Казимеж Тетмайер - Панна Мэри
Благороднейший лорд или пэр Великобритании мог бы здесь обитать. В конюшне стояли английские лошади, прислуга была одета по английскому образцу; впрочем, в ее составе было несколько настоящих англичан.
Мэри была очень довольна. Вчера осмотрела она все свои комнаты, флигеля, конюшни, сараи и т. д., сегодня утром в первый раз вышла в сад в своем имении.
Было раннее утро, прекрасный, солнечный июньский день. Солнце сильно грело, роса таяла и исчезала на траве и цветах, еще серебрясь и сверкая, как будто всю ночь звезды рассыпали жемчуга. Над цветами порхали какие-то странные бабочки и насекомые, неизвестные Мэри, которая больше знала альбатросов в Биаррице и чаек в Montreux чем родных мотыльков. «Эти маленькие проворные птички, — вспоминала она из зоологии, это верно чижики, балабаны, трясогузки, — дрозды, коноплянки, зимородки… Нет… зимородки порхают над водой, корольки, синицы, воробьи, снигири, соловьи, жаворонки, черные дрозды, клестовки, подорожники, щеглята, кажется все они порхают и чирикают — за исключением воробьев». Воробьев Мэри хорошо знала, видя их часто в Варшаве.
Мэри шла, шла в солнце, среди разноцветных мотыльков, жужжащих мух с металлическим отливом, пчел и разных загадочных крылатых созданий, среди стаи птиц; шла она по тропинкам, над которыми порхали блестящие, зеленые, золотистые и черные продолговатые насекомые, шла по молоденькой, свежей, обрызганной росой, дивно светлой и зеленой траве, среди цветов с упоительным запахом, шла среди деревьев, чуть слышно шумевших листьями и хвоями, тихая песнь которых глубоко проникала в душу…
Мэри испытывала чрезвычайно приятное ощущение в глазах, в ноздрях, на губах, на полуоткрытой груди и на непокрытых перчатками руках. Ощущение это было совершенно иное, не походило на те, которые она испытывала в Ницце, на Корфу, в Montreux, в Биаррице, в Aix-les-Bains, на Гельголанде, в Неаполе или же на римских лугах. Здесь, в этом воздухе чувствовалось что-то более бодрящее и как бы более соответствующее организму. И в этом саду, т. е., вернее, в этом парке было дивно, так дивно хорошо, как Мэри никогда не ожидала от польской деревни.
Она шла и упивалась этим июньским утром в Загаевицах. Местами Мэри останавливалась и шептала: «Как чудно…» Парк был громаден; чудилось, что ему не было конца. Мэри все шла и шла из аллеи в аллею и постоянно видела вокруг себя клумбы и цветы, или шпалеры деревьев и большие их группы, напоминающие маленькие рощицы. Вдруг, увидала она ручей, а за ним большой пруд в роде небольшого лесного озера. У берега стояли лодки. Мэри захотелось сесть в одну из них и поплыть: ей неоднократно случалось грести в лимане на Тразименском озере и почти на всех итальянских и швейцарских озерах, даже в венецианских гондолах. Но лодки были на цепях и под замками. Мэри вошла в одну из них; лодка покачнулась, и Мэри чуть-чуть не упала. Она громко засмеялась и почувствовала, что давно ей не приходилось так смеяться.
И она продолжала смеяться сердечно, искренно. Ей было хорошо. Она сидела в лодке и смотрела на отражение в озере высоких елей и пихт, чуть-чуть колыхаемых ветром. Кругом царила глубокая тишина.
«Здесь очаровательно» — думала Мэри. И захотелось ей петь, кричать. Но ни одна из тех итальянских, французских и немецких арий, которым ее учили, не соответствовала ее теперешнему настроению. Ей хотелось запеть нечто другое, то, что мог бы понять этот лес, эта вода, эти птицы, чирикающие на ветках. Но ничего подобного она не могла вспомнить. И начала она какую-то песнь без слов, на незнакомый мотив, кое-что заимствуя из Моцарта и Россини, но больше импровизируя. Песнь звучала:
Лес, мой лес,Зеленый лес…Лес, мой лес,Зеленый лес…
Голос ее улетал в воздух, в пространство. Между тем солнце стало пригревать так сильно, как оно всегда греет в весеннее утро, за несколько часов до дождя. Мэри легла в лодке; солнце жгло ее; подложив руки под голову, она закрыла глаза. Над ней виднелось голубое небо, такое ослепительное, что почти невозможно было на него смотреть. По небу летали ласточки быстро, беззвучно. Над лицом Мэри пролетало иногда насекомое, громко жужжа, как маленькая электрическая машинка; сначала Мэри их боялась и старалась отогнать, но вскоре к ним привыкла, видя, что они не причиняют ей зла. Невозмутимая тишина природы захватила ее всю. Мэри уж давно перестала петь. Жара разнежила, утомила и обессилила ее. Она лежала на дне лодки с закрытыми глазами. Ей казалось, что она засыпает…
Вдруг ей почудился шёпот, который становился все яснее, переходя в торжественный, медленный гимн, напеваемый водой, цветами, деревьями и солнцем…
К ней обращалась какая-то тихая загадочная песнь.
Песнь эта звучала:
Ты как роза саронская, ты как лилия долин…Ты, как роза саронская, благоухаешь днем, а ночью ты как чаша драгоценная…Вот склоняются к тебе головы, протягиваются алчные, жаждующие уста…Есть тихие, уединенные гроты, в них плющ и луч солнца, боязливый и ясный…Вот возлюбленный мой, которого искала я ночью на ложе своем, и не находила… рука его под моей головой, другой рукой он обнимает меня… О, как прекрасна ты, возлюбленная моя! О, как ты прекрасна. Уста твои, как плод граната, очи твои, как звуки песни.Очи твои, как звуки песни, песни благодарной и протяжной…Очи твои, как песнь, слышная среди кустов лесных и цветов полевых…О, как прекрасна ты, возлюбленная моя, о, как ты прекрасна!..Мой милый тот, кого возлюбила душа моя; ночью искала я его на ложе своем, но не нашла…
И все звучала песня:
Роза саронская…Встань и поди, ждет тебя возлюбленный твой, ждет тебя нетерпеливо…Как мед уста его, как пламя объятия его…В объятия свои заключит он тебя, в объятиях своих укачает…Есть тихие, уединенные гроты, куда крадется лист плюща и робкое солнце.Встань, пойди, прекрасная, ждет тебя возлюбленный твой на ложе из мха и лесных роз.Как сад, в который ты войдешь, как источник, в который погрузишь свои ноги, — будет любовь его…Как заколдованный замок, как лабиринт без выхода…На грудь свою положит тебя, дыханием своим укачает тебя…Уста его как пламя, очи его, как шум ветра, падающего на долину…Как вздутый поток, очи его, как факел пылающий…Встань и пойди, о, ты, прекраснейшая из невест…
И звучала песнь:
Благоухает дикая яблоня; а у наших дверей сберегла я все сладкие плоды для тебя, милый мой…Иди; светит утро, солнце жжет тебя…Пойдем в наши сады, в наши поля…Посмотрим, зарделись ли колосья, позеленели ли наши яблони, зацвели ли вишни…Смотри! вот алеют и желтеют бобы… цветут и краснеют ягоды…Мы будем идти меж нивами; с холмов будет нестись тихий шелест листьев и струиться их аромат…Приди, милый мой, мы будем ходить по тропинкам, что вьются меж нивами…Там обниму я руками шею твою и протяну к тебе свою…Там упиваться будешь сладостью моих лобзаний; уста мои сольются с твоими…Там уста мои прильнут к твоим устам, там ничто нас не разлучит…
И песнь все шумела:
Роза саронская, лилия долин!..У ног твоих лежать хочу, хочу целовать стопы твои…Склони ко мне голову свою и взгляни на меня, ибо чахну я от любви к тебе…Ногу свою поставь на голове моей, и буду я благодарить тебя…Уста мои горят, и зажглись очи мои…Как огненный вихрь, бушует любовь моя в груди моей, как море поглощает меня тоска…О, возлюбленная моя! вот я ждал тебя днем и жду ночью, когда розы подобны драгоценным чашам…Над челом моим звезды… сапфирные звезды сияют…
И песнь все шумела:
Над челом моим звезды, звезды огненные, пламенные…На руках моих сияет серебро, и грудь моя в серебре…Силен ты и прекрасен, о, возлюбленный мой…Земля дрожит и гнутся деревья, когда иду я сражаться…Окованы железом руки мои, как водопад, прорывающий плотину…Склоняю к тебе голову мою и лицо мое, блестящее медью…
И песнь все шумела:
Ты для меня, как святыня, как воплощенное чудо…Я слепну, когда гляжу на тебя, ибо ослепляет меня светлость твоего девственного лика…Девственность твоя опьяняет меня; я подобен надрубленному дереву или орлу, сраженному молнией…Тень души твоей — моя душа; как эхо за звуком, так сердце мое следует за твоим…О, как прекрасна ты, о, как прекрасна ты, возлюбленная моя…Днем ты, как благоухающая роза, ночью как драгоценная чаша…Ты — молитва моя, благотворение и самоотречение.Есть тихие, уединенные гроты, куда закрадывается боязливый луч солнца и листик плюща.Наложи меня, как печать, на сердце твое и, как печать, на грудь твою, ибо сильна, как смерть, любовь и крепче могильного камня.
И песнь все шумела:
