Улитка на склоне Фудзи - Исса Кобаяси
Всю ночь напролет
Спиной ощущаю холод.
Щели в стене.
* * *
Зимняя стужа.
На все колодцы в деревне
Навешены замки.
На собственную глядя фигуру…
Взгляд благосклонный,
И тот заметит мгновенно:
«Продрог до костей!»
* * *
В пустую книгу*
Имя свое вписываю.
Холода!
* * *
Вечерние сумерки.
О чем-то с землей шепчутся,
Падая, листья.
* * *
Котенок-шалун
Тихонько трогает лапкой
Упавший листок.
* * *
К костру моему
Ветер принес откуда-то
Горстку листьев.
* * *
Будто бы крылья
Вырастают вдруг у монет —
Кончается год.
* * *
Клюв свой раскрыв,
Запеть не успел крапивник.
Кончился день.
* * *
Редьку достав,
Прохожему этой же редькой
Путь укажу.
* * *
Зимнее одиночество.
Ночью невольно прислушиваюсь
К шуму дождя в горах.
* * *
Случайно сойдясь,
Перемываем соседям косточки.
Зимнее одиночество.
* * *
Тлеют угли.
Вода – тин-тин – в котелке.
Ночной дождь.
* * *
Будто от каждого взгляда
Все меньше и меньше становится
Мешок с углем.
* * *
Вспыхнут вдруг жарко —
Будто в гостях я, не дома —
Угли в очаге.
* * *
До нитки промок
Даймё*. Гляжу на него, сидя
У теплой жаровни.
* * *
Умиротворенно
Сияют после большой уборки
Вечерние фонари.
* * *
Новогодняя ярмарка.
«Ну, а ты-то чего здесь забыл?» —
Удивляются люди.
Разное
* * *
Луна, цветы…
По жизни вот уже сорок девять лет
Шагаю бесцельно.
* * *
Птенец журавля!
И у тебя из сотен веков
День позади.
Последние дни отца
Дневник
23-й день 4-й луны*
Сегодня над головой сияет ласково-чистое безоблачное небо, а в горах кричат первые кукушки. Отец поливал ростки баклажанов, потом, видно о чем-то задумавшись, прилег, да так, что оказался на самом солнцепеке.
«Зачем вы здесь лежите?» – сказал я и, обняв отца, помог ему подняться. Позже я понял: это был первый признак того, что скоро отец станет землей под кустами полыни. Возможно, день тот вообще был несчастливым, отцу все что-то неможилось, его била лихорадка, тело горело, как в огне, и, когда подали рис, он не мог проглотить ни зернышка. «К чему бы?» – испугался я, и сердце у меня упало, но никаких средств помочь отцу не было, оставалось только растирать его.
24-й день
Ясно. От своего друга Тикуё принес лекарство и дал отцу.
25-й день
То облачно, то ясно. Отцу с каждым днем все хуже. Нынче утром не мог проглотить ни ложки рисового отвара, только и остается надеяться, что на лекарство, которое он принимает ежедневно по капле. Целый день отец пролежал в расслабленности чрезвычайной, временами корчась от невыносимой боли. Право, куда легче болеть самому, чем находиться рядом с больным.
26-й день
Ясно. Пригласил к отцу Дзинсэки из деревни Нодзири. Тот и не пытался обнадеживать. «Пульс весьма слаб и неровен, – сказал он. – Боюсь, что это скрытая форма кишечной горячки, и благоприятный исход возможен лишь в одном случае из тысячи».
Сердце у меня оборвалось, я ощутил такое отчаяние, словно попал в пустую ладью, несущуюся куда-то по воле волн, но не время было предаваться унынию, и я стал насильно поить отца лекарством.
Сегодня у нас будет ночевать тетка из Нодзири.
27-й день
День еще более унылый, дождь льет такой, что и жить не хочется. Вот что прислал мне мой друг Тикуё:
Летний ливень.
«Ну и льет!» – вздыхаю, на небо
Глядя из-под руки.
28-й день
Ясно.
Сегодня день поминовения Учителя*, и утром отец принялся полоскать горло*. Я просил его не делать этого, ведь у него мог снова подняться жар, но он упорствовал и, как обычно, обратившись к Будде, начал читать сутру. Голос его звучит еле внятно. Больно смотреть на него, так он ослаб.
29-й день
Чем хуже становится отцу, тем, очевидно, больше тревожит его мое, сироты, будущее, во всяком случае, он возымел намерение разделить владения свои между обоими сыновьями, и тут же, с трудом переводя дыхание, объявил, что поля в Накадзима и в Кавара оставляет младшему сыну. Однако Сэнроку это пришлось не по нраву, и он воспротивился воле отца. Кончилось ссорой. Глаза людей застланы туманом алчности, коварства, лести, потому-то и возникают меж ними раздоры. Право, дурно устроен мир людей, он загрязнен пятью сквернами*, живущие в нем пекутся лишь о собственных благах, пренебрегая заботами о родителях.
Вечером у отца был особенно плохой пульс, и, не желая оставлять его одного, я попросил лечь с ним младшего брата, ибо, хотя Сэнроку и воспротивился воле отца, он все-таки его сын, в его жилах течет отцовская кровь, и теперь, когда отец подошел к своему пределу, брат не может не испытывать сожаления, и я хорошо представляю себе, каково у него на душе. Посмотрев на отца, который лежал, отвернув лицо от света лампы, я понял, что он всю ночь будет мучительно задыхаться и кашлять, и сердце мое болезненно сжалось, но я постарался обрести утешение в мысли, что отлив уже кончается*.
Отец сказал, что не прочь попробовать медвежью желчь, которая, как говорят, есть у лекаря из Нодзири, но идти туда не меньше ри*, и я побоялся оставлять отца одного, тем более что мать* с ним в ссоре.
