Леопольд Захер-Мазох - Венера в мехах (сборник)
Позднее я глядел на нее, когда она танцевала или, вернее, летала, как сильфида, подчас бесилась, как менада, закрыв глаза в объятиях своего кавалера, бледная как смерть, совершенная виллиса. Что-то разом и влекло и отталкивало от этой женщины. Она наводила страх на меня.
Бал был на исходе, и я опять стал у окна и не думал представиться ей, когда случай распорядился так, что в котильоне кавалер ее поставил ей стул прямо пред окном, где я стоял; я хотел оставить свое место, но меня уже окружили со всех сторон, и мне пришлось покориться своей участи. Мое движение не ускользнуло от княгини. «Ах! Вы наш пленник, – улыбаясь, сказала она мне. Я поклонился молча. – Вы не танцуете?» – спросила она, не глядя на меня, когда кавалер оставил ее для тура с другой дамой. «Вы говорите со мной, княгиня?» – «С кем же иначе?» – «Нет, я не танцую». – «Вы разыгрываете оригинала». – «Я не разыгрываю ни оригинала, ни вообще какой бы то ни было роли». – «Не разыгрываете и Платона?» – «Менее всего Платона».
Таков был наш первый разговор. Через несколько минут, когда она опять осталась одна, она повернулась и навела на меня свой лорнет, потом снова начала: «Мне сказали, однако…» – «Что я медведь, которого нельзя заставить плясать, сумасбродный Гамлет, не ищущий счастья у женщин, глупец, не желающий знать любви?» – «Да». – «И вы приказали показать себе нового Платона и глядите на меня так, как глядела Екатерина II на пленного Пугачева». – «В самом деле, вы замечательны. – Последовала пауза. – А если б я выбрала вас в следующей фигуре?» – «Я поблагодарил бы вас». – «Вы откажетесь танцевать со мною?» – «Откажусь». – «Ах! Как вы невежливы».
После этого, в продолжение всего котильона, она относилась ко мне с невыразимым презрением. Перед концом бала, когда комнаты уже порядочно опустели, она быстро прошла по всему залу и подошла ко мне. «Вы будете танцевать со мной?» – «Нет». – «Отчего?» – «Оттого, что все женщины внушают мне страх, а вы в особенности». – «Я? – она пожала плечами. – Ведь вы не знаете меня?» – «Знаю давно». – «Почему? – живо спросила она. – А знаете, что я хорошо помню, где я видела вас?» – «Вы ехали в санях…» – «Да, 7 декабря». – «Этого я не помню». – «А я помню, – прибавила она, – и вы говорите, что знаете меня; вы не знаете». – «Все-таки знаю, – отвечал я, – мы часто бывали вместе и вели продолжительные разговоры». – «Где? Ради всего на свете, скажите где?» – в волнении спросила она. «Во сне». – «Во сне? И я видела вас во сне». – «Каждую ночь?» – «Каждую ночь». Она схватила мои руки и посмотрела на меня; в это время я чувствовал, что души наши заглядывают одна в другую, и ее душа показалась мне такой ясной, прекрасной и блестящей, как и спокойная поверхность большого, бесконечно великого и неизмеримо глубокого океана.
«Я знаю, что вы чувствуете симпатию ко мне, – снова начала княгиня, – вы должны чувствовать ее». – «Я не отрицаю этого, в вашем существе есть что-то духовное, а это бесконечно привлекательно». – «Вот комплимент, который, по крайней мере, имеет достоинство новизны, – проговорила прекрасная москвитянка, – обыкновенно в нас обожают совершенно другое». – «Что касается меня, то я разделяю убеждение Платона: красота, нераздельная с душою, драгоценнее телесной». – «Но как хотите вы узреть эту красоту или понять ее, – вскричала княгиня, – вы только духовно можете воспринять ее, только в мыслях и в душевных ощущениях!» – «Нет, печать духовной красоты видна во всем; самая некрасивая наружность, освещенная ею, кажется прекрасной; самый грубый голос становится мелодичным, и даже ваш удивительный голос, ваше прекрасное лицо…» – «Однако, говорят, что вы не хотите любить». – «Я хочу любить и быть любимым духовно, не иначе». – «Но верите ли вы в духовную любовь?» – быстро спросила княгиня. «В мужчине, а не в женщине». – «Итак, любите меня духовно, – сказала она. Я думаю, что я мог бы любить вас, если б вы не были женщиной».
Княгиня улыбнулась и с минуту, казалось, о чем-то думала, потом сказала: «Этой беде еще можно помочь; в скором временя я ожидаю сюда моего брата, который, говорят, очень похож на меня; вы можете любить его платонически». – «Но полюбит ли он меня?» – «Я вполне уверена в этом». – «И он похож на вас?» – «Как две капли воды. Теперь желаю вам доброго утра и до свидания во сне». С этим она оставила меня.
