Александр Грин - Телеграфист из Медянского бора
Тогда остановится время. Наступит светлая тишина, и мысли исчезнут, только холодная струйка, булькая мерными, жадными глотками, устремится по пищеводу, медленно исцеляя жгучее раздражение внутренностей. Напившись и передохнув, хорошо налить в белую глянцевитую тарелку горячих щей с крапивой и крутыми яйцами, отрезать хлеба, пахучего, теплого, свежеиспеченного, с поджаристой коркой. Взять мяса с жиром и хрящиками. Есть без конца, полно и восторженно наслаждаясь едой; потом лечь в чистую, мягкую кровать, скинуть болезненно раздражающую одежду, вытянуться и замереть в сладком, глубоком забытье.
— Тьфу!..
Петунников встал и выругался. Конечно, там живут сытые, обеспеченные люди, мелкие паразиты, сосущие неустанно и жадно крестьянский мир. Но что ему за дело до них, обывателей, погрязших в беркширских, йоркширских и прочих свинных культурах, в картах и двуспальных кроватях, в навозе и огородах! Он, загнанный, но свободный, далек от зависти. Разве не от них, не от сереньких, сытых будней ушел он в свободную страну мятежного человеческого духа, ради ценности и красоты единой, раз полученной, не повторяемой жизни?
Мысль эта, рожденная тревожной минутой слабости голодного, разбитого тела, неумолимо заявляющего о своем праве на жизнь, скользнула перед глазами Петунникова холодно и скупо, как чужая, прочитанная в книге, без малейшего прилива душевной бодрости и нервного подъема. По-прежнему острые, мучительные желания неотступно обращали его глаза туда, где жили чужие и, уже в силу своего положения, враждебные ему люди. Отогнав усилием воли призраки распаленного воображения, он встал и нерешительно двинулся вперед.
Усадьба, как магнит, притягивала его. Исступленное желание пить во что бы ни стало быстро убило всякие опасения, и он, шагая все торопливее, уже думал о том, что в саду, быть может, никого нет, и при некоторой осторожности можно, оставаясь незамеченным, найти какую-нибудь лейку или садовую дождевую кадку.
Но чем ближе подходил он к усадьбе, зорко разглядывая дорогу, тем сильнее овладевало им усталое безразличие и равнодушие к каким угодно встречам. Возможно, что это был результат впечатления, произведенного тихой и безлюдной местностью, но нестерпимая жажда, распаляемая ожиданием близкого удовлетворения, быстро превратила недавнюю осмотрительность в холодное и злое упрямство. Уверенно, как человек, знающий, чего он хочет, Петунников пересек широкую пыльную дорогу, отделявшую от него сад, перепрыгнул канаву, нырнул в затрещавшие кусты и чуть не вскрикнул: прямо перед ним за изгибом аллеи блестел маленький тенистый прудок, густо укрытый орешником и высокими липами.
Перебежать аллею, спуститься по обрывистому выступу заросшего осокой берега к доскам, положенным на вбитые в дно пруда колья, упасть на колени и жадно, до самых ушей, погрузить лицо в теплую, глиноватую воду было для Петунникова делом нескольких секунд. Две-три минуты он пил, не отрываясь, тяжело дыша, захлебываясь, фыркая и не сознавая ничего в мире, кроме своего мучительно наслаждающегося тела и воды, пресной, теплой, гниловатой, восхитительной жидкости…
Он пил, судорожно сжимая руками влажные, скользкие края досок, а над его головой чирикали воробьи, расстилалась жаркая, отдаленно звенящая тишина; в уровень глаза на поверхности расходящейся тихими кругами воды колыхалась зеленая, остроконечная травка. И когда невдалеке где-то раздался неожиданный, злобный собачий лай, Петунников уже напился. Он встал, сообразил, что бежать от собаки, если она лает на него, бессмысленно, потому что внушит прочные подозрения, надел шляпу и приготовился.
X
— Вы не бойтесь! — сказала Елена, смущаясь и останавливаясь. — Он не кусается… Полкан! Негодяй! Назад!..
