Чарльз Диккенс - Очерки лондонских нравов
V. ОТВЕРЖЕННАЯ ЛЮБОВЬ МИСТЕРА ДЖОНА ДУНСА
Еслибъ вамъ предстояло составить классификацію общества, то нѣкоторому роду людей мы, нисколько не задумываясь, дали бы названіе «старыхъ холостяковъ, или старыхъ малыхъ». И безъ всякаго сомнѣнія, изъ этихъ «старыхъ малымъ» образовался бы списокъ весьма значительныхъ размѣровъ. Мы не въ состояніи опредѣлить, какимъ именно причинамъ должно приписать чрезвычайно быстрое распространеніе этихъ людей; конечно, изслѣдованіе этихъ причинъ было бы весьма интересно и забавно, но такъ какъ мѣсто на позволяетъ намъ распространяться объ этомъ предметѣ, то мы скажемъ здѣсь одно, что размноженіе старыхъ малыхъ сильно увеличилось въ теченіе нѣсколькихъ послѣднихъ лѣтъ.
Разсматривая этотъ предметъ въ общемъ его видѣ и не входя въ дальнѣйшія подробности, мы намѣрены подраздѣлить старыхъ малыхъ на два отдѣльные класса: на веселыхъ и на серьёзныхъ старыхъ малыхъ. Веселые старые малые обыкновенно бываютъ старики въ нарядѣ молодыхъ людей, которые въ дневное время посѣщаютъ улицы Квадрантъ и Реджентъ, а вечеромъ — театры, и которые принимаютъ на себя фанфаронство, франтовство и легкомысліе молодыхъ людей и вообще всѣ замашки, неизвинительныя даже молодости и неопытности. Серьёзные старые малые принадлежатъ къ числу видныхъ джентльменовъ красивой наружности, которыхъ всегда можно видѣть въ тѣхъ же самыхъ тавернахъ; въ тѣже самые часы по вечерамъ, въ томъ же самомъ обществѣ, за тѣмъ же табакомъ и грогъ.
Прекрасную коллекцію старыхъ малыхъ можно было видѣть въ одно время въ знакомой намъ гостинницѣ отъ половины девятаго вечера до половины двѣнадцатаго. Впрочемъ вотъ уже нѣсколько времени; какъ мы потеряли ихъ изъ виду. Кромѣ того въ гостиницѣ Радуга на улицѣ Флитъ находилась, да мы увѣрены, что и теперь находятся, два отличные образчика старыхъ малыхъ; они всегда бывало имѣли въ перегородкѣ ближайшій къ камину и всегда курили не сигары, но трубки изъ длинныхъ черешневыхъ чубуковъ, концы которыхъ скрывались, гдѣ-то далеко подъ столомъ. Эти старые малые были въ своемъ родѣ люди великіе — толстые, краснолицые и бѣлоголовые; всегда занимали тоже самое самое: одинъ по одну сторону стола, другой по другую; курили они и пили съ соблюденіемъ величайшаго достоинства; всѣ знали ихъ, а нѣкоторые даже считали ихъ безсмертными.
