Джон Голсуорси - В ожидании

– Pour une gaillarde cгest une gaillarde![13]

И, поймав невинный взгляд Динни, прибавил:

– Ну совсем боттичеллиевская дева! Хочешь повидать Бобби Феррара? Мы завтракаем с ним в погребке Дюмурье на Друри Лейн. Меню в основном грибное.

Динни возлагала на Бобби Феррара большие надежды, поэтому вид его перепугал девушку: он держался так, словно абсолютно непричастен ко всей этой истории. Его гвоздика, глубокий медлительный голос, широкое учтивое лицо и слегка отвисшая нижняя челюсть не вызывали в ней никакого душевного подъёма.

– Вы любите грибы, мисс Черрел?

– Только не французские.

– Неужели?

– Бобби, – сказал сэр Лоренс, посматривая то на племянницу, то на её собеседника, – глядя на вас, трудно предположить, что вы один из самых глубоких умов в Европе. По-видимому, вы собираетесь предупредить нас, что вам едва ли удастся назвать Уолтера сильным человеком, когда вы будете говорить с ним о предисловии.

Часть ровных зубов Бобби Феррара обнажилась.

– Я не могу повлиять на Уолтера.

– А кто может?

– Никто, за исключением…

– Ну?

– Самого Уолтера.

Прежде чем Динни успела совладать с собой, у неё уже вырвалось:

– Разве вы не понимаете, мистер Феррар, что практически это означает одно – смерть для моего брата и ужас для всех нас?

Бобби Феррар взглянул на запылавшее лицо девушки и не ответил. Пока шёл завтрак, он так ничего и не обещал, но когда все поднялись и сэр Лоренс стал расплачиваться, Бобби предложил:

– Не хотите ли поехать со мной, мисс Черрел, когда я отправлюсь к Уолтеру по этому делу. Я устрою так, что вы будете как бы в стороне.

– Ужасно хочу.

– Значит, пока это между нами. Я вас уведомлю.

Динни стиснула руки и улыбнулась ему.

– Поразительный тип! – сказал сэр Лоренс по дороге домой. – Ейбогу, в нём бездна сердечности. Он просто не выносит, когда людей вешают. Ходит на все процессы об убийствах. Ненавидит тюрьмы, как чуму. А ведь никогда не подумаешь!

– Да, – задумчиво ответила Динни.

– Бобби, – продолжал сэр Лоренс, – способен быть секретарём инквизиции, и судьям даже в голову не придёт, что у него руки чешутся сварить их живьём в масле. Уникальная личность. Дневник в наборе, Динни; старый Блайт пишет предисловие. Уолтер возвращается в четверг. Ты была у Хьюберта?

– Нет ещё, но завтра иду с отцом.

– Я воздерживался от расспросов, но, по-моему, молодые Тесбери чтото задумали. До меня случайно дошло, что молодой Тесбери сейчас не на корабле.

– Неужели!

– Святая невинность! – восхитился сэр Лоренс. – Вот что, дорогая, не будем напускать на себя вид заговорщиков. Я всячески надеюсь, что они не нанесут удар, пока не исчерпаны все мирные средства.

– О, разумеется, нет!

– Такие молодые люди заставляют нас верить в историю. Тебе не приходило в голову, Динни, что история – это не что иное, как повесть о тех, кто берет дела в свои руки и впутывает в неприятность или вытаскивает из неё и себя и других. В этом ресторанчике недурно кормят. Я свожу туда твою тётку, когда она достаточно похудеет.

Динни поняла, что допрос ей больше не угрожает.

На другой день за ней заехал отец, и они отправились на свидание с Хьюбертом. Было ветрено, стоял суровый, пасмурный ноябрь. Вид здания пробудил в девушке те же чувства, какие испытывает собака, собираясь завыть. Начальник тюрьмы был военным. Он принял их чрезвычайно любезно и с той подчёркнутой предупредительностью, с которой люди его профессии относятся к старшим по чину. Он откровенно дал понять, что симпатизирует им и Хьюберту, и позволил им пробыть с арестованным гораздо дольше, чем это предусмотрено правилами.

Хьюберт вошёл улыбаясь. Динни чувствовала, что, останься она с ним вдвоём, он, пожалуй, раскрыл бы ей свои подлинные переживания, но в присутствии отца упорно будет трактовать эту историю как скверную шутку. Генерал, который всю дорогу был угрюм и молчалив, немедленно взял прозаический и даже слегка иронический тон. Динни невольно подумала, что за вычетом разницы в возрасте они до нелепости похожи друг на друга и обликом и манерой держаться. В обоих было что-то ребяческое, вернее, нечто такое, что созрело в них с ранней молодости и навсегда останется неизменным. За эти полчаса о чувствах не было сказано ни слова. Свидание стоило всем большого напряжения и, если говорить об интимной беседе, всё равно что не состоялось. По словам Хьюберта, тюремная жизнь не доставляла ему никаких беспокойств, и вообще он нисколько не тревожился; по словам генерала, вопрос сводился к нескольким дням, в течение которых всё будет улажено. Затем он довольно долго обсуждал с сыном положение на индийской границе. Правда, когда они обменялись прощальным рукопожатием, лица их дрогнули, но и то лишь потому, что они пристально, серьёзно и просто посмотрели друг другу в глаза. Отец отвернулся. Динни пожала брату руку и поцеловала его.