Я не знаю, дорогая мать, составила ли ты себе верное понятие об этой необыкновенной женщине из моего описания, – она в высшей степени духовное существо; кажется, что каждый локон ее дышит. Я считаю себя способным любить ее духовно, но я не верю тому, что на свете есть женщина, которая довольствовалась бы быть любимою духовно, вот почему я никогда более не увижу ее иначе как во сне.
Твой Гендрик.
P. S. Не бойся, чтоб я влюбился в прекрасную москвитянку даже духовно, хотя она из рода Салтыковых и Дашковых.
27 января
Нынче утром я получил записку следующего содержания:
«Я люблю тебя той чистой и духовной любовью, которой ты так жаждешь и которая составляет твой высочайший идеал.
Если душа твоя тоскует по друге и товарище, способном разделить твои стремления, то приходи ко мне. Около полуночи карета будет ожидать тебя у городских ворот, по дороге в N. Пароль твой
Анатоль».
Почерк был мужской, но крупный, размашистые буквы имели то округление, какое мне так нравится; по-моему, оно показывает какую-то гармонию между различными человеческими способностями и качествами.
Кто этот Анатоль? Не брат ли княгини? Во всяком случае я воспользуюсь его приглашением.
Пред вечером.
Я нашел у одного европейского торгаша замечательную гравюру и купил ее. Сюжет ее – искушение св. Антония. Чудная мысль выражена в этой картине; тут не видишь бесчисленных чертей и невозможных животных, которые поселили во мне такое отвращение к этому сюжету. В этот раз сатана предпочитает ниспослать на землю женщину, которая опаснее целой бесовской армии, – белокурую женщину дьявольской красоты. Она едва не дотрагивается до книги угодника, погруженного в чтение при свете скудной лампы, и снизу улыбается ему так невинно, девственно и кокетливо, а свет так удачно падает на ее юную грудь, пока все остальное пространство остается в неясном полумраке; но св. Антоний продолжает читать.
Твой Гендрик.
28 января
Задолго до полуночи я был на назначенном месте, и карета уже ожидала меня. Старый слуга почтительно подошел ко мне. «Анатоль», – быстро произнес я. Он молча поклонился и подсадил меня в карету. Мы быстро покатились; дома мелькали в окна, но я не старался узнавать улиц и молча прижался в угол. Мне показалось, что мы проехали большое расстояние, быть может, вследствие моего возбужденного состояния и нетерпения. Наконец карета остановилась в воротах большого дома; старик отворил дверцу и повел меня по широкой лестнице, убранной коврами и цветами. Пройдя широкий коридор, в нишах которого стояли гипсовые снимки с греческих и итальянских образцов искусства, взошли мы в небольшой полуосвещенный салон, а из него попали в совершенно темное пространство. Тут старый слуга взял меня за руку, довел до дивана и попросил присесть. Не знаю, долго ли я пробыл в этом положении; думаю, что не очень долго, но каждая минута казалась мне вечностью. Я полагал, что нахожусь в пустой комнате, но, к моему неописанному удивлению, едва раздался последний удар полуночного часа, как рядом со мною заговорил чудный голос: «Приветствую тебя, Платон». – «Ты здесь?» – вскричал я, как бы испуганно. «Кого ты ищешь?» – спросил голос. «Анатоля». – «Я Анатоль».
Я сделал движение, но голос сказал: «Оставайся на своем месте, не приближайся ко мне; я хочу только поговорить с тобой и послушать тебя; ничто телесное и плотское не должно быть помехою при обращении наших душ».
Голос был мне знаком, не знаю, когда и где я слышал его. Я остался на месте и стал припоминать прошедшее. «Что с тобой? Отчего ты не говоришь?» – спросил голос, и в этот раз мне почудилось, что звук его носился в воздухе, как будто он сам по себе имел душу, что он подшучивал надо мною и кружился около меня, как бабочка. «Не находишь ли ты, что и голос орудие чувства?» – спросил я. «К сожалению, нам еще не удалось отбросить от себя все чувственное и телесное, – ответил мой собеседник, – и потому мы принуждены смотреть на голос, как на самый духовный способ сообщения двух существ. В сущности, он не дотрагивается до нас; один звук его потрясает воздух, но и этого потрясения достаточно, чтоб возбудить в душе стремление слиться с воздухом». – «Да, душа сливается с воздухом, – сказал я, – голос твой напоминает мне звучный колокол или пение птиц в летний вечер посреди леса, когда молча подсматриваешь за природой. Я мог бы полюбить один твой чистый, звонкий голос». Я не получил ответа.
