Шолом Алейхем - С ярмарки
Само собой понятно, что новым хозяевам Серко не навязывал своего общества, в дом и носа не показывал. Очевидно, ему заранее намекнули поленом по голове, что в еврейском доме собаке не место.
Путь в кухню тоже был ему закрыт. Кривая Фрума отвадила его всего лишь одним горшком кипятку, который она вполне добродушно, даже посмеиваясь, вылила на него однажды в канун субботы.
Ах, эта Фрума! Злодейское сердце было у девки! Она не выкосила ни кошек, ни собак. Однажды Шолом с трудом вызволил из ее рук кошку, которую она привязала к ножке стола и так немилосердно колотила веником, что крики несчастного создания возносились к небу.
– Фруменю, голубушка, сердце мое, что ты делаешь! Жалко ведь! Бог тебя накажет! Лучше бей меня, меня бей, только не кошку! – умолял Шолом, подставляя деспотической девице собственную спину.
Опомнившись, она и сама увидела, что слишком жестоко обошлась с кошкой, стала отливать ее холодной водой и еле-еле отходила животное.
И все это произошло, думаете, из-за чего? Из-за пустяка. Кошка облизывалась, и Фрума решила, что «лакомка» (иначе она ее не называла) стащила что-то со стола. С чего бы это кошке ни с того ми с сего облизываться? Фрума всех и каждого подозревала в чем-либо: если это кошка – значит, лакомка, собака – пакостница, ребенок – свинтус… И так все, весь мир! Но вернемся к Серко.
Изгнанная с позором из дому и из кухни, другая собака на его месте наверняка ушла бы со двора – живите себе сто двадцать лет без меня! Но Серко был не таков. Зная даже, что ему грозит смерть, он не ушел бы. Здесь он родился, здесь и околеет. Тем более что у него были такие заступники, как хозяйские дети. Он снискал расположение в их глазах, хотя Фрума всячески и старалась его опозорить. Многие собаки позавидовали бы харчам и обращению с ним ребят. Они выносили ему в карманах все, что могли найти самого лучшего и самого вкусного в доме. Понятно, тайком, чтобы никто не видел и даже не заподозрил, потому что это могло плохо кончиться и для детей и для собаки. Серко точно определял время завтрака, обеда и ужина и высматривал, когда ему вынесут лакомый кусочек. Он даже знал, что у кого в кармане, и тыкался туда мордой. Умная собака!
А фокусы, которым его научили ребята! Например, ему клали на кончик носа кость или кусок хлеба и говорили: «Не рушь!» (понятно, с собакой не говорят по-еврейски) – и Серко был готов терпеливо ждать сколько угодно, пока не услышит долгожданное: «Гам!» Тогда он подпрыгивал – и готово!
В долгие зимние вечера, когда ребята были в хедере, Серко никак не мог дождаться своих приятелей. Постоянно часов в девять вечера он появлялся под окном хедера, скреб лапами по промерзшей стене в знак того, что надо закрывать книги и идти домой ужинать. Учителю Серко служил чем-то вроде часов. «Ваша собака, – говорил он, – не иначе как оборотень», – и отпускал ребят, которые, взяв свои фонарики из промасленной бумаги, шли домой, весело распевая залихватские «солдатские» песни:
Раз, два, три, четыре,Пойдем, пойдем на квартиры.Ахтыр-быхтыр колышка,Восемь денег, рябочка…
Или:
Пора, пора!Пора выбиратьсяИ со всеми господамиРаспрощаться – пора!
Серко бежал впереди и от избытка чувств прыгал, катался по снегу. И все это в надежде на хлебные корки и обглоданные кости, которые достанутся ему после ужина. Мудрец-собака!
Сколько раз случалось, на сердде у героя грустно, тоскливо – дома дали взбучку, в хедере еще добавили. Шолом забирался в глубь сада, а с ним и Серко. Там за плетнем, на куче мусора, он садился со своим верным другом, который тянулся к нему мордой, заглядывал заискивающе в глаза, как провинившийся человек. «Чего он смотрит? – размышлял Шолом. – О чем думает в эту минуту? Понимает ли все, как человек? Имеет ли он душу, подобно человеку?» И ему приходили на ум слова учителя: «Собака эта – оборотень». А царь Соломон в Екклесиасте сказал: «Нет различия между человеком и животным». «Но если нет различия, почему же Серко – собака, а я – человек?» – думал Шолом, глядя с состраданием и в то же время с уважением на собаку. А собака глядела на него, как равная… Собака – друг! Дорогой, преданный друг Серко!
11. Трагедия Серко
Гнусный поклеп. – Страдания невинней собаки. – Горькие слезы.
Как я уже говорил, Серко был умный пес, хорошо понимавший, кто его больше всех любит, и поэтому не удивительно, что он привязался к автору этой книги больше, чем к другим ребятам. Серко безмолвно заключил с ним дружеский союз и любил его самоотверженно, был готов пожертвовать собой для своего друга и господина. Бессловесная тварь – он не имел возможности высказать свои чувства, передать их словами и выражал свою преданность по-собачьи, прыгая, визжа и кувыркаясь по земле на свой собачий манер. Достаточно было одного слова, стоило его другу и господину приказать: «На место!» – и Серко, послушно удалившись, ложился смирно, как котенок, и только одним глазком следил за тем, что делает его господин.