Мистеръ Джонъ Дунсъ принадлежалъ, числу старыхъ малыхъ послѣдняго разряда; то есть не къ числу безсмертныхъ, но серьёзныхъ; былъ былъ удалившійся перчаточникъ, вдвоемъ, и жилъ въ улицѣ Курситоръ на Чансрилэнѣ не одинъ, но съ тремя дочерьми, взрослыми и незамужними. Онъ былъ коротенькій, кругленькій человѣкъ, съ огромнымъ лицомъ и имѣлъ величайшее сходство съ виннымъ боченкомъ: всегда носилъ шляпу съ широкими полями, фракъ съ широкими полями и имѣлъ весьма важную походку, свойственную вообще всѣмъ старымъ малымъ. Регулярность его не уступала патентованнымъ часамъ, въ девять часовъ онъ завтракалъ, послѣ завтрака одѣвался; немного отдыхалъ, потомъ отправлялся въ любимую таверну, выпивалъ стаканъ элю и прочитывалъ газету; возвращался домой и бралъ дочерей прогуляться, въ три часа обѣдалъ, выпивалъ стаканъ грогу и выкуривалъ трубку, дремалъ, пилъ чай, прогуливался и снова приходилъ въ ту же таверну. Чудная эта таверна! какъ очаровательно проводятся въ ней вечера! Тамъ бывалъ мистеръ Харрисъ — стряпчій по дѣламъ, и мистеръ Джэннингсъ — датскій портной (оба такіе же весельчаки, какъ и онъ самъ), и еще Джонсъ, адвокатскій писецъ, — чудакъ такой этотъ Джонсъ, славный товарищъ, сколько у него анекдотовъ! и всѣ они четверо просиживали каждый вечеръ аккуратно до трехъ четвертей двѣнадцатаго, курили трубки, попивали грогъ, разсказывали анекдоты и предавались чистосердечному удовольствію,
Иногда Джонсъ дѣлалъ предложеніе посѣтить за полъ-цѣны Друрилевскій театръ, посмотрѣть два послѣднихъ дѣйствія пяти-актной трагедіи, новенькій водевиль или балетъ, и въ такихъ случаяхъ всѣ четверо отправлялись вмѣстѣ. Они никогда не торопились, но обыкновенно, выпивъ съ комфортомъ свой грогъ и заказавъ приготовить къ ихъ приходу бифштексъ и устрицъ, уходили съ обычнымъ достоинствомъ. Въ партеръ входили они весьма хладнокровно, какъ дѣлается благоразумными людьми какъ дѣлалось даже еще въ ту пору, когда мистеръ Дунсъ былъ молодой человѣкъ и когда маэстро Бетти находился на самомъ верху своей популярности. Мистеръ Дунсъ даже и теперь живо припоминаетъ, эту пору: помнитъ, какъ бывало, дождавшись праздника, онъ покидалъ контору, отправлялся къ партернымъ дверямъ съ одиннадцати часовъ утра и дожидался у нихъ до шести часовъ вечера, подкрѣпляя себя отъ усталости и несносной теплоты сандвичами, заблаговременно завернутыми въ носовой платокъ и нѣсколькими каплями вина, налитыми въ маленькую стлкянку. Въ антрактахъ мистеръ Дунсъ, мастеръ Харристъ и мистеръ Джэннингсъ поднимались съ мѣста и осматривали ложи, а Джонсъ — этотъ всевѣдущій Джонсъ — показывалъ имъ первыхъ лондонскихъ красавицъ и щеголихъ: при чемъ мистеръ Дунсъ приглаживалъ свои волосы, поправлялъ шейный платокъ, наводилъ огромную трубу по указанію и дѣлалъ свои замѣчанія: «да, дѣйствительно прекрасная женщина, чудесная женщина!» а иногда, смотря по обстоятельствамъ, говаривалъ: «а какъ ты думаешь, Джонсъ, вѣдь она могла бы быть немного и получше?» Когда начинался балетъ, Джонсъ Дунсъ и другіе старые малые обращали все свое вниманіе на сцену. «Джонсъ — этотъ злодѣй Джонсъ — передавали на-ухо Джону Дунсу силы критическія замѣчанія: Джону Дунсу свои критическіе замѣчанія, Джонъ Дунсъ сообщилъ ихъ мистеру Харрису, а мистеръ Харрисъ мистеру Джэннингсу, и послѣ всѣ четверо начинали хохотать, и хохотали до слѣзъ.
