Герберт Уэллс - Жена сэра Айзека Хармана
И он красноречиво умолк.
Леди Харман задумчиво смотрела на солнечные блики среди тени листвы.
— Вы думаете, всего этого можно достигнуть? — спросила она.
— И не только этого, — сказал мистер Брамли.
— До сих пор я боялась. Но теперь… Благодаря вам я чувствую себя так, будто кто-то посадил меня за руль автомобиля, завел мотор и велел мне править…
После этого разговора леди Харман села в такси и, возвращаясь домой, проехала мимо стройки на Кенсингтон-роуд. Всего несколько недель назад там был только пыльный пустырь и руины снесенных домов; теперь же стены общежития поднимались уже до третьего этажа. И она поняла, как быстро в наше время железобетон обгоняет поиски мудрости.
Далеко не сразу, да и то скорее потому, что у нее не было более серьезных интересов, а вовсе не потому, что они были так дороги ее сердцу, эти общежития в ближайшие три года постепенно овладели помыслами леди Харман и стоили ей немалого труда. Ей пришлось пересилить себя. Долгое время она старалась смотреть куда-то мимо, в надежде увидеть нечто — она не знала, что именно, — высокое и значительное, чему легко будет посвятить всю свою жизнь. Ей было трудно посвятить себя общежитиям. В этом ей помог мистер Брамли, движимый более или менее достойными побуждениями. Только общежития, думал он, могут дать им с леди Харман повод видеться, дать им общие интересы, и тогда он сможет служить ей, быть ей другом. Это оправдывало их полулегальные встречи, их маленькие совместные прогулки, частые тихие разговоры.
Они вместе осматривали по всему Лондону клубы для девушек, ставшие девушкам вторым домом, — эти маленькие чудеса цивилизации в таких местах, как Уолворт и Сохо. Клубы были устроены для работниц, стоявших на общественной лестнице ниже тех, для кого предназначались общежития, но устраивали их умные и доброжелательные люди, и леди Харман, побывав там на танцевальных вечерах и позавтракав вместе с целой гурьбой веселых молодых работниц из Сохо, увидела именно те конкретные результаты, которых так жаждала. Кроме того, мистер Брамли несколько раз водил ее гулять по вечерам, когда люди потоком текут с работы домой; они пробивались через толпу по тротуару железнодорожного моста в Черринг-Кроссе со стороны Ватерлоо и в мягком свете сентябрьского заката двигались среди моря качающихся голов, а потом пили чай в одном из кафе «Международной компании» близ Стрэнда, где мистер Брамли безуспешно пытался вызвать официантку на разговор о Бэбс Уилер и недавней стачке. Молодая женщина охотно разговорилась бы с ним одним или с одной леди Харман, но в присутствии обоих она робела. Побывав на мосту, леди Харман пожелала совершить еще несколько прогулок, посмотреть, как люди возвращаются домой на метро, побывать на больших железнодорожных станциях, в поездах. Один раз они доехали до самого Стритхема и увидели, как толпа высыпала из поезда, разошлась в разные стороны, — и вот уже одинокие маленькие фигурки взбегают вверх по лестницам или ныряют в подвалы. А потом мистер Брамли вспомнил, что знает человека, который может отвести их к «Жерару», на большую телефонную станцию, и там леди Харман увидела, как заботится о своих служащих Государственная телефонная компания, осмотрела просторный клуб, комнаты для отдыха, а потом постояла в том центре, где перекрещиваются все телефонные разговоры и телефонистки со странным металлическим приспособлением на ушах целый день следят за мигающими огоньками, без конца вынимают и вставляют в гнезда тонкие гибкие, словно живые, шнуры. После этого они разыскали миссис Барнет и выслушали ее соображения насчет домов для старых дев в предместьях. А потом побывали в колледже для учителей начальной школы, на почте и снова, подсев к столику, стали наблюдать исподтишка за официантками «Международной компании».
Иногда им казалось, что все виденное складывается в легко объяснимую по истолкованию мистера Брамли картину, из которой можно извлечь ясное представление о том, какими должны быть общежития, а иногда все снова путалось, и леди Харман терялась, становилась в тупик. Однажды она попыталась объяснить мистеру Брамли, чего именно ей не хватает.
— Мы с вами видим не все, — сказала она, — и это совсем не то, с чем придется иметь дело. Понимаете: перед нами они все нарядные, приличные, занятые делом, но потом они уходят домой, и двери за ними закрываются. Мы хотим переделать и заменить именно дом, а сами даже не знаем, каков он.
Мистер Брамли водил ее в Хайбэри, в новые кварталы Хендона и в Клэпхем.
— Я хочу войти внутрь, — сказала она.
