Грэм Грин - Можете вы одолжить нам своего мужа?

Итак, я вызвал тетушку из кухни и расплатился. Когда мы выходили, все вернулись на свои места, даже собака.

На улице я спросил ее, не хочет ли она вернуться в отель.

— Не сейчас — но я отрываю вас от работы.

— Я никогда не работаю после выпивки. Именно поэтому я предпочитаю браться за работу пораньше. Это приближает первый глоток.

Она сказала, что ничего не видела в Антибе, кроме крепостных рвов, пляжа и маяка, так что я повел ее по маленьким, узким улочкам, где из окон свешивалось белье, как в Неаполе, и где мелькали комнатки, переполненные детьми и внуками; над старинными дверными проемами, которые прежде вели в дома знати, были высечены украшения из камня; тротуары были заняты винными бочками, а проезжая часть — детьми, играющими в мяч. В низкой комнате на земляном полу сидел человек и расписывал ужасные изделия из керамики: пятнистых розовых лягушек, чудовищных рыб и свиней с щелью для монет. Позже эти изделия отправятся в Валлорис и будут проданы туристам в старинном месте, где часто бывал Пикассо.

Она попросила:

— Вернемся к морю.

Итак, мы вернулись к пятну горячего солнца на бастионе, и опять я испытывал искушение рассказать ей, чего я опасаюсь, но останавливала мысль, что она может взглянуть на меня с пустотой неведения. Она присела на стену, ее длинные ноги в узких черных брюках повисли, как чулки, которые вывешивают на Рождество. Она сказала:

— Я не жалею, что вышла замуж за Питера, — и я вспомнил песню Эдит Пиаф «Je ne regrette rien»[19]. Обычно такую фразу поют или произносят, ожидая возражений.

Я опять только смог повторить:

— Вы должны увезти его домой. — Но интересно, что случилось бы, если бы я сказал: «Вы вышли замуж за человека, которому нравятся только мужчины, и сейчас он на пикнике со своими любовниками. Я на тридцать лет старше вас, но я, по крайней мере, всегда предпочитал женщин, и я полюбил вас, и мы еще могли бы провести несколько хороших лет вместе, прежде чем настанет время, когда вы захотите покинуть меня ради молодого человека». Но я сказал всего лишь: — Он, наверное, скучает по сельской местности и верховой езде.

— Хотелось бы, чтобы вы были правы, но на самом деле все гораздо хуже.

Поняла ли она в конце концов природу своей проблемы? Я ждал, что она объяснит смысл своих слов. Это немного напоминало роман, который колеблется на грани между комедией и трагедией. Если бы она поняла ситуацию, это была бы трагедия; если бы она пребывала в неведении, это была бы комедия, даже фарс — юная девушка, слишком невинная, чтобы понять, и мужчина, слишком старый, чтобы иметь смелость объяснить. Я полагаю, у меня вкус к трагедии. Я надеялся на это.

Она сказала:

— Мы в самом деле мало что знали друг о друге, пока не приехали сюда. Знаете, вечеринки в конце недели, изредка театр — и верховая езда, конечно.

Мне было неясно, к чему она клонит. Я сказал:

— Такие обстоятельства почти всегда приводят к напряжению. Вас вытащили из привычной жизни и столкнули вместе после традиционной церемонии — будто заперли в одной клетке двух зверьков, никогда прежде не видевших друг друга.

— А теперь он видит меня, и я ему не нравлюсь.

— Вы преувеличиваете.

— Нет. — Она добавила волнуясь: — Я не шокирую вас, не правда ли, если скажу вам одну вещь. Здесь никого нет, кроме вас, кому я могла бы открыться.

— После пятидесяти лет я устойчив к любому шоку.

— Мы не занимались любовью должным образом ни разу с тех пор, как приехали сюда.

— Что вы имеете в виду — должным образом?

— Он начинает, но не заканчивает, ничего не происходит.

Я сказал, испытывая неловкость:

— Рочестер писал об этом. Стихотворение называлось «Неполное наслаждение»[20]. — Не знаю, зачем я привел ей этот сомнительный литературный пример; может быть, как психоаналитик, я хотел, чтобы она не чувствовала себя одинокой со своей проблемой. — Это может случиться с каждым.

— Но это не его вина, — сказала она. — Вина моя. Я знаю это. Ему просто не нравится мое тело.

— Это, безусловно, несколько запоздалое открытие.

— Он не видел меня обнаженной до того, как мы приехали сюда, — сказала она с откровенностью девушки перед своим врачом — вот, что я значил для нее, я это точно почувствовал.

— В первую ночь почти всегда присутствует нервозность. И тогда, если мужчина тревожится (вы должны понимать, как это задевает его самолюбие), эта ситуация может затянуться на несколько дней или даже недель. — Я начал рассказывать ей о своей бывшей любовнице — мы были вместе очень долгое время, и тем не менее в течение двух недель в самом начале я ничего не мог с этим поделать. Я слишком волновался, поэтому ничего не получалось.

— Это совсем другое. Вам же не был ненавистен сам ее вид.

— Ну, вы делаете что-то большое из такого незначительного...

— Да это он пытается делать, — сказала она с внезапной грубоватостью школьницы и хихикнула с несчастным видом.

— Мы уехали на неделю и сменили обстановку, а после этого все было в порядке. Десять дней было сплошное «увы», а после этого десять лет мы были счастливы. Очень счастливы. Нервозность может создаваться комнатой, цветом занавесок — она может висеть в платяном шкафу; вы можете обнаружить ее, курящейся в пепельнице марки «Перно», а когда вы смотрите на постель, она высовывает свою голову из-под кровати, как носы туфель. — Я снова повторил единственное заклинание, о котором мог думать: — Увезите его домой.

— Это ничего не изменит. Он разочарован, вот в чем дело. Она взглянула на свои длинные черные ноги; я проследил направление ее взора, потому что обнаружил, что я действительно хочу ее, а она сказала с искренней убежденностью: — Я недостаточно хороша, когда раздета.

— Вы говорите абсолютную чепуху. Вы даже не представляете, какую чепуху вы говорите.

— Нет. Это не так. Понимаете — все началось хорошо, но потом он дотронулся до меня, — она положила руки на груди, — и все испортилось. Я всегда знала, что они недостаточно хороши. В школе мы обычно рассматривали друг друга в спальне — это было ужасно. У всех они росли, кроме меня. Я не Джейн Мансфилд[21], могу вам точно сказать. — Она опять несчастно хихикнула. — Я помню, одна девочка посоветовала мне спать с подушкой на груди — говорят, что им нужно упражнение, они будут бороться с препятствием. Но, конечно, это ничего не дало. Я сомневаюсь, чтобы эта идея была очень научной. — Она добавила: — Помню, что ночью от этого было ужасно жарко.

— Питер не производит впечатления человека, — осторожно сказал я, — который захотел бы такую, как Джейн Мансфилд.

— Но вы же понимаете, если он считает меня безобразной — все безнадежно.

Я хотел согласиться с ней — эта причина, которую она выдумала, была бы, возможно, менее прискорбной, чем правда, и достаточно скоро нашелся бы кто-то, кто излечил бы ее от неуверенности в себе. Я еще раньше замечал, что именно привлекательные женщины часто совершенно не имеют представления о своей внешности, но все равно я не смог бы притвориться, что я с ней согласен. Я сказал:

— Вы должны верить мне. У вас все в порядке, и поэтому я говорю с вами именно таким образом.

— Вы очень милый, — сказала она, и ее глаза скользнули поверх меня, как луч маяка, который по ночам проходил мимо музея Гримальди и через некоторое время возвращался и безразлично освещал все наши окна на фасаде отеля. Она добавила: — Он сказал, что они вернутся к коктейлю.

— Если вы хотите до этого отдохнуть, — на некоторое время между нами возникла близость, но теперь опять мы расходились все дальше и дальше. Если бы я продолжал настаивать сейчас, она, может быть, в конце концов и стала бы счастлива — разве общепринятая мораль требует, чтобы девушка оставалась связанной, как была связана она? Они обвенчались в церкви; она была, возможно, доброй христианкой, а я знал церковные правила: в данный момент своей жизни она могла бы освободиться от него, брак мог бы быть аннулирован, но через день или два те же правила сказали бы: «Он справляется достаточно хорошо, вы женаты на всю жизнь».

И тем не менее, я не мог настаивать. Не брал ли я на себя слишком много? Возможно, это был только вопрос нервозности первой ночи; возможно, через некоторое время эти трое вернутся, тихие, смущенные, и теперь у Тони будет синяк под глазом. Мне бы очень хотелось увидеть это; эгоизм слабеет, когда его подавляет любовь, и я был бы рад, мне кажется, видеть ее счастливой.

Итак, мы вернулись в отель, почти не разговаривая, и она пошла в свой номер, а я к себе. В конце концов это оказалась не трагедия, а комедия, и даже фарс, вот почему я дал всему этому каскаду воспоминаний фарсовый заголовок.

Моя возрастная сиеста была неожиданно прервана телефонным звонком. В течение некоторого времени, обескураженный темнотой, я не мог найти выключатель. Нащупывая его, я сшиб свой ночник — телефон продолжал звонить, я пытался поднять аппарат и опрокинул стакан для полоскания зубов, из которого я пил виски. Светящийся циферблат моих часов показывал, что сейчас 8.30. Телефон продолжал трезвонить. Я снял трубку, но в этот момент свалилась пепельница. Я не смог растянуть шнур до уха и поэтому крикнул в направлении телефона: