Натаниель Готорн - Рассказы
Между тем прошло уже достаточно времени с тех пор, как Джованни встретил Пьетро Бальони. Однажды утром молодой человек был неприятно удивлен посещением профессора, о котором он ни разу не вспомнил в течение этих недель и охотно бы забыл вовсе. Отдавшись всепоглощающей страсти, Джованни не выносил общества людей, за исключением тех, кто мог бы понять его и проявить сочувствие к состоянию его души. Ничего подобного, разумеется, не мог он ожидать от профессора Бальони.
После нескольких минут непринужденного разговора о событиях, происшедших в городе и университете, посетитель резко переменил тему.
— Недавно мне довелось, — сказал он, — прочесть у одного из классиков древности историю, которая меня чрезвычайно заинтересовала. Возможно, вы даже ее помните. Это история об индийском принце, пославшем в дар Александру Македонскому прекрасную женщину. Она была свежа, как утренняя заря, и прекрасна, как закатное небо. Но что особенно отличало ее — это аромат ее дыхания, еще более упоительный, чем запах персидских роз. Александр, как и следовало ожидать от юного завоевателя, влюбился в нее с первого взгляда. Но ученый врач, находившийся случайно подле них, сумел разгадать роковую тайну прекрасной женщины.
— И что же это была за тайна? — спросил Джованни, старательно избегая пытливого взгляда профессора.
— Эта прекрасная женщина, — продолжал Бальони многозначительно, — со дня своего рождения питалась ядами, так что в конце концов они пропитали ее всю и она стала самым смертоносным существом на свете. Яд был ее стихией. Ее ароматное дыхание отравляло воздух, ее любовь была ядовитой, ее объятия несли смерть. Не правда ли, удивительная история?
— Сказка, пригодная разве для детей! — воскликнул Джованни, торопливо поднимаясь со своего места. — Я удивляюсь, как ваша милость находит время читать подобную чепуху.
— Однако что это? — сказал профессор, с беспокойством озираясь вокруг. Какими странными духами пропитан воздух вашей комнаты! Не запах ли это ваших перчаток? Он слабый, но восхитительный, и в то же время в нем есть что-то неприятное. Случись мне продолжительное время вдыхать этот аромат, я, кажется, заболел бы… Он напоминает запах какого-то цветка, но я не вижу цветов в вашей комнате.
— Их здесь нет, — ответил Джованни, лицо которого, в то время как говорил профессор, покрылось мертвенной бледностью, — как нет и запаха, который лишь почудился вашей милости. Обоняние — одно из тех чувств, которые зависят одинаково как от нашей физической, так и духовной сущности, и часто мы заблуждаемся, принимая мысли о запахе или воспоминание о нем за самый запах.
— Все это так, — промолвил Бальони, — но мой трезвый ум вряд ли способен сыграть со мной такую шутку. И уж если бы мне почудился запах, то это был бы запах одного из зловонных аптекарских зелий, которые приготовлял я сегодня своими руками. Наш почтенный доктор Рапачини, как говорят, сообщает своим лекарствам аромат более тонкий, чем благовония Аравии. Без сомнения, прекрасная и ученая синьора Беатриче также готова была бы лечить своих пациентов лекарствами, благоухающими, как ее дыхание. Но горе тому, кто прикоснется к ним.
Пока он говорил, на лице Джованни отражались противоречивые чувства, боровшиеся в его душе. Тон, которым профессор говорил о чистой и прекрасной дочери Рапачини, был истинной пыткой для его души, но намек Бальони на скрытые стороны ее характера внезапно пробудил в нем тысячи неясных подозрений, которые вновь отчетливо встали перед его глазами, оскалясь подобно дьяволам. Но он приложил все старания, чтобы подавить их и ответить Бальони так, как подобает преданному своей даме влюбленному:
— Синьор профессор, вы были другом моего отца и, быть может, хотите быть другом и его сыну. И мне бы хотелось сохранить к вам чувство любви и уважения. Но, как вы уже заметили, существует предмет, которого мы не должны касаться. Вы не знаете синьору Беатриче и потому не можете понять, какое зло — нет, святотатство! — совершают те, кто легкомысленно или оскорбительно отзывается о ней.
— Джованни! Мой бедный Джованни! — промолвил профессор голосом, полным сочувствия. — Я знаю эту несчастную девушку лучше, чем вы. Вы должны выслушать правду об этом отравителе Рапачини и его ядовитой дочери — да, столь же ядовитой, сколь и прекрасной. Слушайте же, и даже если вы станете оскорблять мои седины, это не заставит меня замолчать. Старинная история об индийской женщине стала действительностью благодаря глубоким и смертоносным познаниям Рапачини.
Джованни застонал и закрыл лицо руками.
— Отец Беатриче, — продолжал Бальони, — попрал естественные чувства любви к своему ребенку и, как это ни чудовищно, пожертвовал дочерью ради своей безумной страсти к науке. Надо отдать ему справедливость — он настоящий ученый и настолько предан науке, что способен был бы и сердце свое поместить в реторту. Какая же участь ожидает вас? Нет сомнения — он избрал вас объектом своего нового опыта, результатом которого, быть может, будет смерть или нечто еще более страшное. Ради того, что он называет интересами науки, Рапачини не останавливается ни перед чем!
— Это сон… — простонал Джованни. — Только сон!
— Не падайте духом, сын моего друга! Еще не поздно спасти вас. Быть может, нам даже удастся вернуть несчастную девушку к естественной жизни, которой ее лишило безумие отца. Взгляните на этот серебряный флакон! Это работа прославленного Бенвенуто Челлини — он достоин быть даром возлюбленного самой прекрасной женщине Италии. Его содержимое бесценно. Одна капля этой жидкости была способна обезвредить самые быстродействующие и стойкие яды Борджа. Не сомневайтесь же в ее действии на яды Рапачини. Отдайте этот флакон с бесценной жидкостью Беатриче и с надеждой ждите результатов.
С этими словами Бальони положил на стол маленький флакончик удивительной работы и удалился, уверенный, что его слова произведут желаемое действие на ум молодого человека.
«Мы расстроим планы Рапачини, — думал он, спускаясь по лестнице и усмехаясь про себя. — Но будем беспристрастны! Рапачини — удивительный человек… поистине удивительный! Хоть и неизменный эмпирик и потому не может быть терпим теми, кто чтит добрые старые правила искусства медицины».
Как мы уже говорили, на протяжении своего знакомства с Беатриче Джованни иногда терзался мрачными подозрениями: та ли она, какой он ее видит? Но образ чистой, искренней и любящей девушки так утвердился в его сердце, что портрет, нарисованный профессором Бальони, казался ему странным и неверным, столь разительно он не совпадал с тем первоначальным образом Беатриче, который юноша создал в своем воображении. Правда, в его памяти шевелились неприятные воспоминания, связанные с первыми впечатлениями от прекрасной девушки. Он никак не мог вытеснить из памяти букет цветов, увядший в ее руках, бабочку, непонятно от чего погибшую в воздухе, напоенном лишь солнечным светом, если не считать дыхания Беатриче. Все эти роковые случайности затмил чистый образ девушки, они не имели более силы фактов и рассматривались Джованни как обманчивая игра фантазии, как бы ни свидетельствовали против этого его органы чувств. Существуют доказательства более верные и правдивые, чем наши ощущения. На них-то и опиралась вера юноши в Беатриче, хотя она и питалась скорее достоинствами самой Беатриче, нежели глубиной и благородством его чувства. Но по уходе профессора Джованни был не в состоянии удержаться на той высоте, на какую вознес его восторг первой любви. Он пал так низко, что разрешил себе черными подозрениями осквернить чистоту образа Беатриче. Не в силах отказаться от Беатриче, он стал не доверять ей! И вот он решил произвести опыт, который раз и навсегда смог бы дать ему доказательства того, что эти ужасные свойства существовали в ее природе, а следовательно, — и в ее душе, поскольку нельзя было предположить, что одно не связано с другим. Зрение могло обмануть его на большом расстоянии в случае с ящерицей, насекомым и букетом. Но если бы ему удалось, стоя рядом с Беатриче, заметить, что хотя бы один свежий и здоровый цветок увянет внезапно в ее руках, для сомнений не оставалось бы больше места. С этими мыслями он бросился в цветочную лавку и купил букет цветов, на лепестках которых еще дрожали алмазные капельки росы.
Наступил час его обычных свиданий с Беатриче. Прежде чем спуститься в сад, он не удержался, чтобы не взглянуть на себя в зеркало. Тщеславие, вполне естественное в красивом молодом человеке, проявленное в такой критический момент, невольно свидетельствовало о некоторой черствости сердца и непостоянстве натуры. Увидев себя в зеркале, он нашел, что никогда еще черты лица его не казались столь привлекательными, глаза не сверкали подобным блеском, а щеки не были окрашены так ярко.
