вик нередко подшучивал на эту тему. Уж очень хотелось твоему дядюшке, чтобы вы с Кристианом поженились!