Луиза Мэй Олкотт - Хорошие жены

— Это то, что заставляет двигаться твое тело, как пружинка заставляет двигаться колесики в моих часах; помнишь, я показывал?

— Открой меня. Я хочу посмотреть, как оно крутится.

— Я не могу этого сделать, как ты не мог бы открыть часы. Бог заводит тебя, и ты ходишь, пока Он тебя не остановит.

— Правда? — И карие глаза Деми стали большими и блестящими, когда он постиг эту новую мысль. — И меня заводят, как часы?

— Да, но я не могу показать тебе как, потому что это происходит, когда мы не видим.

Деми пощупал свою спину, словно ожидая обнаружить сходство с крышкой часов, и затем серьезно заметил:

— Наверное, Бог делает это, когда я сплю.

Последовали подробные объяснения, которые он слушал так внимательно, что встревоженная бабушка сказала:

— Дорогой мой, ты думаешь, что это разумно — говорить о таких вещах с ребенком? Он только делает складки на лбу и учится задавать вопросы, на которые невозможно ответить.

— Если он достаточно большой, чтобы задать вопрос, он достаточно большой и для того, чтобы получить правдивый ответ. Я не вкладываю мысли ему в голову, я только помогаю проявиться тем, которые там есть. Эти дети умнее нас, и я не сомневаюсь, что мальчик понимает все до последнего слова из моих речей. Ну-ка, Деми, а скажи мне, где твоя душа?

Если бы мальчик ответил, как Алкивиад[83]: «Клянусь богами, Сократ, я не могу сказать», его дедушка, вероятно, не удивился бы; но, когда, постояв немного на одной ноге, как задумчивый аист, он ответил спокойно и убежденно: «В животе», дедушка мог лишь присоединиться к бабушкиному смеху и закончить урок метафизики.

Здесь могла бы быть причина для материнского беспокойства, если бы Деми не давал убедительных подтверждений тому, что он не только многообещающий философ, но и обыкновенный мальчик. Очень часто, после очередной глубокомысленной дискуссии, заставлявшей Ханну пророчествовать со зловещими кивками: «Этот ребенок не жилец на этом свете», он вдруг поворачивался кругом и успокаивал все ее страхи одной из тех выходок, какими милые, озорные, непослушные маленькие негодники огорчают и восхищают родительские сердца.

Мег устанавливала для себя много нравственных правил и старалась соблюдать их, но когда и какая мать могла устоять против обезоруживающих хитростей, изобретательных уверток или спокойной дерзости мужчин и женщин в миниатюре, которые так рано проявляют себя законченными Ловкими Плутами?[84]

— Хватит изюма, Деми, а то затошнит, — говорит мама молодому человеку, который предлагает свою помощь в кухне с непогрешимой регулярностью в дни, когда делают плам-пудинг.

— Я люблю, когда тошнит.

— А я не хочу, чтобы тебя тошнило. Беги, помоги Дейзи делать пирожки.

Он неохотно удаляется, но нанесенные обиды камнем лежат на сердце, и, как только представляется возможность получить возмещение ущерба, он ловко обходит маму в расчетливой сделке.

— Ну вот, вы хорошо себя вели, и я поиграю с вами во что хотите, — говорит Мег, ведя своих помощников наверх, когда пудинг благополучно булькает в кастрюльке.

— Честно, мам? — спрашивает Деми, располагая блестящей идеей в своей изрядно напудренной мукой голове.

— Да, честно; все, что скажете, — отвечает недальновидная родительница, готовясь пропеть полдюжины раз подряд песенку о трех котятах или взять свое семейство «Купить булочку за пенни»[85]. Но Деми загоняет ее в угол спокойным ответом:

— Тогда мы пойдем и съедим весь изюм.

Тетя Додо была главным товарищем игр и наперсницей обоих детей, и это трио переворачивало весь дом вверх дном. Тетю Эми они до сих пор знали только по имени, тетя Бесс скоро превратилась в приятное, но смутное воспоминание, но тетя Додо была живой реальностью, и они использовали ее целиком и полностью, что она рассматривала как комплимент и была глубоко благодарна. Но когда приехал мистер Баэр, Джо совсем забыла друзей по играм, и ужас и скорбь наполнили их маленькие души. Дейзи, торговавшая вразнос поцелуями, потеряла лучшего покупателя и обанкротилась; Деми с детской проницательностью скоро заметил, что Додо любит играть с «медведем» больше, чем с ним; но, хотя и обиженный, он скрыл свое душевное страдание, поскольку не решался оскорбить соперника, имевшего залежи шоколадного драже в кармане жилета и часы, которые можно было вынимать из футляра и трясти сколько угодно.

