Юнас Ли - Хутор Гилье. Майса Юнс

Она так живо представила его себе, будто он стоял у нее перед глазами такой, каким был в тот вечер, когда они вместе ходили в театр; она ясно видела его темные мягкие волосы, которые он откидывал со лба, наклоняясь вперед… широкий подбородок… и рот — довольно большой, умеющий и посмеяться и отчитать…

В узкой печной трубе слышалось гудение и треск, а Майса, поставив утюг на край плиты, медленно и тщательно заделывала последний шов на куске, вставленном ею в износившуюся подкладку.

…А ну-ка, что это тяжелое и твердое завалилось в подшивку? Придется подпороть немного и посмотреть…

Подумать только, да это же монета в двенадцать шиллингов среди табачных крошек! Видно, провалилась сюда через дыру в кармане.

Ну что ж, он получит ее обратно. Она аккуратно завернет монету в бумажку и положит в нагрудный карман; вот-то он будет гадать, что это значит…

Майса закрепила нитку. И осталось наконец только хорошенько пройтись утюгом да отпарить материю, чтобы она перестала блестеть.

Майса достала гладильную доску, передвинула лампу, чтобы получше видеть, и, как заправский портной, принялась утюжить пальто через влажную тряпку…

На это требовалась сноровка, но получилось неплохо…

То и дело она подносила пальто к самой лампе. Материал стал точно новенький. Он его просто не узнает…

Как только тряпка высыхала, она мочила ее снова; самые трудные места — ворот и рукава возле проймы — уже отглажены, теперь знай себе води утюгом по гладким полам…

Майса придирчиво осмотрела свою работу — в таком пальто не стыдно показаться и при дневном свете! А какие блестящие, прочные костяные пуговицы…

Интересно посмотреть, как он будет выглядеть в нем.

Когда она наконец все кончила и осторожно повесила пальто на плечики, внизу у Дёрумов стенные часы пробили двенадцать.

…А воскресенье все-таки выдалось на славу, ничего не скажешь!..

— Майса… Майса… Какое славное имя! Теперь я только так и буду вас называть. Когда мы одни, разумеется…

Эти слова не шли у Майсы из головы с тех самых пор, как она в последний раз виделась с Хьельсбергом.

В апреле Майса несколько раз побывала с ним в театре; однажды он долго ждал ее у входа, пока она кончала шитье у Транемов, и рассказал ей все содержание первого акта, так что она и не почувствовала, что опоздала на пьесу… Он давал ей газеты, когда в них печатали его рецензии. Газеты всегда были у него при себе, а на следующий вечер он обычно спрашивал:

— Ну, что вы об этом скажете, йомфру Юнс?

Она не решалась отвечать, но совсем не потому, что его статьи мало ее занимали. Читать их по вечерам было для нее большим удовольствием, и часто она даже забывала, что пора ложиться спать, особенно если в статьях говорилось о таких пьесах, которые и она видела…

Он писал складно, каждое его слово доходило до сердца, хотя иной раз кое-кому из актеров порядком доставалось. Майсе было жалко их, и она так прямо ему об этом и сказала. Но он заявил, что один плохой актер может испортить все дело и лишить несколько сотен людей возможности посмеяться и поплакать.

— И вас тоже, йомфру Юнс. Что-то могло бы остаться у вас в памяти, а вы сидели и небось с трудом подавляли зевоту.

Разве он не вправе обрушиться на такого артиста за то, что тот не умеет вдохнуть жизнь в свою роль? Прежде всего нужно заставить публику понять, что ее просто водят за нос.

…Но, впрочем, и он сам тоже обманщик, уверял Хьельсберг, он ведь пишет ради куска хлеба; вот если бы ему стать настоящим критиком, тогда… А сейчас приходится только следить, чтобы не слишком обманывать читателей…

Майса начала понимать и другое — не так-то легко быть актером, не все им веселье и смех, наверно это дело трудное…

Господи, она и думать боялась, что было бы, если бы он уехал от них на лето!

Ей снова стало бы одиноко и тоскливо…

Никогда не доводилось ей переживать таких счастливых дней. Каждый приносил столько радости, каждый давал, о чем подумать…

Но, казалось, со всех сторон начинают сгущаться тучи… От фру Турсен Майса узнала, что Хьельсберг уже третий месяц не платит за квартиру.

— Я человек покладистый, — говорила фру Турсен, — но бедной вдове тоже нужно на что-то жить. Если бы он не был таким порядочным и прилежным, я бы давно уже потеряла терпение.

…Возвращаясь вечером от Транемов, Майса увидела, как Хьельсберг идет по мосту, старательно налегая на трость, словно ввинчивая ее в землю; он явно направлялся в город.

Он посмотрел на нее отсутствующим взглядом, — видно, мысли его были далеко; вместо приветствия он лишь кивнул ей и прошел мимо.

