Цирил Космач - Тантадруй
Тантадруй заглянул в трактир, где стоял гул, как в потревоженном улье, и опять заныл:
— Тантадруй, как я теперь умру?
— Возьми кость, и божорно-босерна! — неожиданно выкрикнул Лука, и Тантадруй, невольно вздрогнув, послушно наклонился над горшком.
Некоторое время они сидели и громко высасывали кости. Когда все кончилось, Лука встал и потянулся.
— Ребята, как стемнеет, все к Хотейцу спать! — повелительно произнес он. — А теперь божорно-босерна! — Он отсалютовал и отправился на ярмарку. Русепатацис и Матиц Ровная Дубинка последовали за ним.
Тантадруй остался сидеть на скамье перед кучей обглоданных костей. Когда двери трактира распахивались, его окатывала беспокойная буйная волна музыки и песен. Но он не двигался; в печали своей он был незыблем, как скала. Мимо него проходили хозяева и батраки, купцы и перекупщики, старые и молодые; непослушные ноги несли их за угол и снова вели обратно. Одни грубо ругали дурачка, иные бросали ласковое слово, третьи молча совали в руку мелочь, четвертые хлопали по плечу и грустно замечали:
— Хорошо тебе, тронутому!
Наконец вышел Найденыш Перегрин. Возвратившись своим чередом из-за угла, он остановился рядом с Тантадруем и тряхнул его за плечо.
— Тантадруй, она была ненастоящая! — запричитал дурачок. — Я не умру!
— О, умрешь! Умрешь! — Перегрин встряхнул его сильнее, колокольцы дружно зазвенели. — А теперь пошли со мной!
— Тантадруй, а ты теперь споешь? — обрадовался несчастный.
— Ясное дело!
Перегрин привел его в трактир и усадил возле печки. Здесь было тепло и весело. Люди словно сошли с ума. Лица у всех были потные, глаза влажные и блестящие. Все громко говорили, смеялись, наливали в стаканы золотистое вино и с полными стаканами приставали к Перегрину, упрашивая его поиграть и спеть. Но парень только улыбался своей прекрасной улыбкой и отбивался длинными руками.
— Доминик! — завопил вдруг Округличар, человек необычайной физической силы, уже крепко подвыпивший, и повернулся к стражмейстеру, который восседал за отдельным столом и, обмакивая толстый палец в винную лужу, выводил на столе узоры. Над головой Доминика висели большие стенные часы, и тяжелый их маятник проходил над самой его лысиной, сверкавшей так, словно ее специально вычистили и оттерли под праздник. Округличар заметил, что черные думы овладели жандармом, и крикнул еще раз — Доминик, скажи ему, пусть сыграет!
— Именем закона, играй! — гаркнул стражмейстер и ткнул пальцем в Перегрина. При этом решительном акте он задел головой маятник, и тот остановился. Жандарм деловито вырвал его, швырнул под стол и торжественно сообщил: — Полицейского часа не будет!
— Ура, полицейского часа не будет! — загудели вокруг. — Играй, Перегрин!
Парень улыбался. Неожиданно он подошел к Тантадрую и попросил у него колокольчики. Дурачок, всецело доверявший Перегрину, не возражал, напомнив только, чтобы он был осторожнее, ведь они предназначены мученикам.
— Они и понадобятся мученикам. Малым да большим, — смеясь ответил Перегрин. Он поставил на два стола два стула и натянул между ними веревку с колокольчиками. Потом взял В руки деревянную ложку, слегка коснулся каждого колокольчика, прислушался, отвязал один, второй, привязал их в другом месте. Долго он перебирал колокольчики. Люди недоуменно следили за ним, кое-кто заранее предвкушал забаву. Разместив колокольчики по-своему, Перегрин попросил еще две деревянные ложки и заиграл, в самом деле заиграл, на колокольчиках и запел песенку Тантадруя:
На-а небе стоит солнце,а на земле — мороз.Собрал я колокольцы,и все они для вас.Та-а-та-ан, та-а-та-ан,та-а-ан-та-друй.Ой-ю-юй, ой-ю-юй,ой-ю-юй, ой-ю-юй…
Песня отзвенела, люди сидели раскрыв рты, а дурачок радостно захлопал в ладоши.
— Так будут играть мученики! — ласково кивнул ему Перегрин.
— Тантадруй, так будут играть мученики!
— Так будут играть мученики! — поддержал растроганно могучий Округличар, своей комплекцией вполне соответствовавший фамилии.
— Мученики? — внезапно подскочил на месте благочестивый бобыль Арнац, по кличке Преподобный Усач, прозванный так за то, что он слишком склонялся в церкви над кропильницей и смачивал в освященной водице свои длинные, вислые усы. — Не поминайте всуе мучеников!
— Арнац! — возразил Перегрин. — А мы разве не мученики?