– Как Джин? – чуть слышно спросил Хьюберт.

– Всё в порядке. Шлёт тебе горячий привет. Велела передать, чтобы ты не беспокоился.

Губы Хьюберта дёрнулись и застыли в лёгкой улыбке. Он стиснул сестре руку и отвернулся.

У выхода привратник и два тюремщика проводили их почтительным поклоном. Они сели в такси и до самого дома не сказали ни слова. Все виденное казалось им кошмаром, от которого они в один прекрасный день должны очнуться.

В эти дни Динни находила утешение лишь в обществе тёти Эм, чья врождённая непоследовательность постоянно сбивала мысли девушки с логического пути. Гигиенические свойства такой непоследовательности становились тем очевиднее, чем острее становилась тревога. Тётка искренне беспокоилась о Хьюберте, но её хаотичный мозг не мог сосредоточиться на одном предмете и довести себя до страдания. Пятого ноября она подозвала Динни к окну гостиной, чтобы показать ей, как при свете фонарей, раскачиваемых ветром, мальчишки волокут чучело по безлюдной Маунтстрит.

– Пастор как раз этим занимается, – объявила леди Монт. – Оказывается, был какой-то Тесбери, которого повесили или обезглавили, словом, казнили. Пастор хочет доказать, что так и следовало: он продал посуду или ещё что-то и купил порох, а его сестра вышла за Кейтсби или за кого-то другого. Твой отец, я и Уилмет, Динни, делали чучела Роббинз, нашей гувернантки. У неё были очень большие ноги. Дети такие бесчувственные. А ты?

– Что я, тётя Эм?

– Делала чучела?

– Нет.

– Мы ещё ходили и распевали гимны, вымазав лицо сажей. Уилме была просто потрясающая. Высокая, ноги прямые как палки, расставлены широко знаешь, как у ангелов на картинах. Сейчас такие не в моде. Я думаю, пора принять меры. А вот и виселица. Мы тоже однажды её устроили и повесили котёнка. Правда, сначала его утопили. Нет, не мы, слуги.

– Какой ужас, тётя Эм!

– Да. Но это же было не всерьёз. Твой отец воспитывал нас, как краснокожих индейцев. Ему хорошо – он делал, что хотел, а плакать нам не позволял. Хьюберт тоже такой?

– О нет! Хьюберт воспитывал, как краснокожего, только себя.

– Это у него от твоей матери, Динни, – она нежное создание. Наша мать была не такая. Разве ты не замечала?

– Я не помню бабушку.

– Да, да, она умерла до твоего рождения. От испанки. Это какие-то особенные микробы. Твой дед тоже. Мне было в то время тридцать пять. У него были прекрасные манеры. Тогда они ещё встречались. Подумай, всего шестьдесят! Кларет, пикет и смешная маленькая бородка. Ты видела такие, Динни?

– Эспаньолки?

– Да, у дипломатов. А теперь их носят те, кто пишет статьи об иностранных делах. Люблю козлов, хотя они бодаются.

– Но от них же так пахнет, тётя Эм!

– Да, пронзительно. Джин тебе пишет?

В сумочке Динни лежало только что полученное письмо, но она ответила: "Нет". Это уже вошло у неё в привычку.

– Такое бегство – просто малодушие. В медовый-то месяц!

Сэр Лоренс, видимо, не поверял своих подозрений супруге.

Динни ушла к себе наверх и, перед тем как уничтожить письмо, перечитала его.

"Брюссель. До востребования.

Дорогая Динни.

Всё идёт как нельзя лучше и доставляет мне массу удовольствия. Тут говорят, что я в этой стихии, как рыба в воде. Теперь уже не скажешь, кто лучше – я или Ален, а рука у меня даже уверенней. Страшно благодарна за твои письма. Трюк с дневником меня ужасно порадовал. Допускаю, что он сотворит чудо. Однако мы обязаны быть готовы к худшему. Почему не пишешь, как подвигаются дела у Флёр? Кстати, не достанешь ли мне турецкий разговорник с указанием произношения? Твой дядя Эдриен наверное знает, где его купить. Здесь он мне не попадался. Привет от Алена. От меня тоже. Держи нас в курсе дела; если нужно, телеграфируй.

Турецкий разговорник! Это первое указание на то, куда направлены мысли молодых Тесбери, задало работу и Динни. Она вспомнила, что Хьюберт рассказывал, как в конце войны спас жизнь одному турецкому офицеру, с которым до сих пор поддерживал связь. Итак, Турция избрана убежищем на тот случай, если… Но план всё-таки отчаянный. Нет, до этого не дойдёт, не должно дойти! Тем не менее на другое утро Динни отправилась в музей.