Чарльз Диккенс - Наш общий друг. Часть 1
Сродни этимъ поэтамъ были попрошайки, вдохновленные дружескимъ совѣтомъ. Они вкушали холодный картофель и запивали водой при дрожаніемъ и уныломъ свѣтѣ спички у себя на квартирѣ (плата значительно просрочена и жестокосердая хозяйка грозится выгнать, «какъ собаку», на улицу), когда внезапно одинъ умный человѣкъ, ихъ преданный другъ, случайно къ нимъ заглянувшій, сказалъ имъ: «Немедленно пишите Никодиму Боффину, эсквайру», неотступно настаивая, чтобъ это было сдѣлано безъ отлагательства.
Были также попрошайки съ благородной гордостью. Во дни изобилія они считали золото прахомъ, да и теперь это чувство служитъ для нихъ единственной помѣхой къ накопленію богатствъ. Но они не просятъ праха у Никодима Боффина, эсквайра. Нѣтъ, мистеръ Боффинъ! Пусть свѣтъ назоветъ это гордостью, жалкою гордостью, но они не возьмутъ вашего праха, если бы даже вы сами его предлагали. Ссуда, сэръ, на три съ половиною мѣсяца, считая съ нынѣшняго дня, — ссуда по пяти процентовъ, которое будутъ вноситься въ любое благотворительное учрежденіе по вашему указанію, — вотъ все, чего хотятъ отъ васъ. Если вы будете столь малодушны, что откажете, то разсчитывайте на полное презрѣніе сихъ высокихъ душъ.
Были, кромѣ того, попрошайки, привыкшіе чрезвычайно аккуратно вести свои дѣла. Они покончатъ съ собой во вторникъ въ четверть перваго пополудни, если къ этому сроку не будетъ получена почтовая контрамарка отъ Никодима Боффина, эсквайра. Если же контрамарка придетъ послѣ четверти перваго, хотя бы и во вторникъ, то не стоитъ посылать, ибо они будутъ тогда (составивъ предварительно точный меморандумъ жестокихъ своихъ обстоятельствъ) въ холодныхъ объятіяхъ смерти.
Были, наконецъ, попрошайки, верхомъ на конѣ готовые отправиться по большой дорогѣ прямо къ несмѣтному богатству. Цѣль передъ ними, дорога ровная, торная, шпоры надѣты, конь ретивъ, и вотъ, въ послѣдній мигъ передъ отъѣздомъ, за неимѣніемъ того или другого атрибута ихъ спеціальности — скрипки, часовъ, телескопа, электрической или иной машины, — они должны навсегда слѣзть съ коня, если не получать денежной стоимости названнаго атрибута отъ Никодима Боффина, эсквайра.
Менѣе поддаются опредѣленію по своему разнообразію попрошайки отважные, пускавшіеся обыкновенно на хитрости. Въ своихъ письмахъ, отвѣтъ на которыя слѣдовало адресовать на указанныя начальныя буквы имени и фамиліи въ сельскую почтовую контору, они берутъ на себя смѣлость спросить (по большей частй женскою рукой), не можетъ ли нѣкая особа, не имѣющая нравственнаго права назвать Никодиму Боффину, эсквайру, свое имя, которое заставило бы его содрогнуться, если бъ было открыто ему, просить его о немедленной ссудѣ двухсотъ фунтовъ изъ неожиданно доставшихся ему богатствъ, ибо благороднѣйшая привилегія богачей есть довѣріе къ человѣчеству
Такъ вотъ въ какомъ болотѣ стоить новый домъ мистера Боффина, и въ тинѣ этого болота приходится барахтаться секретарю. А примите-ка въ разсчетъ изобрѣтателей приборовъ и аппаратовъ, которые не дѣйствуютъ, и всевозможныхъ дѣльцовъ, умѣющихъ такъ ловко обдѣлывать свои дѣлишки. Но это уже крупная рыба, вѣрнѣе — крокодилы болота, засѣвшіе въ немъ съ тайнымъ умысломъ утащить золотого мусорщика на дно.
А старый домъ? Хоть тамъ-то нѣтъ по крайней мѣрѣ враговъ? Тамъ, вѣрно, ужъ не строятъ козней противъ золотого мусорщика? Въ водахъ павильона, кажется, нѣтъ рыбъ изъ породы акулъ? — Быть можетъ и нѣтъ… Однако тамъ живетъ теперь мистеръ Веггъ, и, если судить по его таинственнымъ поступкамъ, онъ замышляетъ сдѣлать открытіе. Судите сами: когда человѣкъ съ деревянной ногой лежитъ на животѣ, заглядывая подъ кровати, и прыгаетъ по лѣстницамъ, какъ какая допотопная птица, осматривая верхи шкаповъ и буфетовъ, и запасается желѣзнымъ ломомъ, который онъ суетъ и тычетъ въ мусорныя кучи, — что остается предположить? Я, по крайней мѣрѣ, не обинуясь, отвѣчу: остается предположить, что этотъ человѣкъ чего-то ищетъ.
Книга вторая
I
Педагогическая
Школа, гдѣ юный Чарли Гексамъ началъ обучаться книжной премудрости (говоримъ: «книжной» потому, что великимъ первоначальнымъ воспитательнымъ заведеніемъ очень часто служатъ улицы, гдѣ и безъ книгъ выучиваются многому такому, что никогда не забывается потомъ)… такъ школа эта помѣщалась въ убогой мансардѣ, на вонючемъ дворѣ. Атмосфера въ школѣ была невыносимо душная; тамъ было тѣсно, шумно, грязно. Половина учениковъ на урокахъ засыпала, а половина впадала въ столбнякъ. Находясь въ этомъ послѣднемъ состояніи, эта вторая половина упражнялась въ монотонномъ жужжаньѣ, точно играли безъ всякаго такта и не въ тонъ на какой-то грубой волынкѣ. Преподаватели, одушевляемые только благими намѣреніями, не имѣли понятія о приведеніи этихъ намѣреній въ исполненіе, и плачевный сумбуръ былъ единственнымъ результатомъ ихъ дружныхъ стараній.
Это была школа для всѣхъ возрастовъ и для обоихъ половъ. Два пола обучались каждый особо, а возрасты дѣлились на группы; но тѣмъ не менѣе все въ этой школѣ было проникнуто странной претензіей признавать за фактъ младенческую невинность каждаго изъ учениковъ. И эта претензія, поощряемая домашними — патронессами школы, приводила къ невѣроятнымъ нелѣпостямъ. Отъ молодыхъ женщинъ, закоснѣлыхъ въ самыхъ грубыхъ порокахъ, ожидали, что онѣ признаютъ себя покоренными какою-нибудь невинной дѣтскою книженкой, излагающей приключенія маленькой Маргариты, которая жила въ своей хижинкѣ подлѣ мельницы, строго журила и нравственно побѣждала порочнаго мельника, когда ей было пять лѣтъ, а ему пятьдесятъ; дѣлилась кашей съ пѣвчими пташками; отказывала себѣ въ новой нанковой шляпкѣ на томъ основаніи, что рѣпа никогда не носитъ нанковыхъ шляпъ, равно какъ и овцы, которыя ее ѣдятъ; плела солому и говорила суровыя рѣчи первому встрѣчному въ самое неудобное для сего время. Уличные завсегдатаи, видавшіе всякіе виды, отсылались къ опыту Томаса Тупенса, который, рѣшившись воздержаться (при крайне трудныхъ обстоятельствахъ) отъ кражи восемнадцати пенсовъ у своего лучшаго друга и благодѣтеля, тотчасъ же какимъ-то чудомъ разбогатѣлъ на три шиллинга и шесть пенсовъ и впослѣдствіи сдѣлался образцомъ всѣхъ совершенствъ. Автобіографіи многихъ хвастливыхъ грѣшниковъ написаны въ томъ же духѣ. Философія этихъ самохваловъ всегда приходитъ къ тому выводу, что надо дѣлать добро не потому, что оно добро, а потому, что отъ этого будешь въ барышахъ… А малолѣтнихъ учениковъ въ описываемой нами школѣ заставляли читать Новый Завѣтъ, и, въ силу преткновеній въ слогахъ за недостаточнымъ знаньемъ грамоты, они оставались такими абсолютными невѣждами въ этой дивной исторіи, какъ будто никогда и не слыхивали о ней. Безтолковая, забивающая головы, ужасная школа, гдѣ еженощно «толклись, толклись, толклись черные и сѣрые, красные и бѣлые духи»[12]. Въ особенности каждую воскресную ночь, ибо тогда построенные горкой несчастныя малютки сдавались на попеченіе самому вялому, самому плохому изъ благонамѣренныхъ учителей, котораго никто изъ старшихъ учениковъ не сталъ бы терпѣть. Онъ становился передъ ними, какъ главный палачъ, съ мальчишкой-ассистентомъ, волонтеромъ, приставленнымъ, въ качествѣ помощника, къ палачу. Гдѣ и когда началась эта система, состоявшая въ томъ, что усталаго ребенка, оказавшагося невнимательнымъ на урокѣ, смазывали горячей, потной рукой по лицу, или гдѣ и когда приставленный къ палачу мальчишка-волонтеръ впервые видѣлъ въ дѣйствіи эту систему и возгорѣлся священнымъ рвеніемъ къ приложенію оной въ своей практикѣ,- до этого никому не было дѣла. Обязанностью главнаго палача было вѣщать и изрекать приговоръ, а обязанностью сотрудника — устремляться на сонныхъ дѣтей, на зѣвающихъ, хныкающихъ, безпокойныхъ дѣтей и смазывать ихъ злосчастныя физіономіи ладонью сверху внизъ. И этотъ безтолковый сумбуръ тянулся иногда битый часъ: битый часъ мальчишка-волонтеръ смазывалъ направо и налѣво, точно какой-то непогрѣшимый комментарій къ приговорамъ главнаго палача. И въ этомъ парникѣ разгорѣвшихся, утомленныхъ дѣтей происходилъ такой правильный обмѣнъ кори, скарлатины, коклюша, лихорадокъ и желудочныхъ разстройствъ, какъ будто всѣ они были собраны здѣсь нарочно для этой цѣли.
Но даже и въ этомъ храмѣ благонамѣренности ребенокъ съ выдающимися способностями и съ особенной любовью къ ученью могъ кое-чему научиться и, научившись, могъ передавать свои знанія лучше учителей, ибо онъ былъ умнѣе и не стоялъ въ томъ невыгодномъ положеніи по отношенію къ ученикамъ, въ какомъ стояли они. Такимъ то образомъ вышло, что Чарли Гексамъ повысился въ этомъ сумбурѣ до званія младшаго учителя, затѣмъ нѣкоторое время, въ качествѣ такового, учительствовалъ въ томъ же сумбурѣ и наконецъ былъ переведенъ въ другую, лучшую школу.
— Такъ вы хотите пойти повидаться съ сестрою, Гексамъ?