— Это решительно невозможно, — сказал мистер Брамли. — Здесь никто не ходит в гости, разве только родственники и будущие родственники, все остальные общаются друг с другом через решетку сада. Может быть, мне удастся найти какие-нибудь книги…
Он принес ей романы Эдвина Пью, Петта Риджа, Фрэнка Суиннтона и Джорджа Гиссинга. По их описанию эти дома были непривлекательны, и она подумала, что не зря, должно быть, ни одна женщина не описала по-женски маленький лондонский домик изнутри…
Она преодолела свою робость и чуть ли не насильно вторглась в дом Бэрнетов. Там она увидела Сьюзен в роли хозяйки, но, кроме этого, ей не удалось извлечь полезных сведений. Никогда в жизни она еще не чувствовала себя так далеко от настоящего семейного дома, как в гостиной Бэрнетов. Даже скатерть на чайном столе была новехонькая и, казалось, защищала старый стол от нескромных глаз; чай тоже был явно не такой, как обычно, и за столом было не больше уюта, чем в витрине кондитерской, откуда, видно, и позаимствовали сервировку; во всех углах комнаты задыхались и стенали наспех прикрытые и нарочно задвинутые подальше вещи. Светлые прямоугольники на выцветших обоях показывали, что даже картины перевешаны. Мать Сьюзен, маленькая неряшливая женщина, кое-как принарядилась, надев новый чепец; выражение лица у нее было такое, словно ее крепко встряхнули и обругали; сразу было видно, каких волнений стоили ей все эти приготовления. Она смотрела на свою умную дочь, ожидая от нее указаний. Сестры Сьюзен жались по стенам и при первой возможности норовили улизнуть в коридор, оставив Сьюзен наедине с важной гостьей, но при этом усердно подслушивали. Они судорожно вздрагивали, когда она к ним обращалась, и неизменно называли ее «миледи», хотя Сьюзен и сказала им, что этого делать не нужно. А когда им казалось, что на них никто не смотрит, они восторженно глазели на платье леди Харман. Люк убежал на улицу и, хотя за ним несколько раз посылали младшую из сестер, не хотел вернуться, пока леди Харман не уйдет, что было в высшей степени неприлично. Даже Сьюзен словно подменили: куда девалась ее разговорчивость и непринужденность; на этот раз рот у нее не был набит булавками, и, вероятно, от этого она все время запиналась и не знала, что сказать; вся красная, с блестящими глазами, она сидела на хозяйском месте, и ее волнение передавалось окружающим. Она была убийственно вежлива. Никогда в жизни леди Харман не чувствовала так остро, что совсем не умеет вести непринужденный разговор. Все, что приходило ей в голову, казалось неуместным и похожим на инспекторскую ревизию. Однако разговор, пожалуй, получился все же непринужденней, чем ей казалось.
— Какая большая у вас семья! — сказала она миссис Бэрнет. — У меня четыре маленькие девочки, и я едва с ними справляюсь.
— Вы еще молоды, миледи, — сказала миссис Бэрнет, — а дети не всегда благословение божье, как можно подумать. Вскормить их ох как нелегко!
— Но на вид они все такие здоровые…
— Вот если бы Люк пришел, миледи, вы бы на него поглядели. Он такой крепыш. А когда он был маленький…
И она принялась вспоминать всякие подробности, которые так милы сердцу матери, привыкшей жить по старинке. Лишь этот короткий наплыв воспоминаний и нарушил в тот день мучительную принужденность.
После этой неудачной попытки окунуться в жизнь леди Харман робко вернулась к умозрительным заключениям мистера Брамли.
Пока леди Харман постепенно привыкала к мысли, что устройству общежитии суждено стать главной целью ее жизни, — если только замужняя женщина вообще может иметь в жизни какую-то цель, кроме исполнения своего супружеского долга, — и незаметно проникалась верой в теорию мистера Брамли, согласно которой все это имело огромное общественное значение, сами общежития входили в жизнь, как она чувствовала, слишком быстро и преждевременно. Многое в их организации противоречило теории мистера Брамли; но то, что они, быть может, потеряли в общественной ценности, окупилось на практике благодаря косвенному общению между сэром Айзеком и мистером Брамли через посредство леди Харман. Конечно, сэр Айзек не считал и даже мысли такой не допустил бы, что мистер Брамли вправе строить планы или предлагать что бы то ни было, и если до него вообще доходили кое-какие мнения мистера Брамли, то они передавались ему в очень осторожной форме, как самостоятельные мысли леди Харман. У сэра Айзека были викторианские здоровые взгляды на роль литературы в жизни. Если бы кто-нибудь сказал ему, что литература может направлять деловых людей, с ним случился бы приступ удушья, и поэтому интерес мистера Брамли к общежитиям он воспринимал с чувствами, из которых самым добрым было снисходительное пренебрежение к сочинителю, намеренному в изящной форме воздать хвалу делу его рук.