Некоторые могли бы расценить эти приятные привилегии как взятку, но Деми смотрел на это иначе и продолжал покровительствовать «медведю» с обдуманной любезностью, в то время как Дейзи пожаловала его своими маленькими нежными чувствами по третьему зову и стала рассматривать его плечо как свой трон, его руку как прибежище, его дары как сокровища непревзойденной ценности.

У джентльменов иногда бывают неожиданные приступы восхищения юными родственниками дам, которых они удостаивают своим вниманием; но эта фальшивая чадолюбивость тяготит их самих и никого ни в малейшей степени не обманывает. Нежная любовь мистера Баэра была искренней и столь же действенной — ибо честность лучшая политика в любви, как и в суде; он был из тех людей, которые свободно чувствуют себя с детьми, и выглядел особенно хорошо, когда их маленькие личики составляли приятный контраст с его мужественным лицом. Его дела, какими бы они ни были, удерживали его в городе день за днем, но редкий вечер проходил без того, чтобы он не заглянул к Марчам, — спрашивал он обычно мистера Марча, так что я полагаю, именно глава семьи привлекал его. И замечательный папа был в заблуждении, что так оно и есть, и наслаждался долгими дискуссиями с родственной душой, пока случайно оброненное его более наблюдательным внуком замечание не открыло ему глаза.

Однажды пришедший в гости мистер Баэр остановился на пороге кабинета, пораженный представившейся его глазам картиной. На полу лежал мистер Марч, задрав свои почтенные ноги, а рядом с ним, также распростертый на полу, был Деми, пытавшийся подражать дедушке своими короткими, в красных чулках, ножками; лежащие были столь увлечены, что не замечали зрителей, пока мистер Баэр не расхохотался своим звучным смехом, а Джо выкрикнула с возмущенным лицом:

— Папа, папа, профессор здесь!

Черные ноги опустились, поднялась седая голова, и наставник сказал с невозмутимым достоинством:

— Добрый вечер, мистер Баэр. Прошу вас, подождите минутку; мы как раз кончаем наш урок. Теперь, Деми, сделай букву и назови ее.

— Я знаю ее! — И после нескольких судорожных усилий красные ножки приняли форму пары циркулей и сообразительный ученик с торжеством закричал: — Это буква W, дедушка, буква W!

— — Прирожденный Уэллер![86] — засмеялась Джо, когда ее родитель встал на ноги, а ее племянник попытался встать на голову, в качестве единственного способа выразить удовлетворение, что урок окончен.

— Что ты делал сегодня, biibchen?[87] — спросил мистер Баэр, поднимая гимнаста.

— Я ходил в гости к маленькой Мэри.

— И что ты там делал?

— Я поцеловал ее, — сказал Деми с безыскусной прямотой.

— Фу! Ты рано начинаешь. И что сказала на это маленькая Мэри? — спросил мистер Баэр, продолжая исповедовать юного грешника, который стоял у него на колене, обследуя заветный карман его жилета.

— О, ей понравилось, и она поцеловала меня, и мне понравилось. Разве маленькие мальчики не любят маленьких девочек? — добавил Деми, набив рот и с любезным видом.

— Милый цыпленок! Как тебе это пришло в голову? — спросила Джо, выслушав эти невинные признания с не меньшим, чем профессор, удовольствием.

— Не в голову, а в рот, — ответил Деми, высовывая язык с шоколадной конфетой и полагая, что она намекает на сладости, а не на мысли.

— Ты должен был оставить немного для твоей маленькой подруги. — И мистер Баэр предложил несколько конфет Джо со взглядом, заставившим ее задуматься, не является ли шоколад тем самым нектаром, что пьют боги. Деми также заметил улыбку и спросил простодушно:

— Большие мальчики тоже любят больших девочек, фесор?

Как юный Вашингтон[88], мистер Баэр «не мог солгать» и поэтому дал несколько туманный ответ, сводившийся к тому, что, по его мнению, это иногда случается. При этом тон у него был настолько странный, что мистер Марч отложил одежную щетку, взглянул на смущенное лицо Джо и опустился в кресло с таким видом, словно «милый цыпленок» навел его на мысль одновременно сладкую и горькую, которая сама не пришла бы ему в голову.

Почему Додо, когда она поймала его в буфетной полчаса спустя, чуть не задушила в нежных объятиях вместо того, чтобы хорошенько встряхнуть за то, что он оказался там, где ему быть не положено, и почему она вслед за этим необычным поступком еще и неожиданно вручила ему большой кусок хлеба с вареньем, осталось одной из проблем, над которыми Деми ломал голову и которые был вынужден оставить неразрешенными навсегда.