— Именем закона, все мы мученики! — авторитетно заявил стражмейстер Доминик Тестен.
— Безумцы! — верещал Преподобный Усач.
— Пошел ты к черту! — взбеленился Округличар и, вытянув тяжелую руку, опустил ее на острую головенку Арнаца, одним движением сбросив его под стол.
— К черту! — подтвердил стражмейстер. И деловито добавил — Именем закона, мы все безумцы! Только каждый по-своему!
— Верно! — громыхал Округличар. — Мы все безумцы! И все мученики! Перегрин, играй сначала!
— Давай, Перегрин, снова, — поддержали остальные.
— Именем закона, играй еще раз! — разгневался стражмейстер, ударил кулаком по столу и кинул такой свирепый взгляд, что Перегрин улыбнулся и кивнул. Он заиграл снова, и еще раз, и опять сначала — и так пел и играл до самой ночи. А люди пили, смеялись и плакали.
Когда стемнело, в комнату вошли Лука, фурланец Русепатацис и Матиц Ровная Дубинка. Они пришли за Тантадруем, чтобы вместе отправиться на ночлег к Хотейцу. Но остались в трактире и восхищенно слушали игру Перегрина на коровьих колокольцах. Это было так хорошо, что даже Русепатацис ни разу не фыркнул.
Однако в конце концов пришлось прощаться. Тантадруй подошел к Перегрину и попросил отдать ему колокольчики.
— Оставь их нам, Тантадруй! — взволнованно просили растроганные люди. — Мы тебе другие купим! Еще лучше! Совсем новые!
— Нет, нет! — со смехом покачал головой Перегрин. — Для него только эти имеют цену. Вы поймете, ведь вы еще не совсем потеряли разум!
И в самом деле, люди поняли. А Тантадруй их тоже по-своему понял и счел нужным утешить:
— Тантадруй, я вам их еще разок дам, ведь я теперь не умру!
— Ты умрешь! Ты умрешь! — неслись со всех сторон ласковые, дружеские голоса.
— Именем закона, имею честь заявить, что ты воистину умрешь! — внес свою лепту захмелевший стражмейстер Доминик Тестен, испытавший потрясение такой силы, что позволил себе выпустить крупные слезы, которые катились у него по багровым щекам.
Тантадруй благодарно смотрел на добрые лица и влажные глаза, а Перегрин тем временем повесил ему на плечи веревку с колокольчиками и перевязал его крест-накрест и вокруг пояса.
— Теперь к Хотейцу, и божорно-босерна! — повелительно громыхнул Лука, отсалютовал всем и повернулся к двери. Русепатацис, Матиц Ровная Дубинка и Тантадруй послушно следовали за ним.
В этот миг растворилась дверь, и на пороге появился Батов Янез, по кличке Янез Жачем. Это был человек тоже в своем роде лишившийся рассудка, очень серьезный и хмурый. Он не был ни злым, ни буйным, однако почти все его избегали, потому что своим вечным шепелявым «жачем?» он многим портил настроение и ставил их в смешное положение. И на сей раз с ним поздоровался только Найденыш Перегрин.
— Ну-ка, входи, Янез, чтоб мы уж все были в одной куче, хотя этот мир огромен!
— Жачем огромен? — вопросил Янез Жачем.
— Затем, что человек мал! — усмехнулся Перегрин.
— Жачем человек мал?
— Затем, что ему трудно живется!
— Жачем человек живет?
— Затем, чтобы бога славить! — заверещал Преподобный Усач, выскакивая из-под стола.
— А ты иди обратно! — загрохотал Округличар, снова опуская тяжелую руку на его острую головенку.
— Жачем обратно? — осведомился Янез.
— Затем, что он нам надоел! — отрубил Округличар.
— Жачем надоел?
— Хоть ты не надоедай! — в сердцах закричал Округличар и подступил к нему со стаканом вина. — На, пей! Золотое, как солнышко!
— Жачем солнышко? — угрюмо вопросил Янез.
— Затем, что не луна! — смеялся Перегрин.
— Жачем луна?
— Затем, чтоб давать нам лунный свет!
— Кончай болтать! — оборвал Перегрина Округличар. — Затем, чтоб соленая репа не заплесневела у нас в кадушках.
Все расхохотались. И тут снова выскочил Преподобный Усач и злобно проверещал:
— И пусть она у вас плесневеет!
В словах этих не содержалось ничего ужасного, потому что среди гостей было несколько мужиков, которые жили не только соленой репой. Но тем не менее людей этот выкрик задел; все разом смолкли, и взгляды всех угрожающе обратились на Преподобного Усача. И черт знает что произошло бы дальше, не вмешайся стражмейстер; в праведном гневе он стукнул кулаком по столу, неверной рукой указал на дверь и крикнул:
