Артур Дойль - Мастер из Кроксли
У дверей бывшей конторы уже стояла опустевшая увитая алыми лентами коляска. От лошадей валил пар. Уилсон, Пэрвис, Фоссет и Монтгомери также оставили свои экипажи и вошли в раздевалку.
Большая комната с почерневшими стенами и протертым линолеумом на полу была почти совершенно пуста. Только несколько скамеек, стол с кувшином и тазом да весы. Новоприбывших встретил толстяк в синем жилете и алом галстуке. Это был тот самый Эрмитейдж, о споре с которым рассказывал Уилсон, богатый мясник и скотовод и ревностный спортивный меценат в Ридинге.
— Ну, наконец-то, — все приговаривал он густым, с хрипотцой, басом. Покажите-ка вашего боксера.
— Вот он, весь как на ладони. Мистер Монтгомери — мистер Эрмитейдж.
— Счастлив познакомиться с вами, сэр. Должен вам сказать, мы тут в Кроксли в восторге от вашей храбрости. У нас нет пристрастий ни к кому, мы хотим одного — видеть настоящий бокс. Мы тут в Кроксли считаем, пусть победит сильнейший.
— Я того же мнения, — ответил помощник доктора Олдакра.
— Замечательно, только такого ответа я и ожидал Мистер Монтгомери, вы приняли на себя большое обязательство, и должен вам сказать, что любой, кто имел со мной дело, вынужден был свои обязательства выполнять. Крэгс взвешиваться!
— Мне тоже?
— Разумеется, но сначала разденьтесь.
Монтгомери замялся, глядя на стоявшую у окна рыжую.
— Не обращайте внимания, сэр, — сказал Уилсон, — переоденьтесь там за занавеской.
Из отгороженного занавеской угла Роберт вышел как воплощение молодости. Он был в белых свободных трусах и парусиновых туфлях, на талии — спортивный пояс цветов известного крикетного клуба. Гладкая молодая кожа блестела как атлас, а под ней играли мускулы. При каждом его движении они образовывали твердые, как слоновая кость, узлы и шары или свивались в длинные тугие жгуты.
— Ну, как он тебе, — спросил у рыжей женщины Бартон, секундант Роберта. Та смерила молодого атлета презрительным взглядом.
— Нечего сказать, подставил ты мальчика. Да разве ему выстоять против настоящего мужчины. Мой Сайлас разделается с ним одной рукой.
— Бабушка надвое сказала, — ухмыльнулся Бартон. — Я, например, поставил на этого «мальчика» свои последние два фунта и не очень-то за них тревожусь. А вот и Мастер. В прекрасной он форме, ничего не скажешь.
Из другого занавешенного угла вышел, чуть припадая на одну ногу, коренастый мужчина с необъятной грудной клеткой и чудовищными руками. Но не чувствовалось в нем той свежести, какой веяло от Монтгомери. На смуглой коже виднелись бурые пятна, а посреди заросшей черной шерстью груди — большая родинка. Такие плечи и такие руки с кулаками, наводящими на мысль о кузнечном молоте, вполне могли принадлежать и боксеру в тяжелом весе, но бедра и ноги были слабы для этого мощного торса. Монтгомери же выглядел, как античная статуя. Один из противников мог заниматься единственным видом спорта, другой любым. Оба глядели друг на друга с любопытством, и оба — массивный бульдог и подвижный терьер — были полны отваги.
— Здравствуйте.
— Здрась… — щербатый рот растянулся в усмешке, и, сплюнув, Мастер добавил: — Подходящий денек для боя.
— Замечательный, — согласился Роберт.
— Вот это по мне! — хрипло воскликнул толстяк-мясник. — Ну что за парни, первый сорт! Возьми хоть мясо, хоть кости! Ну, смотрите, чтоб все у нас было как полагается!
— Если он меня уделает, пусть его Бог благословит.
— А если мы его — пусть ему Бог поможет, — вступила в разговор женщина.
— Заткнись стерва, — зарычал Мастер. — Тебя что ли спрашивают? Вот заеду разочек, так век не будешь лезть не в свое дело.
Но женщина, видимо привыкшая к таким угрозам, не выглядела испуганной.
— Побереги кулаки для него вот, — заметила она. — Моя очередь после него.
Тут в контору вошел джентльмен необычного для этих мест обличья. Такие пальто с меховым воротником и столь блестящие цилиндры обычно не встречаются в радиусе больше десяти миль от Гайд-парка в Лондоне. Поскольку цилиндр был сдвинут на затылок, нижняя сторона полей казалась нимбом, обрамлявшим лицо. Он скорее вступил, чем вошел в помещение. С такой торжественностью обычно выходит на арену цирка шпрехшталмейстер.
— Будьте знакомы, джентльмены, это мистер Степльтон, рефери из Лондона, сказал Уилсон. — Как вы доехали, мистер Степльтон? Я имел удовольствие быть представленным вам в Коринфском клубе, на Пикадилли. Помните?
— Вынужден признаться, сэр, мне представляют столько народа, что просто невозможно всех запомнить, — говоря так, новоприбывший пожимал протянутые руки. — Вы ведь Уилсон? Рад вас видеть, мистер Уилсон. Я запоздал немного — не мог найти экипаж на станции.
