Шолом-Алейхем - В маленьком мире маленьких людей
Реб Шая всю жизнь был заимодавцем. Его «капитал» был разбросан по всему городу. Не найти в Касриловке человека, который не был бы в долгу у реб Шаи. И поэтому в его доме всегда кипело, как в котле: один вошел, другой вышел, у того получил, тому выдал.
У него была, извините за сравнение, «контора», «банк». Банк, но без крашеных столов и столиков, без множества людей в белых манишках с завитыми усами и длинными ногтями, без окошечек с решетками, без железных сейфов и без огромных гроссбухов и контокоррентных книг, каждой из которых можно убить человека.
У реб Шаи в доме стоял только один столик, на столике стояла чернильница с песочницей, и всякий раз, когда нужно было что-либо записать, следовало поплевать в чернильницу, потому что иначе она не хотела давать чернил. А еще был в столике выдвижной ящик с большим замком, висевшим на двух кольцах. Там, в ящике, хранилась книга со всеми расчетами, которые реб Шая самолично вел согласно своей собственной бухгалтерской системе. Любопытствуете, какая система?
Книга состояла из пятидесяти двух листов[13], каждый из листов имел в заголовке название раздела Торы, назначенного к чтению на текущую неделю, а посередине был разделен продольной чертой на две части, с одной стороны значилось «получено», с другой — «выдано», и записи на листе имели такой вид:
Получено мною от реб Гершна Пупика согласно расписке раздел «В начале» 2 руб. серебром. Выдано мною реб Симхе Лемешке под расписку раздел «Счет» 13 руб. серебром. Получено мною от реб Файвла Шмойса согласно расписке раздел «Счет» 4 руб. серебром. Выдано мною дополнительно реб Гершну Пупику 7 руб. серебром. Получено мною от реб Симхе Лемешки 1 руб. серебром. Не выдано дополнительно реб Файвлу Шмойсу 12 руб. серебром, ибо они пропадут. Не получено мною от реб Гершна Пупика по разделу «Ной», а также не получено по разделу «Изыди»[14]. Обещано мною реб Симхе выдать дополнительно 11 руб. серебром.Как реб Шая умудрялся не запутаться в этих расчетах — одному Богу известно! И тем не менее не слишком огорчайтесь — не было ни протестов, ни процессов, ни тяжб; каждый знал — стоит ему прекратить платежи, и тотчас последует потеря доверия, и тогда он — пропащий человек!
И так колесо вертелось, вертелось долгие годы, не останавливалось ни на минуту до тех пор, пока…
Пока не умер реб Шая.
Реб Шая умер, и Зейдл, сын реб Шаи, принял дело.
Справив тридцатидневный траур, Зейдл прежде всего взялся за расчеты и просидел над книгами недели три, сидел и писал, писал и вычислял и, наконец, собрал у себя всех должников отца и обратился к ним:
— Хочу поставить вас в известность, почтеннейшие, что я все время сидел над вашими счетами, вычислял и вычислял и, наконец, подсчитал, что с вас ничего не причитается. Вы чисты.
— Что значит — с нас ничего не причитается? Что значит — мы чисты?
— А так, что «на основании алгебры» вы уплатили проценты, да еще проценты на проценты в семнадцать раз, да еще с тремя шестнадцатыми, больше того, что были должны. Получайте назад ваши расписки.
Услышав такие речи, касриловцы возмутились до чрезвычайности. Они считали, что здесь обязательно скрыт какой-то подвох, какая-то уловка — чертова штучка, не иначе; они швырнули Зейдлу в лицо свои расписки и подняли негодующий вопль:
— Он хочет нас зарезать! Зарезать без ножа! Реб Шая, да будет ему светло в раю, вел дела с нами столько лет; его карман был всегда для нас открыт, а этот является и хочет ссадить нас среди болота!
— Глупцы! — кричал им в ответ Зейдл. — Ну и глупцы, ну и ослы же вы! Вам говорят, что вы — чисты, я ведь это не из головы выдумал, это — «на основании алгебры».
— Что он нам рассказывает басни — «албегра»! Давайте обратимся к людям, давайте спросим у раввина.
— К раввину! К раввину! — вскричали все в один голос и направились к раввину, к реб Иойзефлу.
У раввина собрался почти весь город. Стоял невероятный шум, крики раздирали небеса.
Зейдл никого не прерывал — пусть каждый скажет, чего он хочет; и только после того, как все вволю накричались, он попросил всех ненадолго выйти — он, мол, хочет остаться наедине с раввином, чтобы сказать ему кое-что с глазу на глаз.
Что произошло между Зейдлом и раввином реб Иойзефлом — никто не знает.
Говорят, что они вели между собой долгий спор. Зейдл доказывал, что грешно брать проценты, ибо, философски рассуждая, взимание процентов — это разбой; человек, живущий на проценты, говорил он, это — худший из худших, получается, говорил он, что все должны на него трудиться. Где же справедливость?
Раввин реб Иойзефл пытался возражать ему, вооружившись «узаконением» раввинских авторитетов и сославшись на «заведенный порядок мира», без которого мир, мол, не мог бы существовать, и так далее; на это Зейдл ответил, что, по его разумению, такой «заведенный порядок» — никакой не порядок и что не нравится ему весь этот мир и как все ведется в этом мире.
— Что это за мир? — спрашивал он у раввина реб Иойзефла. — Если я стащу грошовый бублик, когда я голоден, скажут, что это — грабеж, а ограбить целый город сирот и вдов, лишить их последнего куска называется «обанкротиться»? За отрубленный палец полагается «каторжная Сибирь», а за бойню, в которой вырезали, как скот, восемьдесят тысяч англичан в Африке, получают «мендаль» за храбрость?..
Это ли справедливость? — говорил он раввину реб Иойзефлу, ухватив лацкан его кафтана. — Это ли справедливость? Вот и разъезжает бедняга старый Крюгер[15], царь буров, стучится во все двери, молит о жалости к его бедной стране; он хочет только одного — суда праведного, он хочет довериться людям, пусть люди решат. Но один говорит ему, что не хочет вмешиваться. Другой говорит: ему неудобно перед тем… Тот — так, этот — сяк, а тем временем льется кровь. Где справедливость, спрашиваю я вас, где человечность? А вы мне говорите: «основа мира», «бытие мира», «распорядок мира». Хороша основа! Хорош мир!
И еще во многие подобные несуразные философствования пустился Зейдл в разговоре с раввином, полез, как говорят, в высокие материи, по глухим дорожкам в непролазные дебри, стал отрицать «мое», и «твое», и «общее», стал все высмеивать, говорить, что называется, против Бога и его помазанника, понес чуть ли не крамолу…
Тут уже раввину реб Иойзефлу больше не о чем было с ним говорить, он его и слушать дальше не захотел, закрыл обеими руками уши и закричал:
— Довольно! Довольно! Довольно!
Когда Зейдл ушел домой, реб Иойзефл обратился к толпе со вздохом:
— Бедняжка, хороший молодой человек, и благородный молодой человек, и порядочный молодой человек, но… не про нас будь сказано…
При этих словах он притронулся ко лбу пальцем, и все поняли, что он имеет в виду.
Дрейфус[16] в Касриловке
Перевод И. Гуревича
не знаю, вызвала ли история Дрейфуса еще где-нибудь столько шуму, сколько в Касриловке.
В Париже, говорят, тоже бурлило, как в котле. Газеты писали, генералы стрелялись, молодые люди носились по улицам как сумасшедшие, кидали в воздух шапки и вытворяли черт знает что. Один кричал: «Вив Дрейфус!», другой кричал: «Вив Эстергази!» А пока суд да дело, евреям, как водится, досталось, их чернили, смешивали с грязью. Но столько душевой муки, столько обиды и позора, сколько вынесла из-за этого дела Касриловка, Париж не испытает до самого пришествия Мессии.
Откуда в Касриловке проведали о Дрейфусе — об этом не спрашивайте. А почему там, скажем, знают о войне, которую англичане вели с бурами? Откуда там знают, что творится в Китае? Что роднит касриловцев с Китаем? Большие дела, что ли, ведут они с миром? Чай получают они от Высоцкого из Москвы, а желтую летнюю ткань, которая называется «чешун-ча»[17], в Касриловке не носят — не по карману. Слава Богу, если летом есть возможность носить накидку хотя бы из парусины, а то волей-неволей ходят совсем безо всего, то есть, прошу прощения, в одних портках с надетым поверху ситцевым арбеканфесом, и тем не менее потеют в свое полное удовольствие, было бы только жаркое лето.
И все-таки остается тот же самый вопрос: откуда Касриловка пронюхала про историю с Дрейфусом?
От Зейдла.
Зейдл, сын реб Шаи, — единственный в городе выписывает газету «Гацфиро»[18], и от него узнают все, что происходит на белом свете нового, то есть не от него, а через него. Он им читает, а они тут же переводят, он рассказывает, а они друг другу истолковывают, он сообщает, что написано, а они оттуда часто извлекают нечто совсем обратное тому, что написано, потому что они лучше понимают.
