Харпер Ли - Убить пересмешника
Мы с Сесилом прошли через боковую дверь в зал, а потом за кулисы. Я отделалась от своего костюма и поскорей убежала, пока меня не заметила миссис Мерриуэзер — она стояла у столика перед первым рядом и второпях что-то чёркала и исправляла в своей шпаргалке.
— У тебя сколько денег? — спросила я Сесила.
У него тоже оказалось тридцать центов, значит мы равны. Первым делом мы потратили по пять центов на комнату ужасов, но она нас ни капельки не ужаснула: мы вошли в тёмный седьмой класс, и поселившийся здесь на время вампир повёл нас вдоль стен и велел трогать разные непонятные предметы и уверял, что это разные куски разрезанного человека.
— Вот глаза, — сказал вампир, и мы нащупали на блюдце две виноградины без кожицы.
— Вот сердце, — на ощупь оно напоминало сырую печёнку.
— А вот его кишки, — и вампир ткнул наши руки в тарелку холодных макарон.
Мы обошли ещё несколько развлечений. Купили по мешочку восхитительно вкусного печенья, которым прославилась миссис Тейлор. Я хотела попытать счастья — поймать ртом яблоко, плавающее в сиропе, но Сесил сказал: это не-ги-ги-енично. Его мама сказала, так можно подхватить какую-нибудь заразу — ведь я не первая пробую.
— У нас в Мейкомбе сейчас нет никакой заразы, — заспорила я.
Но Сесил сказал — его мама говорит, есть после чужих не-ги-ги-енично. Я потом спросила тётю Александру, и она сказала — так рассуждают только выскочки.
Мы хотели купить помадки, но тут прибежали гонцы миссис Мерриуэзер и сказали, чтоб мы шли за кулисы — скоро нам представлять. Зал заполнялся народом; перед сценой, внизу, уже занял свои места мейкомбский школьный оркестр; зажглись огни рампы, и красный бархатный занавес волновался и ходил ходуном, такая за ним поднялась суматоха.
За кулисами мы с Сесилом попали в узкий коридор, битком набитый взрослыми в самодельных треуголках, в шапках армии конфедератов и времён войны с испанцами, в касках времён мировой войны. Ребята в костюмах, которые должны были изображать всевозможные дары сельского хозяйства, теснились у маленького окошка.
— Кто-то смял мой костюм! — жалобно закричала я.
Галопом примчалась миссис Мерриуэзер, расправила сетку и втиснула меня внутрь.
— Жива, Глазастик? — спросил Сесил. — У тебя голос прямо как из подземелья.
— И у тебя тоже, — сказала я.
Оркестр заиграл гимн, и слышно было, что все встали. Потом забил турецкий барабан. Миссис Мерриуэзер объявила из-за столика:
— Округ Мейкомб — ad astra per aspera.
Опять ударил турецкий барабан.
— Это значит, — перевела миссис Мерриуэзер для невежд, — из грязи — к звёздам. — И добавила неизвестно зачем: — Живая картина.
— А то они без неё не поймут, — прошептал Сесил, но на него сразу же шикнули.
— Весь город это знает, — еле слышно прошептала я.
— А загородные? — сказал Сесил.
— Потише там! — прикрикнул мужской голос, и мы замолчали.
Опять пробил турецкий барабан. И миссис Мерриуэзер похоронным голосом стала рассказывать про округ Мейкомб. Он самый старый во всём штате, когда-то он был частью территорий Миссисипи и Алабамы; первым из белых людей в эти девственные леса вступил пятиюродный прадедушка нашего судьи по наследственным делам — и пропал без вести. Потом сюда пришёл бесстрашный полковник Мейкомб, в честь которого и назван наш округ.
Генерал Эндрю Джексон облёк его властью, но неуместная самонадеянность полковника Мейкомба и неумение ориентироваться навлекли несчастье на всех, кто участвовал вместе с ним в сражениях с индейцами племени Ручья. Полковник Мейкомб во что бы то ни стало хотел отвоевать этот край для демократии, но его первый поход стал для него последним. Через гонца — индейца из дружественного племени ему был передан приказ: двигаться на юг. Чтобы узнать, где юг, полковник сверился с лишайником на деревьях, а подчинённым, которые хотели было указать ему на ошибку, не дал рта раскрыть и отправился в поход с твёрдым намерением разгромить врага, но вместо этого завёл свои войска на северо-запад, в первобытные дебри, и лишь много позже их вывели оттуда поселенцы, передвигавшиеся в глубь страны.
Миссис Мерриуэзер рассказывала про подвиги полковника Мейкомба целых полчаса, а тем временем я сделала открытие: если согнуть коленки, ноги умещаются под костюмом, и тогда можно кое-как посидеть. Я сидела, слушала жужжание миссис Мерриуэзер вперемежку с грохотом барабана и незаметно уснула крепким сном.
После мне рассказали, что было дальше: миссис Мерриуэзер подошла к грандиозному финалу: «О-ко-рок», — проворковала она спокойно и уверенно, ибо и сосны и восковая фасоль являлись мгновенно. Подождала чуть-чуть, потом позвала погромче: «Око-рок!» Но ничто не явилось, и тогда она крикнула во весь голос: «Окорок!!!»
Наверно, сквозь сон я её услышала, а может быть, меня разбудил оркестр — он заиграл гимн южных штатов, но я выбрала для своего появления ту самую минуту, когда миссис Мерриуэзер торжественно развернула на сцене флаг штата. Не то что выбрала, просто мне захотелось быть вместе со всеми.
Мне потом рассказали, судья Тейлор выскочил из зала и так хохотал и хлопал себя по коленкам — миссис Тейлор даже принесла ему воды и какую-то пилюлю.
Миссис Мерриуэзер не зря старалась, успех был огромный, все кричали и хлопали, но всё равно она поймала меня за кулисами и сказала: я погубила её живую картину. Я готова была сквозь землю провалиться, но тут за мной пришёл Джим, и он мне посочувствовал. Он сказал, с того места, где он сидел, меня и видно-то не было. Не пойму, как он догадался, какая я несчастная, я ведь ещё не вылезла из костюма, но он сказал — я всё делала как надо, просто немножко опоздала, вот и всё. Когда всё совсем плохо, Джим теперь умеет утешить почти как Аттикус. Но Джим не уговорил меня показаться на люди и согласился ждать за кулисами, пока все не уйдут из зала.
— Хочешь снять эту штуку, Глазастик? — спросил он.
— Не хочу, — сказала я. — Так и пойду.
Пускай никто не видит, как мне плохо.
— Подвезти вас домой? — спросил кто-то.
— Нет, сэр, спасибо, — сказал Джим. — Нам совсем близко.
— Берегитесь привидений, — посоветовал тот же голос. — А вернее сказать, пускай привидения берегутся Глазастика.
— Ну вот, уже почти никого нет, — сказал Джим. — Пошли.
Мы через зал прошли в коридор и спустились по лестнице. На улице по-прежнему было темным-темно. Несколько машин ещё не отъехали, но они стояли по другую сторону школы, и от их фар нам было мало толку.
— Если кто-нибудь поедет в нашу сторону, нам будет виднее, — сказал Джим. — Слушай, Глазастик, давай я буду держать тебя за косточку. А то как бы ты не потеряла равновесие.
— Мне всё видно.
— Ну, да, но вдруг ты потеряешь равновесие.
Что-то легонько надавило мне на макушку, наверно, Джим ухватился за ножку окорока.
— Чувствуешь?
— Угу…
Мы пошли тёмным школьным двором, и я всё время глядела под ноги, но ничего не было видно.
— Джим, — сказала я, — я забыла туфли, они там, за сценой.
— Ладно, пошли назад. — Но только мы повернули, свет в окнах погас. — Завтра возьмёшь, — сказал Джим.
— Так ведь завтра воскресенье, — возразила я, когда Джим повернул меня к дому.
— Попросишь сторожа, он тебя впустит… Глазастик…
— А?
— Нет, ничего.
Джим долго молчал. Интересно, про что он думает. Сам скажет, когда захочет, — наверно, когда придём домой. Его рука надавила мне на макушку, по-моему, уж слишком сильно. Я мотнула головой.
— Джим, ну чего ты?…
— Помолчи минуту, Глазастик, — сказал он и сильнее сжал ножку окорока.
Дальше мы шли молча.
— Минута уже прошла, — сказала я. — Про что ты всё время думаешь? — я повернулась к Джиму, но было так темно, лица совсем не видать.
— Мне что-то послышалось, — сказал он. — Постой-ка.
Мы остановились.
— Слышишь что-нибудь? — спросил Джим.
— Нет.
Через пять шагов он снова меня остановил.
— Джим, ты что, хочешь меня напугать? Я уже не маленькая, я…
— Тише, — сказал Джим, и я поняла: он меня не разыгрывает.
Вечер был совсем тихий. Я даже слышала дыхание Джима. Изредка по моим босым ногам пробегал ветерок, а ведь когда мы шли в школу, он задувал вовсю. Сейчас всё стихло, как перед бурей. Мы прислушивались.
— Собака залаяла, — сказала я.
— Нет, не то, — сказал Джим. — Это слышно, когда мы идём, а остановимся — и не слышно.
— Это мой костюм шуршит. А, знаю, просто ты меня разыгрываешь, потому что сегодня такой день.
Это я доказывала не Джиму, а себе, потому что, как только мы пошли, я поняла, про что он. Мой костюм тут был ни при чём.
— Это всё Сесил, — немного погодя сказал Джим. — Ну, теперь он нас не проведёт. Пойдём потише, пускай не думает, что мы трусим.
