Фредерик Стендаль - Ламьель
Надо сказать, что прачек возмущал вид важной дамы, который напускала на себя г-жа Отмар. Подумать только! Вести девочку за руку, вместо того чтобы дать ей попрыгать, подобно всем другим девчонкам в деревне!
Госпожа Отмар шла из замка по красивой дороге, огибавшей луг на правом берегу Ублона.
— А, вот и сама госпожа Отмар! — закричали прачки.
Но они прекрасно знали, что Отмарша не станет молчать и затянет с ними канитель надолго, а Санфен может улизнуть от них через четверть минуты; к тому же доктор в своем сдержанном бешенстве был много забавней.
Его Барашек, добравшись до Десизы, принялся пить из ручья немного повыше прачечной.
Две прачки кричали, обращаясь к г-же Отмар:
— Эй, сударыня, не потеряйте дочь вашего брата, вашу так называемую племянницу!
— Береги парик, горбунчик, — кричало правое крыло хора. — Твой парикмахер, пожалуй, тебе такого не сделает!
— А вы... — отвечал доктор, но его реплика была такого рода, что процитировать ее нет возможности.
Благочестивая г-жа Отмар спускалась в этот момент по дороге из замка, проходившей мимо прачечной, но тут она поспешила обратиться вспять вместе со своей племянницей. Этот маневр, равно как и появившееся на ее лице высокомерно-презрительное выражение, вызвал у водоема всеобщий и единодушный взрыв хохота.
Этот взрыв веселости прервал доктор, который, напрягая свой пронзительный голосок, крикнул:
— Замолчите, негодяйки, иначе я рысью промчусь мимо вас по грязи, и тогда ваши белые чепчики и ваши лица станут не чище вашей совести — они покроются черной и вонючей грязью, совсем как ваши мерзкие души!
Доктор, задетый за живое, произнося эти благородные слова, покраснел, как петух. У этого человека, который всю жизнь только и думал, что о собственном поведении, тщеславие прорывалось иногда в диких припадках безумия: он догадывался о том, что поступает глупо, но редко хватало у него сил удержаться. Сейчас, например, стоило ему только промолчать, и вся дерзкая болтовня прачек обратилась бы против г-жи Отмар; но в эту минуту он жаждал мести.
— Ладно, — ответила одна из прачек, — пусть мы будем нескромными девушками и нас забрызгает грязью какой-то невежа; немножко воды — и все будет в порядке. Но вот какой водой отмыться этому горбуну, который так гадок, что ни одна не хочет его любить даром?
Не успела она произнести это, как взбешенный доктор пустил свою лошадь галопом и, проскакав по лужам мимо прачечной, забрызгал грязью все румяные щеки, белые чепцы и — что было еще хуже — все выстиранное белье, разложенное на камнях.
При виде этого все тридцать прачек, как одна, принялись во всю глотку осыпать его ругательствами, и этот мощный хор горланил добрую минуту.
Доктор был восхищен тем, что забрызгал нахалок грязью. «А главное, они не смогут на меня пожаловаться, — прибавил он с мефистофельской улыбкой, — ведь я ехал своей дорогой, а дороги для того и созданы, чтобы по ним ездить».
Он повернулся к прачкам, чтобы насладиться их смятением; это был тот момент, когда все они вместе изрыгали ему вдогонку самую чудовищную брань. Доктор не мог удержаться от соблазна еще раз проехаться рысью по грязи. Он пришпорил своего коня. Одна из девушек, оказавшаяся под самой мордой его лошади, страшно перепугалась и на всякий случай швырнула в нее деревянную лопаточку, которой колотила свое белье. Эта брошенная со страху колотушка пролетела в нескольких дюймах от головы лошади. Барашек испугался, разом остановился на рыси и рванул назад. От внезапного толчка доктор вылетел из седла, а так как он ехал, наклонившись вперед, то и рухнул с маху головой в жидкую грязь; ее набралось в этом месте с полфута, вследствие чего доктор отделался одним позором; но зато позор этот был полнейший.
Он лежал у ног той самой женщины, которая, испугавшись почудившейся ей смертельной опасности, швырнула свою колотушку. Решив, что доктор по крайней мере сломал себе руку, женщина перепугалась. Нормандки в мгновение ока рассчитывают все шансы возможного судебного преследования, а тут попахивало проторями и убытками. Все бросились бежать, чтобы доктор их не узнал и не вписал их имен в свою жалобу.
Санфен с быстротою молнии поднялся на ноги и вскочил на лошадь. Увидев, что он проявляет такую прыть, прачки, остановившиеся в двадцати шагах, принялись хохотать с такой естественностью и с таким избытком веселья, что довели неудачливого лекаря до исступления. Сгорая от стыда, он схватил свое ружье с самыми мрачными намерениями. Но при падении оно крепко стукнулось о землю, грязь набилась в собачки, да к тому же выпали и кремни. Женщины не знали, что случилось с ружьем, и, видя, что доктор в них целится, снова бросились бежать, испуская пронзительные вопли.
