Кнут Гамсун - Под осенней звездой (пер. Благовещенская)
— Ты съума сошелъ! Но, милый мой, — дверь. Потомъ я услыхалъ свое имя, произнесенное шопотомъ нѣсколько разъ…
Я пропилилъ отверстіе во второмъ этажѣ и привелъ все въ порядокъ. Барыня была все время тамъ же. Ей такъ хотѣлось говорить, объясниться, и она и смѣялась, и плакала въ одно и то же время.
Я сказалъ:
— А картина, которая виситъ на стѣнѣ, развѣ ее не надо перевѣсить?
— Да, конечно, — отвѣтила барыня. И мы опять пошли въ спальню.
XI
Но вотъ водопроводъ былъ готовъ, краны привинчены; вода лила съ силой. Гриндхюсену удалось добыть необходимые инструменты въ другомъ мѣстѣ, такъ что мы могли закончить мелкую работу. А когда мы дня черезъ два засыпали всѣ канавы, то работа наша въ усадьбѣ священника была совершенно закончена. Священникъ остался нами доволенъ. Онъ предложилъ даже вывѣсить на красномъ столбѣ объявленіе о томъ, что мы мастера въ водопроводномъ дѣлѣ. Но такъ какъ была уже поздняя осень, и почва могла замерзнуть когда угодно, то это не могло намъ принести никакой пользы. Вмѣсто этого мы попросили его вспомнить о насъ весною.
Мы переселились въ сосѣдній дворъ, гдѣ нанялись копать картофель. Предварительно мы обѣщали, въ случаѣ надобности, снова возвратиться въ усадьбу священника.
На новомъ мѣстѣ было много народу, и намъ было тамъ хорошо и весело. Но работы едва было на одну недѣлю, а потомъ мы снова были свободны.
Однажды вечеромъ къ намъ пришелъ священникъ и предложилъ мнѣ мѣсто работника у себя въ усадьбѣ. Предложеніе было соблазнительное, и я задумался надъ нимъ немного, но кончилъ тѣмъ, что отказался. Я предпочиталъ бродить кругомъ и быть свободнымъ, исполнять случайную работу, спать подъ открытымъ небомъ и дѣлать, что мнѣ вздумается. Я встрѣтился на картофельномъ полѣ съ человѣкомъ, съ которымъ я хотѣлъ войти въ компанію, когда я разстанусь съ Гриндхюсеномъ. Этотъ новый человѣкъ былъ во многихъ отношеніяхъ моимъ единомышленникомъ и, судя по тому, что я видѣлъ и слышалъ, онъ долженъ былъ быть также хорошимъ работникомъ. Его звали Ларсъ Фалькбергетъ, но онъ назвалъ себя Фалькенбергомъ.
Молодой Эрикъ былъ нашимъ руководителемъ при уборкѣ картофеля, а кромѣ того, онъ объѣзжалъ молодыхъ лошадей. Это былъ красивый двадцатилѣтній юноша, стройный и хорошо развитой для своихъ лѣтъ и съ благородной внѣшностью помѣщичьяго сына. Навѣрное между нимъ и фрекенъ Елизаветой было что-нибудь, потому что она однажды пришла къ намъ въ поле и долго разговаривала съ нимъ. Уже уходя, она бросила и мнѣ нѣсколько словъ о томъ, что Олинъ начала понемногу свыкаться съ водопроводомъ.
— А вы сами? — спросилъ я.
Она изъ вѣжливости отвѣтила и на это, но я хорошо видѣлъ, что она не хотѣла разговаривать со мной.
Она была такъ прелестно одѣта. На ней было новое свѣтлое платье, которое такъ хорошо шло къ ея голубымъ глазамъ…
На слѣдующій день съ Эрикомъ случилось несчастье. Лошадь понесла, онъ упалъ, его потащило по землѣ и онъ сильно расшибся о заборъ. Онъ былъ очень помятъ и харкалъ кровью даже черезъ нѣсколько часовъ, когда уже пришелъ въ себя. Фалькенбергъ долженъ былъ замѣнить его.
Я притворился, что огорченъ этимъ несчастьемъ, и былъ мраченъ и молчаливъ, но я вовсе не былъ огорченъ. Конечно, я не питалъ никакихъ надеждъ относительно фрёкенъ Елизаветы; но тотъ, кто стоялъ мнѣ поперекъ дороги, теперь убрался.
Вечеромъ я пошелъ на кладбище и усѣлся тамъ. «Что, если бы теперь пришла фрёкенъ Елизавета!» — думалъ я. Прошло четверть часа, и она пришла. Я быстро поднялся и притворился, что хочу уходить, но потомъ, какъ бы опомнившись, я остался. Но тутъ самообладаніе покинуло меня, я почуствовалъ себя такимъ растеряннымъ, потому что она была такъ близко, и я сталъ говорить что-то:
— Эрикъ — подумайте, съ нимъ случилось такое несчастье вчера.
— Я это знаю, — отвѣтила она.
— Его понесла лошадь.
— Да. Но почему ты говоришь со мной о немъ?
— Я думалъ… Нѣтъ, я не то хотѣлъ сказать. Но онъ, конечно, поправится, и все будетъ хорошо.
— Да, да, конечно.
Пауза.
Мнѣ показалось, что она передразниваетъ меня. Вдругъ она сказала съ улыбкой:
— Какой ты странный. Зачѣмъ ты приходишь сюда и сидишь здѣсь по вечерамъ?
— Это обратилось у меня въ привычку. Я коротаю время передъ сномъ.
— Такъ ты не боишься?
Ея насмѣшка уколола меня, я снова почувствовалъ почву подъ ногами и отвѣтилъ ей:
— Я только того и хочу, чтобы снова выучиться содрогаться.
— Содрогаться? Ты это прочелъ въ какой-нибудь сказкѣ?
— Не знаю. Можетъ быть, мнѣ попалась въ руки какая-нибудь книжка.
Пауза.
— Почему ты не хочешь быть у насъ работникомъ?
— Я не годился бы для этого. Я теперь собираюсь вступить въ компанію съ однимъ человѣкомъ, мы пойдемъ съ нимъ бродить.
— Куда вы пойдете?
— Не знаю. Куда глаза глядятъ. Мы — странники.
Пауза.
— Жаль, — сказала она. — Я хочу сказать, что лучше бы ты этого не дѣлалъ… Ахъ, да, что ты говорилъ про Эрика? Я собственно для этого и пришла.
— Онъ боленъ, опасно боленъ, но…
— Что говорить докторъ, онъ поправится?
— Да, докторъ думаетъ, что онъ поправится, такъ я слышалъ.
— Ну, спокойной ночи.
Счастливъ, кто богатъ и молодъ, и красивъ, и знаменитъ, и ученъ… Вонъ она идетъ…
Прежде чѣмъ я ушелъ съ кладбища, я нашелъ, наконецъ, довольно хорошій ноготь съ большого пальца, и я сунулъ его себѣ въ карманъ. Я подождалъ немного, стоялъ, осматривался по сторонамъ и прислушивался, — все было тихо. Никто не крикнулъ — «это мой!»
XII
Фалькенбергъ и я отправились въ путь. Вечеръ, холодный вѣтеръ и высокое, ясное небо, на которомъ загораются звѣзды. Мнѣ удается уговорить моего товарища пойти мимо кладбища: какъ это ни смѣшно, но мнѣ захотѣлось посмотрѣть, нѣтъ ли свѣта въ одномъ маленькомъ окошкѣ въ домѣ священника. Счастливъ, кто богатъ и молодъ и…
Мы шли нѣсколько часовъ; у насъ не было тяжелой ноши, къ тому же оба мы были чужіе другъ для друга, и у насъ было, о чемъ поговорить. Мы прошли первое торговое село и подходили ко второму, и передъ нами уже вырисовывалась колокольня приходской церкви на ясномъ вечернемъ небѣ.
По старой привычкѣ, меня потянуло и здѣсь на кладбище. Я сказалъ:
— Что, если бы мы переночевали гдѣ-нибудь здѣсь на кладбище?
— Вотъ еще выдумалъ! — отвѣтилъ Фалькенбергъ. — Теперь вездѣ есть сѣно на сѣновалахъ, а если даже насъ прогонятъ съ сѣновала, то въ лѣсу во всякомъ случаѣ теплѣе.
И Фалькенбергъ повелъ меня дальше. Это былъ человѣкъ лѣтъ тридцати съ небольшимъ, высокій и хорошо сложенный, но съ нѣсколько согнутой спиной. У него были длинные усы, которые спускались внизъ и закруглялись. Онъ предпочиталъ говорить коротко и былъ сообразителенъ и ловокъ, кромѣ того, онъ пѣлъ пѣсни прекраснѣйшимъ голосомъ и во всѣхъ отношеніяхъ былъ совершенно другимъ человѣкомъ, нежели Гриндхюсенъ. Онъ говорилъ, смѣшивая два нарѣчія и употребляя также и шведскія слова, такъ что невозможно было по его говору узнать, откуда онъ.
Мы пришли на одинъ дворъ, гдѣ лаяли собаки, и гдѣ еще не спали. Фалькенбергъ попросилъ вызвать кого-нибудь для переговоровъ. Вышелъ молодой парень.
— Нѣтъ ли для насъ работы?
— Нѣтъ.
— Но заборъ вдоль дороги въ скверномъ состояніи, быть можетъ, мы могли бы поправить его?
— Нѣтъ. Намъ самимъ теперь въ осеннее время дѣлать нечего.
— Нельзя ли намъ здѣсь переночевать?
— Къ сожалѣнію…
— На сѣновалѣ?
— Нѣтъ, тамъ еще спятъ работницы.
— Лѣшій! — пробормоталъ Фалькенбергъ, когда мы уходили со двора.
Мы пошли наугадъ черезъ маленькій лѣсокъ и старались присмотрѣть себѣ удобное мѣсто для ночлега.
— Что, если намъ возвратиться на тотъ дворъ? — предложилъ я. — Можетъ быть, работницы насъ не прогонятъ?
Фалькенбергъ задумался надъ этимъ.
— Собаки залаютъ, — отвѣтилъ онъ.
Мы вышли на одно поле, на которомъ паслись двѣ лошади. У одной былъ колокольчикъ.
— Нечего сказать, хорошъ хозяинъ! Лошади у него въ полѣ, а работницы спятъ на сѣновалѣ, - сказалъ Фалькенбергъ. — Мы принесемъ пользу этимъ животнымъ и покатаемся на нихъ немного.
Онъ поймалъ лошадь съ колокольчикомъ, засунулъ въ колокольчикъ травы и мху и вскочилъ на лошадь. Моя лошадь была пугливѣе, и я съ трудомъ ее поймалъ.
Мы поскакали черезъ поле, нашли калитку и выбрались на дорогу. У каждаго изъ насъ было по одному изъ моихъ одѣялъ, на которыхъ мы и сидѣли, но уздечекъ у насъ не было.
Дѣло шло хорошо, прямо великолѣпно, мы проѣхали добрую милю и подъѣхали къ новой деревнѣ. Вдругъ мы услыхали на дорогѣ людскіе голоса.
— Теперь намъ надо скакать во весь опоръ, — сказалъ Фалькенбергъ, оборачиваясь ко мнѣ.
Но длинный Фалькенбергъ былъ не очень-то хорошимъ наѣздникомъ. Онъ ухватился за ремень, на которомъ висѣлъ колокольчикъ, а потомъ онъ припалъ къ шеѣ лошади и обхватилъ ее руками. Разъ передо иной промелькнула высоко въ воздухѣ его нога, — это было, когда онъ свалился.