— Майса! — через секунду услышала она. — Я как раз думаю, что мир наш не такая уж скучная штука. Сегодня эта мысль особенно кстати. И в вас чувствуется такая энергия, такая жизнестойкость. Просто весело смотреть, как вы торопливо идете, вот так наклонив голову вперед. Я всегда с трепетом жду, что я увижу в ваших глазах, когда вы на меня взглянете. Понимаете, каждому человеку время от времени нужно что-то позаимствовать у другого, кто побогаче… А потом вы шмыгаете в подворотню, и это уже не так приятно. Есть такая птица — портной, и вы на нее похожи. Она то выпорхнет из гнезда, то снова туда залетит, делает свое дело, да еще щебечет и резвится с другими птицами. Вы ведь из их стаи, хоть и свили себе гнездо на чердаке под крышей, здесь на окраине… Слушайте, Майса, а не пройтись ли нам немного? Только не пугайтесь, пожалуйста! Мы тогда не так скоро доберемся до этих несчастных ворот!

Что ж… Она, пожалуй, не прочь…

Когда она его встретила, он казался совсем потерянным, а теперь так разошелся, развеселился. Интересно, что бы это значило…

— Глядя на вас, ни за что не скажешь, что вы целыми днями надрываетесь над шитьем, — снова начал он, когда они двинулись вместе по улице. — Так и представляется всегда, будто к вечеру вам удается стряхнуть с себя все дневные заботы. У вас, верно, и долгов нет, Майса?

— Ну что вы, бывают иногда. — Она поняла, что его беспокоит.

— Но вы-то, конечно, расплачиваетесь аккуратно…

— Если могу…

— Ну да, если можете… А все эта игла. Это из-за нее человек в конце концов делается убийственно правильным и аккуратным, — внезапно изменил он тему. — И все оттого, что изо дня в день вы стараетесь не ошибиться даже на один стежок. А то еще, не дай бог, случится такое несчастье, что целое платье испортишь! Не так ли, Майса? — поддразнил он ее. — Но, между прочим, это не самая приятная черта в вашем характере, что вы всегда такая осторожная, осмотрительная и положительная, без долгов и без изъянов. Фу, кажется, я всю подшивку разом нанизал на иголку.

«А он прав, такая я и есть», — подумала она. И когда она, улыбаясь, подняла на него глаза, на лице ее было такое выражение, словно она видела его насквозь, несмотря на всю его шутливую болтовню.

— Не лучше ли нам повернуть? — прервала она его.

— Вот всегда вы так. Я иду тут с вами и весь ощетинился, как еж, от своих бед и несчастий, считаю для себя лучшим лекарством выложить их вам — и вдруг слышу в ответ: «Не лучше ли нам повернуть?»

— Все равно, вы говорите не то, что думаете, — вскинув голову, сказала она.

— Уверяю вас, здесь, в городе, нет ни одного человека, с кем бы я мог разговаривать, как с вами. И, пожалуйста, не качайте головой, Майса. Во всем городе вы у меня единственная знакомая дама. Конечно, это странно, но когда вот так пробиваешь себе дорогу, поневоле откажешься от такой роскоши. Я сейчас шел, разглядывал все эти дома и ломал себе голову, как бы мне раздобыть на лето мало-мальски приличный заработок. А то, понимаете, все мои ресурсы взяли вдруг да иссякли, — добавил он беспечно.

— Ну что вы, вы же так хорошо пишете в газетах! — горячо возразила она.

— Этому счастью недели через две придет конец — летом театр закроется. А это был мой самый надежный источник.

— Ну, вы найдете себе что-нибудь, я уверена, — убежденно сказала Майса.

— Вы так считаете? Поверьте, уже одно это вселяет в меня надежду. Нет, нет, я вовсе не хочу сказать, что мне никогда уже больше не повезет, хотя сейчас все надежды на манну небесную, — засмеялся он. — Я хочу сказать только, что каждый разумный человек считал бы, будто теперь-то уж песенка спета; что ничего не остается, как сделаться года на два домашним учителем и тянуть эту лямку, чтобы потом получить возможность проучиться один год и попытаться перебиться следующий, надеясь на долги и везение, Подумать только, пережить еще одну зиму в легком пальто и почти без дров! Но, к счастью, я не принадлежу к людям разумным… Вы же знаете, я из тех, кто без всякого разумения рвется вперед… Вот видите, Майса, все это я рассказываю вам потому, что… Хм… Ну да, впрочем, ладно!.. А вы такая хорошенькая в этом пальто и в новом красном шелковом шарфе. Только вот эта прядь… Ей что, так и положено падать на ухо? — Вместо того чтобы показать на прядку волос, он провел по ней пальцем. — Ну, а теперь вы могли бы попрощаться со мной за руку, как полагается…