Поняв, что его ружье уже не в состоянии за него отомстить, доктор принялся бешено шпорить свою лошадь, и она в несколько секунд донесла его до двора его дома. Ругаясь, как бесноватый, он приказал тут же подать ему новый сюртук и ружье, а затем погнал лошадь во весь опор по дороге в Авранш, проходившей по мосту через Ублон, о котором уже была речь.
Женщины, быстро смыв грязь со своих лиц и застирав свои белые чепцы, принялись за белье, снимая с него следы грязи. Эта работа казалась им невероятно обидной, и они часто прерывали ее, чтобы лишний раз обругать доктора, хотя, судя по скорости, с какою он ускакал, они должны были понять, что в этот момент он по крайней мере на расстоянии лье от них. Когда они устали браниться, Ивонна, одна из прачек, воскликнула:
— Что до меня, то если Жан-Клод захочет и впредь танцевать со мной, ему придется сначала отлупить Санфена и притащить мне клок его волос, чтобы я нацепила его на свой чепец в виде кокарды.
— В таком случае твой Жан-Клод дождется того, что ему пальнут дробью по ногам. Доктор — человек коварный.
— Да, и такой бешеный, что сам не понимает, что делает. Сразу видно, что ты не знаешь древильской истории.
— Ивонны тогда еще в Карвиле не было! — воскликнула Пьеретта. — Она служила в Гранвиле. Толстый Брюнель из Древиля, ну, знаешь, тот самый, который спутался с Мари Барбо, как-то раз отмочил доктору какую-то шутку по поводу его горба. Доктор ехал рысцой на Коко, тогдашней своей лошади, — и что же он делает? Недолго думая, снимает ружье с плеча и стреляет два раза в Брюнеля. Один из стволов был заряжен пулей, и она угодила Брюнелю в руку и тут же рядом в грудь. Доктор потом присягал, будто забыл, что в одном из стволов была пуля, но все же помощник прокурора заставил его выложить десять луидоров.
Добрых четверть часа они безуспешно обсуждали, как отомстить доктору; они злились на то, что ничего не могли придумать, но в этот момент снова показалась г-жа Отмар, ведя за руку свою племянницу, и тут они все принялись кричать на нее:
— Ага, вот она опять заявилась, эта спесивая дура со своей замечательной племянницей!
— Кого ты называешь племянницей? Скажи-ка лучше, с чертовой дочкой!
— Какая там чертова дочка! Просто приблудная девчонка, которую она прижила себе тайком от мужа; а потом заставила своего толстого дурака удочерить только для того, чтобы отнять наследство у его несчастного племянника Гильома Отмара!
— Побойтесь бога, соседка, не говорите непристойностей! Имейте по крайней мере уважение к девочке.
Тон этой просьбы был настолько назидателен, что вызвал разом дюжину откликов, которые я не решусь привести.
— Беги домой, Ламьель! — крикнула г-жа Отмар.
Девочка помчалась вприпрыжку, в восторге от того, что ей разрешили порезвиться. Между тем почтенная женщина с особым удовольствием принялась читать прачкам проповедь по всем правилам, но женщины, раздосадованные тем, что не могут вставить ни одного словечка, вдруг заорали все вместе, чтобы хоть таким образом заставить несносную г-жу Отмар от них отвязаться. Однако эта бесстрашная особа, во что бы то ни стало желая обратить их на путь истины, продолжала тянуть свои наставления больше пяти минут под аккомпанемент исступленных криков тридцати женщин.
Благодаря этим двум смелым атакам на огрызавшихся прохожих прачки открыли секрет, как провести без скуки весь этот день. Со своей стороны, и г-же Отмар представилась возможность подробно описать этот случай своему мужу-причетнику, равно как и всем приятельницам, какие только у нее были в Карвиле. Меньше всего понравилась эта история доктору: вместо того, чтобы после стычки с прачками вернуться к себе домой, он понесся галопом к мосту через Ублон, не думая о том, что его переброшенное через плечо ружье подпрыгивает у него на горбу самым забавным образом.
— Господи, — говорил он себе, — и дурак же я, что сцепился с этими негодяйками! В такие дни самое лучшее было бы, если б мой лакей привязывал меня к ножке кровати!
Чтобы отвлечься от этих неприятных мыслей, доктор стал припоминать, не живет ли у большой дороги, по которой он все еще несся во весь опор, какой-нибудь больной, способный по доброте сердечной поверить, что доктор проскакал два лье с целью нанести ему вечерний визит. Вдруг ему пришло в голову нечто гораздо более удачное, чем посещение пациента.