Когда опускался занавѣсъ, старыя малые попарно возвращались въ таверну, гдѣ ихъ ожидали устрицы и бифштексъ, и въ то время, какъ являлся на сцену второй стаканъ грогу, Джонсъ — этотъ лукавый насмѣшникъ Джонсъ — принимался разсказывать о томъ, какъ онъ замѣтилъ, что одна лэди въ бѣлыхъ перьяхъ, изъ ложи перваго яруса, весьма пристально поглядывала въ теченіе всего вечера на мистера Дуыса, а какъ онъ поймалъ отвѣтный пламенный взглядъ мистера Дунса, не воображавшаго, что за нимъ кто нибудь подсматриваетъ; при этомъ мистеръ Харрисъ и мистеръ Джэннингсъ принимались хохотать весьма непринужденно, а Джонъ Дунсъ хохоталъ непринужденнѣе ихъ вѣхъ всѣхъ и въ заключеніе порыва веселости признавался, что было время, когда дѣйствительно случались съ нимъ подобныя вещи. Мистеръ Джонсъ отвѣчалъ на это признаніе дружескимъ толчкомъ и замѣчалъ, что въ былыя времена и подавно нельзя было ожидать отъ Дунса подобныхъ подвиговъ, потому что онъ отъ самаго рожденія носилъ серьёзную физіономію, Джонъ Дунсъ улыбкой соглашался съ этимъ, и старые малые, выразивъ похвалу серьёзному характеру, дружески прощались и расходились по домамъ.
Предопредѣленія судьбы и причины, по которымъ онѣ совершаются, бываютъ таинственны и неисповѣдимы. Джонъ Дунсъ провелъ двадцать и даже болѣе лѣтъ своей жизни безъ всякаго желанія измѣнить ее или придать ей какое нибудь разнообразіе, какъ вдругъ вся его система жизни измѣнилась и рѣшительно повернулась кверхъ ногами — не отъ землетрясенія или какого нибудь страшнаго переворота, какъ, можетъ быть, читатель вздумаетъ представать себѣ, но чрезъ весьма обыкновенное и черезчуръ простое посредничество устрицы, — вотъ какъ это случилось:
Однажды вечеромъ мистеръ Джонъ Дунсъ возвращался изъ любимой таверны къ мѣсту своего жительства, не хмѣльной, какъ, пожалуй, него добраго, подумаютъ другіе, но такъ себѣ, немножко навеселѣ, потому что этотъ денъ былъ денъ рожденія мистера Джэннингса: старые малые имѣли за ужиномъ пару куропатокъ, выпили по лишнему грогу, и вдобавокъ Джонсъ былъ забавенъ болѣе обыкновеннаго. Въ одной изъ улицъ, ведущей къ улицѣ Курситеръ, взоры его остановилась на вновь открытой великолѣпной устричной лавкѣ, въ окнахъ которой въ мраморныхъ чашахъ красовались свѣженькія устрицы и небольшіе боченки, съ надписями лордамъ и баронетамъ, полковникамъ и капитанамъ, во всѣхъ возможныхъ обитаемыхъ частяхъ земного шара.
За устрицами стояли боченки, а за боченками находилась молодая лэди, лѣтъ двадцати-пяти, въ синемъ платьѣ, и одна-одинешенька — чудное созданіе, очаровательное личико, привлекательный станъ! Трудно сказать, что именно располагало молодую дѣвицу къ смѣху: красивое ли лицо мистера Джона Дунса, озаренное вдобавокъ яркимъ свѣтомъ газоваго освѣщенія, или, можетъ быть, природная веселость замѣнила въ ней ту серьёзность, соблюденіе которой такъ строго предписывается условіями общежитія. Мы знаемъ только то, что лэди улыбнулась, потомъ приложила палецъ къ губкамъ, какъ будто стараясь припомнить, что ей нужно было сдѣлать, и наконецъ стыдливо отошла въ самый отдаленный уголъ лавки. Пораженный Дунсъ постоялъ еще нѣсколько секундъ; лэди въ голубомъ платьѣ не трогалась съ мѣста; онъ кашлянулъ; лэди ничего не слыхала. Джонъ Дунсъ рѣшился войти въ лавку.
