Максим Горький - Рассказы. Очерки. Воспоминания. Пьесы
— Гм… да! А он давно хворал?
— Вытащить бы его сюда, не видно там ничего, — предложил доктор скучным тоном. — Может быть, есть знаки…
— Нуте-ка, позовите кого-нибудь вынести его, — приказал пристав Кувалде.
— Зовите сами… Он мне не мешает и тут… — равнодушно отозвался ротмистр.
— Ну! — крикнул полицейский, делая свирепое лицо.
— Тпру! — отпарировал Кувалда, не трогаясь с места, спокойно злой и оскаливший зубы.
— Я, черт возьми!.. — крикнул пристав, взбешенный до того, что лицо у него налилось кровью. — Я вам этого не спущу! Я…
— Добренького здоровьица, господа честные! — сладким голосом сказал купец Петунников, являясь в дверях.
Окинув острым взглядом всех сразу, он вздрогнул, отступил шаг назад и, сняв картуз, истово перекрестился. Затем по лицу его расплылась улыбка злорадного торжества, и, в упор глядя на ротмистра, он почтительно спросил:
— Что это здесь? Никак человека убили?
— Да вот что-то в этом роде, — ответил ему следователь.
Петунников глубоко вздохнул, опять перекрестился и тоном огорчения заговорил:
— А, господи боже мой! Как я этого боялся! Всегда, бывало, зайдешь сюда, посмотришь… ай, ай, ай! Потом придешь домой, и все такое начинает мерещиться — боже упаси всякого!.. Сколько раз я господину этому, вот… главнокомандующему золотой ротой, хотел отказать от квартиры, но боюсь все… знаете… народ такой… лучше уступить, думаю, а то как бы не того…
Он плавно повел рукой в воздухе, потом провел ею по лицу, собрал в горсть бороду и снова вздохнул.
— Опасные люди. И господин этот вроде начальника у них… совершенно атаман разбойников.
— А вот мы его пощупаем, — многообещающим тоном сказал пристав, глядя на ротмистра мстительными глазами. — Он мне тоже хорошо известен!..
— Да, мы с тобой, брат, старые знакомые… — подтвердил Кувалда фамильярным тоном. — Сколько я тебе и присным твоим взяток за молчание переплатил!
— Господа! — воскликнул пристав, — вы слышали? Прошу запомнить! Я этого не спущу… A-а! Так вот что? Ну, ты у меня помни это! Я тебя… сокр-ращу, мой друг…
— Не хвались на рать идучи… — спокойно говорил Аристид Фомич.
Доктор, молодой человек в очках, смотрел на него с любопытством, следователь со зловещим вниманием, Петунников с торжеством, а пристав кричал и метался, наскакивая на него.
В дверях ночлежки явилась мрачная фигура Мартьянова. Он подошел тихо и стал сзади Петунникова, так что его подбородок приходился над теменем купца. Сбоку из-за него выглядывал дьякон, широко раскрывая свои маленькие, опухшие и красные глазки.
— Однако давайте же что-нибудь делать, господа! — предложил доктор.
Мартьянов скорчил страшную гримасу и вдруг — чихнул прямо на голову Петунникова. Тот вскрикнул, присел и прыгнул в сторону, чуть не сбив с ног пристава, который едва удержал его, раскрыв ему объятия.
— Видите? — тревожно сказал купец, указывая на Мартьянова. — Вот какие люди! а?
Кувалда хохотал. Доктор и следователь смеялись, а к дверям ночлежки подходили все новые и новые фигуры. Полусонные, опухшие физиономии с красными, воспаленными глазами, с растрепанными волосами на головах, бесцеремонно разглядывали доктора, следователя и пристава.
— Куда лезете! — усовещивал их городовой, дергая за лохмотья и отталкивая от двери. Но он был один, а их много, и они, не обращая на него внимания, лезли, дыша перегорелой водкой, молчаливые и зловещие. Кувалда посмотрел на них, потом на начальство, несколько смущенное обилием этой нехорошей публики, и, усмехаясь, сказал начальству:
— Господа! Может, вы хотите познакомиться с моими квартирантами и приятелями? Хотите? Все равно — рано или поздно, вам придется, по обязанностям службы, знакомиться с ними…
Доктор смущенно засмеялся. Следователь плотно сжал губы, а пристав догадался, что нужно было сделать, и крикнул на двор:
— Сидоров! Свисти… скажи, когда придут сюда, чтоб достали телегу…
— Ну, а я пойду! — сказал Петунников, выдвигаясь откуда-то из-за угла. — Квартирку вы мне сегодня ослободите, господин… Я ломать буду эту хибарочку… Позаботьтесь… а то я обращусь к полиции…
На дворе пронзительно рокотал свисток полицейского, у дверей ночлежки тесной толпой стояли ее обитатели, позевывая и почесываясь.
— Итак, не хотите знакомиться?.. Невежливо!.. — смеялся Аристид Кувалда.
Петунников достал из кармана кошелек, порылся в нем, вытащил два пятака и, крестясь, положил их в ноги покойника.
— Господи благослови… на погребение грешного праха…
— Что-о? — гаркнул ротмистр. — Ты — на погребение? Возьми прочь! Прочь возьми, я тебе говорю… мер-рзавец! Ты смеешь давать на погребение честного человека твои воровские гроши… разражу!
— Ваше благородие! — испуганно крикнул купец, хватая пристава за локти. Доктор и следователь выскочили вон, пристав громко звал:
— Сидоров, сюда!
Бывшие люди стали в дверях стеной и с интересом, оживлявшим их смятые рожи, смотрели и слушали.
Кувалда, потрясая кулаком над головой Петунникова, ревел, зверски вращая налитыми кровью глазами:
— Подлец и вор! Возьми деньги! Гнусная тварь — бери, говорю… а то я в зенки твои вобью эти пятаки, бери!
Петунников протянул дрожащую руку к своей лепте и, защищаясь другой рукой от кулака Кувалды, говорил:
— Будьте свидетелем, господин пристав, и вы, добрые люди.
— Мы, купец, недобрые люди, — раздался дребезжащий голос Объедка.
Пристав, надув лицо, как пузырь, отчаянно свистел, а другую руку держал в воздухе над головой Петунникова, извивавшегося перед ним так, точно он хотел влезть ему в живот.
— Хочешь, я заставлю тебя, ехидна подлая, ноги целовать у этого трупа? Х-хочешь?
И, вцепившись в ворот Петунникова, Кувалда швырнул его, как котенка, к двери.
Бывшие люди быстро расступились, чтобы дать купцу место для падения. И он растянулся у их ног, испуганно и бешено воя:
— Убивают! Караул… убили-и!
Мартьянов медленно поднял свою ногу, прицеливаясь ею в голову купца. Объедок со сладострастным выражением на своей физиономии плюнул в лицо Петунникова. Купец сжался в маленький комок и, упираясь в землю ногами и руками, покатился на двор, поощряемый хохотом. А на дворе уже появились двое полицейских, и пристав, указывая им на Кувалду, кричал:
— Арестовать! Связать!
— Вяжите его, голубчики! — умолял Петунников.
— Не сметь! Я не бегу… я сам пойду, — говорил Кувалда, отмахиваясь от городовых, подбежавших к нему.
Бывшие люди исчезали один по одному. Телега въехала во двор. Какие-то унылые оборванцы уже тащили из ночлежки учителя.
— Я т-тебя, голубчик… погоди! — грозил пристав Кувалде.
— Что, атаман? — ехидно спрашивал Петунников, возбужденный и счастливый при виде врага, которому вязали руки. — Что? Попал? Погоди! То ли еще будет!..
Но Кувалда молчал. Он стоял между двух полицейских, страшный и прямой, и смотрел, как учителя взваливали на телегу. Человек, державший труп под мышки, был низенького роста и не мог положить головы учителя в тот момент, когда ноги его уже были брошены в телегу. С минуту учитель был в такой позе, точно он хотел кинуться с телеги вниз головой и спрятаться в земле от всех этих злых и глупых людей, не дававших ему покоя.
— Веди его, — скомандовал пристав, указывая на ротмистра.
Кувалда, не протестуя, молчаливый и насупившийся, двинулся со двора и, проходя мимо учителя, наклонил голову, но не взглянул на него. Мартьянов с своим окаменелым лицом пошел за ним. Двор купца Петунникова быстро пустел.
— Н-но, поехали! — взмахнул извозчик вожжами над крупом лошади.
Телега тронулась, затряслась по неровной земле двора. Учитель, покрытый каким-то тряпьем, вытянулся на ней вверх грудью, и живот его дрожал. Казалось, что учитель тихо и довольно смеется, обрадованный тем, что вот наконец он уезжает из ночлежки и более уж не воротится в нее, — никогда не воротится… Петунников, провожая его взглядом, благочестиво перекрестился, потом тщательно начал обивать своим картузом пыль и сор, приставшие к его одежде. И по мере того как пыль исчезала с его поддевки, на лице его являлось спокойное выражение довольства. Со двора ему видно было, как по улице в гору шел ротмистр, с прикрученными на спине руками, высокий, серый, в фуражке с красным околышком, похожим на полосу крови.
Петунников улыбнулся улыбкой победителя и пошел к ночлежке, но вдруг остановился, вздрогнув. В дверях против него стоял с палкой в руке и с большим мешком за плечами страшный старик, ершистый от лохмотьев, прикрывавших его длинное тело, согнутый тяжестью ноши и наклонивший голову на грудь так, точно он хотел броситься на купца.
— Ты что? — крикнул Петунников. — Ты кто?
— Человек, — раздался глухой хрип.