Между «господином» и «рабом» была нежная любовь, и «господин» никак не мог себе представить, что с ним будет, если Серко вдруг не станет. Как это не станет? Возможно ли? Серко ведь не человек, который может навсегда уехать, даже не попрощавшись. Сколько раз крестьяне пытались заманить Серко к себе в деревню – разве он не прибегал наутро, запыхавшийся, с высунутым языком, не катался по земле, не кидался на шею своему господину, визжа и лобызая его лицо! Можно было поклясться, что слезы стоят у него в глазах!
И все же… и все же настал день, мрачный, тяжелый день, когда добрый, верный Серко ушел, ушел навсегда, навеки и так неожиданно, так нелепо, так трагично.
Случилась эта печальная история летом, в месяц тамуз. Было невероятно жаркое лето, без дождей, люди изнывали от зноя. А ведь известно, что в сильную жару собаки опасны – они бесятся.
По местечку пошел слух, что взбесилась какая-то собака и искусала нескольких собак, каких – неизвестно. Жителей охватил ужас, и они стали принимать меры, чтобы предохранить малых детей, – а вдруг кого-нибудь из них, упаси бог, искусает бешеная собака.
Меры эти заключались в том, что детей отводили к старому знахарю Трофиму, у которого были острые ногти. Своими ногтями он «вытаскивал синих собачек» из-под языка у детей и делал это так искусно, что дети ничего не чувствовали. Операция, конечно, не столь опасная, но особого удовольствия это не доставляет, когда лезут к вам в рот и ногтями ищут «синих собачек» под языком.
Потом принялись за городских собак. Привезли бог знает откуда двух собачников, вооруженных толстыми веревками и железными крючьями. И они принялись за работу. В один день эти палачи уничтожили около двух десятков собак. Они на глаз определяли, какая собака бешеная и какая здоровая. Кто мог ожидать, что жребий падет и на доброго, умного, смирного Серко.
Можно предполагать, что собачники получали от города плату с каждой пойманной собаки. А если так, то вполне вероятно, что среди убитых было немало невинных жертв, н Серко был одной из первых.
Об этом несчастье дети узнали, возвратившись из хедера домой уже после того, как оно свершилось. Они устроили в доме настоящий бунт: «Серко? Как можно было это допустить?»
Бунтовщиков, понятно, быстро утихомирили. «Как это школьники смеют думать о собаках!» Их угостили хорошими оплеухами, вдобавок пожаловались учителю и попросили, чтобы он не пожалел розог на закуску. И учитель оказал им эту любезность – не пожалел розог. Ох, каких розог!
Но все это пустяки в сравнении с гибелью бедняги Серко, пострадавшего ни за что ни про что.
Больше всех убивался любимец Серко – автор этих строк. Несколько дней подряд он ничего не ел, несколько ночей не спал, ворочался с боку на бок, вздыхал и стонал в тишине. Он не мог простить злым, скверным людям, у которых нет ни малейшей жалости, ни капли сострадания к живому существу – никакой справедливости. И он долго, долго думал о разнице между собакой и человеком, над тем, почему собака так предана человеку, а человек казнит ее. И снова вспоминался ему Серко, его умные добрые глаза, и Шолом припадал лицом к подушке и орошал ее горькими слезами.
12. Ангел добра и дух зла
Доносчик курносый Ойзер. – Множество опекунов. – Субботние угощенья бабушки Минды. – Любители нравоучений и проповедники морали.
Мальчик, возможно, и забыл бы о том, что у него был друг-собака, если бы ему не напоминали об этом на каждом шагу: «Серко велел тебе кланяться…» При этом не упускали случая прочитать ему нравоучение, пусть, запомнит на будущее.
Нравоучения эти были для него тягостней пощечин. Недаром говорят у нас: поболит – пройдет, а слово западет. Тем более что здесь было и то и другое – и оплеухи и поучения. Поучения сыпались со всех сторон. Поучал всякий, кому не лень, и все добрым словом. Казалось бы, какое дело синагогальному служке, как молится сын богача! И что ему до того, что сын богача смотрит в окно во время тихой молитвы. А сын богача, думаете, зря смотрит в окошко? Молитва молитвой, но как упустить такое интересное, редкостное зрелище – погоню собаки за кошкой. Стоит посмотреть эту поучительную сценку. Кошка взъерошилась и летит, как стрела, – собака за ней. Кошка на плетень – собака за ней. Кошка с плетня – собака за ней. Кошка в сточную канаву – собака вслед. Кошка на крышу, а собака – дудки! Стоит собачье отродье дурак дураком, облизывается и думает, верно, про себя: зачем это мне, собаке, гоняться за кошкой, которая мне вовсе неровня, и какие у меня там дела на крыше?