— Мистер Степльтон, — торжественно обратился к нему Эрмитейдж, — мы гордимся, что человек вашего масштаба не погнушался приехать на наше маленькое провинциальное состязание.
— Бокс для меня превыше всего. Ну, что у вас тут? Боксеров взвешивали?
— Как раз готовимся взвесить, сэр.
— Давайте, я сам этим займусь. Мне уже случалось вас видеть, Крэгс. Хорошо помню вашу вторую встречу с Виллоксом, когда он взял у вас реванш за первое поражение. Что на весах? Сто шестьдесят три фунта, минус два фунта на костюм, итого сто шестьдесят один. Теперь, юноша, вы. Постойте, что за цвета на вашем поясе?
— Анонимного крикетного клуба.
— На каком основании вы их носите? Я член этого клуба.
— Я тоже.
— Вы любитель?
— Да, сэр.
— И выступаете за деньги?
— Да, сэр.
— Вы понимаете, в какое положение вы себя ставите? С этого момента вы переходите в разряд профессионалов, и если вы еще раз выступите…
— Другого раза не будет, этот — первый и последний.
— Да уж конечно последний, — ввернула женщина, не обращая внимания на свирепый взгляд Мастера.
— Ну, дело ваше. Вставайте на весы. Сто пятьдесят один минус два — сто сорок, девять фунтов. Но на вашей стороне молодость и здоровье. А теперь давайте начинать, я рассчитываю уехать с семичасовым. Я верно запомнил условия: двадцать раундов по три минуты, перерывы — минута, бой по куинсберийским правилам?
— Все так, сэр.
— Ну и замечательно! Начнем.
Боксеры в накинутых на плечи пальто, организаторы матча, секунданты и рефери двинулись в зал, но тут перед ними предстал полицейский инспектор с записной книжкой в руке — зрелище, нагоняющее страх даже на лондонских кэбменов.
— Одну минуту, джентльмены. Я должен записать ваши фамилии на случай, если кого-нибудь придется привлечь к суду за нарушение общественного порядка.
— Вы что же, бой собираетесь отменить? — завопил толстяк Эрмитейдж. — Вот я, Эрмитейдж, и вот мистер Уилсон, мы гарантируем, что все будет происходить строго по закону.
— Я повторяю: я должен записать ваши фамилии на случай, если кого-либо из вас придется привлечь к суду…
— Бог с вами, инспектор, вы же всех нас знаете…
— Закон есть закон, — ответил инспектор. — Если бойцы в перчатках, речи о запрещении боя нет. Но список лиц, имеющих к нему какое-то отношение, должен у меня быть. Итак: Сайлас Крэгс, Роберт Монтгомери, Джеймс Степльтон из Лондона, Эдуард Бартон. Кто секундант Сайласа Крэгса?
— Я, — заявила рыжеволосая. — И нечего пялиться, я буду секундантом, хоть тут что. Имя — Анастасия…
— Крэгс?
— Нет, Анастасия Джонсон. Если вы его собираетесь забрать, то берите нас вместе.
— Ну что за чушь эта идиотка несет! Никто никого не забирает! — Мастер был вне себя. — Мистер Эрмитейдж, да пойдемте же наконец, мне это уже осточертело.
Группа лиц, перечисленных в записной книжке инспектора, двинулась дальше, причем в сопровождении владельца книжки. По пути он успел сначала убедить Эрмитейджа, что ему как представителю власти полагается бесплатное место в первом ряду, чтобы наблюдать за порядком, а потом, уже как частное лицо, поставить у того же Эрмитейджа тридцать шиллингов на Мастера по ставке семь к одному.
С трудом пробравшись через сплошную массу стоящих болельщиков, они наконец поднялись на помост и перешагнули через канаты. На этой квадратной площадке размером двадцать на двадцать футов должна была решиться судьба Монтгомери.
Бартон повел его в тот угол, где на стойке висел бело-голубой вымпел, и посадил там на стул. Сам Тэд и его ассистент, в белых свитерах, встали рядом с ним.
В противоположном углу на стуле сидел Мастер, рядом с ним стояли его рыжая секундантша и ее ассистент.
Оказавшись на ринге, Монтгомери, оглушенный ревом зрителей, на некоторое время лишился способности соображать. Но вдруг обнаружилось, что куда-то исчез Степльтон, произошла заминка, и Монтгомери стал озираться вокруг. Эту картину он не забудет никогда в жизни! Вокруг помоста амфитеатром расположены были ряды скамей. Они поднимались до самого верха старых стен, а вместо купола над этим импровизированным цирком виднелось серое небо со стаей ворон. На скамьях не было ни одного свободного места, причем в передних рядах преобладали зрители, одетые в хорошее сукно, дальше простиралось царство вельвета и бумазеи. И все смотрели на Роберта! Почти все они курили, и зал уже был наполнен сизым дымом и запахом дешевого трубочного табака. Скулили, рычали, повизгивали и лаяли собаки. Различить в этой атмосфере отдельные лица было невозможно, только сквозь мутную завесу поблескивали медные каски, которые сопровождавшие его кавалеристы держали теперь на коленях. Непосредственно у помоста расположились репортеры, двое даже из Лондона. Однако что же случилось с рефери? Неужели он затерялся в этой немыслимой толчее у входа?
