Льюис Уоллес - Бен-Гур

Умерла жена у доброго царя. Она была слишком стара, чтобы можно было бальзамировать ее. Он же любил ее и оплакивал безутешно. Видя это, слуга дерзнул как-то сказать ему:

– Орат! Я удивлен, что человек мудрый и великий, как ты, не знает лекарства от горя.

– Укажи мне его, – сказал царь.

Три раза слуга коснулся устами пола и затем ответил, зная, что мертвые не могут слышать:

– В Асуане живет Не-не-гофра, красивая, как Аврора. Пошли за ней. Она отказала бесчисленным князьям и царям, но кто же откажет Орату?

Не-не-гофра плыла вниз по Нилу в такой богатой ладье, какой до сих пор не видел еще никто, и ее сопровождала целая армия лодок, лишь немного уступавших по красоте ее собственной.

Вся Нубия, весь Египет, множество народу из Ливии, толпы троглодитов[46], немало и макробов[47] из-за Лунных гор покрыли своими шатрами берега, желая взглянуть на плывущий мимо кортеж, движимый благоуханными ветрами и золотыми веслами.

Она пронеслась мимо сфинксов, мимо лежащих со сложенными крыльями львов и высадилась перед Оратом, сидевшим на троне, воздвигнутом на украшенном скульптурной работой портале дворца. Он провел ее наверх, посадил рядом с собой, положил свою руку на ее руку и поцеловал ее: Не-не-гофра сделалась царицей всех цариц. Этого было недостаточно для мудрого Ората: он жаждал ее любви, он желал, чтобы она была счастлива его любовью. Вот почему он был так нежен с ней, показывая ей свои владения. Водя ее по своей сокровищнице, он говорил: "О Не-не-гофра, поцелуй меня с любовью, и все это будет твое".

Думая, что она, может быть, от этого будет счастлива, она поцеловала его раз, и два, и три – поцеловала его трижды, несмотря на то, что ему было 110 лет.

Первый год они были счастливы, и год этот показался ей очень коротким. На третий же год она почувствовала себя несчастной, и он показался ей очень длинен. Тогда она прозрела: то, что она принимала за любовь к Орату, было только ослеплением от его могущества.

Было бы хорошо для нее, если бы это ослепление длилось подольше. Веселость покинула ее: она постоянно заливалась слезами, и женщины-прислужницы уже позабыли то время, когда они слышали ее смех. Розы поблекли на ее щеках. Она увядала медленно, но верно. Одни говорили, что ее преследует Ириней за жестокость к любовнику, другие, что ее поразило одно божество из зависти к Орату. Но какова бы ни была причина ее увядания, чары магов казались бессильными излечить ее и предписания врачей имели не больший успех: Не-не-гофра была обречена на смерть. Орат выбрал для нее пещеру в гробницах цариц и, вызвав в Мемфис известных скульпторов и живописцев, заставил их работать по рисункам изысканнее тех, по которым построены гробницы почивших цариц.

– О ты, царица моя, прекрасная, как сама Аврора! – сказал царь, который, несмотря на свои 113 лет, был в страсти своей молод, как юный любовник. – Скажи мне, прошу тебя, какой недуг на моих глазах сводит тебя в могилу?

– Ты перестанешь любить меня, если я скажу, какой, – произнесла она, страшась.

– Тебя не любить?! Я буду еще больше любить тебя. Клянусь в этом духом Амеите, глазом Озириса клянусь тебе! Говори! – вскричал он страстно, как любовник, и повелительно, как царь.

– Ну, в таком случае слушай, – сказала она. – В пещере близ Асуана живет анахорет[48], самый старый и самый святой из всех анахоретов. Зовут его Менофа. Он был моим учителем и опекуном. Пошли за ним, Орат, и он скажет тебе то, что тебе так хочется знать. Он поможет тебе найти лекарство от моей болезни.

Он вышел от нее, помолодев духом по крайней мере на сто лет сравнительно с тем Оратом, каким он вошел к ней.

– Говори! – сказал Орат Менофе в своем дворце в Мемфисе.

И Менофа отвечал:

– Могущественный царь, если бы ты был молод, я не стал бы отвечать, потому что жизнь мне еще не надоела, но сейчас я скажу тебе, что царица, как и обыкновенная смертная, должна претерпеть наказание за преступление.

– За преступление?! – гневно воскликнул Орат.

Менофа низко поклонился.

– Да, по отношение к самой себе.

– Я не расположен разгадывать загадки, – произнес царь.

– То, что я говорю, вовсе не загадка. Не-не-гофра выросла на моих глазах и привыкла доверять мне все, что с ней случается в жизни. Между прочим, она сообщила мне, что любила сына садовника ее отца по имени Барбек.

Морщины на лбу Ората, к удивлению, начали разглаживаться.

– С этой любовью в сердце, о царь, она вышла за тебя, от этой любви она и умирает.

– Где теперь сын садовника? – спросил Орат.

– В Асуане.

Царь отдал два приказа. Одному слуге он сказал: "Ступай в Асуан и приведи сюда молодого человека, которого зовут Барбеком. Ты найдешь его в саду отца царицы". Другому он сказал: "Собери рабочих, скот и орудия и устрой мне на озере остров, который мог бы плавать по поверхности воды от дуновения ветра, несмотря на то, что на нем будут находиться храм и дворец, фруктовые деревья всех сортов и всякого рода виноградные лозы. Устрой такой остров и снабди его всем необходимым к тому времени, как луна пойдет на ущерб".

Потом он сказал царице:

– Развеселись. Я знаю все и уже послал за Барбеком.

Не-не-гофра поцеловала его руку.

– Ты будешь принадлежать ему, а он – тебе. Никто в продолжении целого года не будет мешать вашей любви.

Она припала к его ногам, осыпая их поцелуями, но он поднял ее и в свою очередь поцеловал ее. И снова розами заалели ее щеки, багрянец заиграл на ее устах и радость поселилась в ее сердце.

В продолжение года Не-не-гофра и Барбек носились по воле ветра на острове озера Киммис, ставшем одним из чудес света: более красивого дома никогда не строилось для любви. В продолжение года они никого не видели и существовали только друг для друга. Потом она возвратилась во дворец Мемфиса.

– Ну, кого ты теперь больше всех любишь? – спросил царь.

Она поцеловала его в щеку и сказала:

– Возьми меня назад, о добрый царь, я исцелилась.

Орат так засмеялся, как будто ему было не 114 лет.

– Так, значит, Менофа прав, говоря, что любовь излечивается любовью?

– Да, вполне, – ответила она.

Внезапно он изменился, и взор его стал страшен.

– Я не нахожу этого.

Она затрепетала от испуга.

– Ты виновна, – продолжал он. – То оскорбление, что ты нанесла Орату как мужчине, он забудет, но то, которое ты нанесла Орату как царю, должно быть наказано.

Она бросилась к его ногам.

– Прочь! – вскричал он. – Ты мертва!

Он хлопнул в ладоши, и страшная процессия явилась на этот клич – процессия бальзамировщиков, из которых каждый нес в руке что-нибудь из орудий или материалов своего отвратительного ремесла.

Царь указал на Не-не-гофру:

– Она умерла. Исполняйте свое дело.

По истечении семидесяти двух дней красавица Не-не-гофра была отнесена в пещеру, выбранную для нее год назад, и положена рядом с ее царственными предшественницами. В ее честь не было погребальной процессии вокруг священного озера.

К концу рассказа Бен-Гур сидел у ног египтянки, и на ее руку, лежавшую на румпеле, он положил свою.

– Менофа был не прав, – сказал он.

– Как так?

– Любовь живет любовью.

– Значит, против нее нет лекарства?

– Орат нашел лекарство.

– Какое?

– Смерть.

– Ты хороший слушатель, о сын Аррия.

В разговорах и рассказах время летело для них незаметно. Когда они причалили к берегу, Иуда спросил:

– Завтра мы пойдем в город?

– Но ты ведь будешь на играх?

– О да.

– Я пришлю тебе мои цвета.

На этом они расстались.

4. Незнакомец

На следующий день, около трех часов, Ильдерим возвратился на стоянку. В то время как он слезал с лошади, к нему подошел человек, в котором он узнал одного из своих соотечественников, и обратился к нему со словами: "О шейх, мне приказано передать тебе это письмо и просить прочесть его сейчас же". Если будет ответ, я к твоим услугам.

Ильдерим немедленно подверг письмо внимательному осмотру. Печать была уже сломана. Адрес стоял следующий: "Валерию Грату в Кесарию".

– Да возьмет его ангел тьмы! – проворчал шейх, заметив, что письмо написано по-латыни.

Если бы оно было написано по-гречески или по-арабски, он прочел бы его, но на этом языке самое большее, что он мог сделать, – это разобрать четко написанную подпись "Мессала". Когда он прочел ее, глаза его засверкали.

– Где Иуда? – спросил он.

– В полe с лошадьми, – отвечал служитель.

Шейх вложил папирус в обертку и, сунув сверток за пояс, опять сел на лошадь. В этот самый момент появился незнакомец, по-видимому, прибывший из города.