Водолаз гавкнул еще раз, два, и с неудовольствием, оглядываясь на незнакомца, побежал к хозяйке. Петунников снял шляпу, вежливо кланяясь и чувствуя, что смущение неожиданно появившейся женщины не заражает его, а, наоборот, лишает той легкой растерянности, которую он испытал в первый момент. Пристально рассматривая Елену, молодой человек шагнул вперед и сказал:
— Извините меня, сударыня!.. Я неожиданно… Мне страшно хотелось пить…
— Он не кусается, — сдержанно повторила она, быстро оправляясь и, в свою очередь, меряя незнакомца острым любопытным взглядом. — На чужих он только лает, если заметит…
Желание спросить, кто он и зачем здесь, было так явно написано на ее лице, что Петунников почувствовал неловкость затягивать далее объяснение. Привычка лгать в критических моментах не изменила ему, подсказав и в этот момент нужные, похожие на правду слова. Он заговорил без всякого видимого усилия, спокойно и просто:
— Еще раз простите, сударыня!.. Я заблудился и целые сутки шатался здесь, вот в этом лесу. Моя фамилия Годунов. Я старший телеграфист на станции Курбатово, и вот… Воды в лесу не мог найти… Почти с ног валился от жажды… Потом выбрался, наконец, увидел эту… вашу — если не ошибаюсь?
— усадьбу и пустился со всех ног. А когда подошел ближе, то увидел пруд… терпенья не хватило, набрался смелости и… чему обязан теперь встречей с вами, сударыня!
Пруд не был виден снаружи, но Елена не заметила лжи и продолжала стоять, сильно заинтересованная. Петунников показался ей, никогда не ходившей в лесу более часа, человеком, ускользнувшим чуть ли не от смертельной опасности.
— Почему же обязаны? — спросила она довольным голосом, подходя ближе и доверчиво улыбаясь. — Но это возмутительно: пить эту гниль… Вы бы зашли в дом, как же так… Нет, вы несчастный человек. Целые сутки! Даже подумать страшно… Но как же вы спали?..
— Да никак! — усмехнулся Петунников, начиная приходить в хорошее расположение духа. — Зажег костер, сидел, думал, курил и размышлял о том, что меня, наверное, хватились и ищут… Да… Было сыро, холодно; ели меня комары, кусали мошки, какие-то зеленые лесные клопы лезли в нос… Плохо!..
— Вот удивительно! — протянула Елена, смотря на него широко открытыми глазами. — Значит, вы не боялись? Ведь у нас тут и медведи есть…
— Медведь на человека первый никогда не нападает, — возразил гость, и вспомнил, что хорошо бы узнать, известно здесь что-нибудь или нет. Но сделал он это, из осторожности, намеком, небрежно добавив:
— Самый опасный враг человеку — человек. А здесь, кажется, тихо, хулиганов не водится… Да и откуда?..
Он подождал немного, но Елена молчала, и только детское любопытство светилось в ее больших темных глазах. Значит, нет!
— Я, — продолжал Петунников, окончательно входя в роль, — в свободное время немного ботанизирую, собираю растения… Вот и вчера — пошел отыскивать одну разновидность… увлекся, незаметно наступил вечер, а ушел я далеко. Служу я здесь тоже недавно, месяц и местности не знаю… Так вот и вышло все…
— А вы, может быть… голодны?.. — нерешительно спросила Елена, конфузясь и лохматя голову Полкана. — Так пойдемте… позавтракать… И чай… Меня зовут Елена Дмитриевна… Пойдемте!..
— Да что же… — замялся Петунников, вздрогнув от удовольствия и каких-то неопределенных сомнений. — Я не знаю… боюсь, что ваше семейство… быть может… Я не так уж голоден, конечно… но… все же давно не ел…
— Вот именно… — расхохоталась Елена. Этот загорелый мужчина в синей тужурке и охотничьих сапогах начинал ей нравиться. — Вот именно, вы давно не ели, и потому-то вам не нужно церемониться. А что касается семейства, то оно все перед вами… Я совсем одна, а муж в городе… Пойдемте, пожалуйста!..
Смущение ее совсем прошло, и держалась она теперь так же лениво и просто, как всегда. Петунников испытывал легкое возбуждение и острое любопытство к самому себе, неожиданно попавшему гостем к незнакомым, так кстати подвернувшимся людям. И когда Елена, еще раз взглянув на него ободряющими, внимательными глазами, пошла вперед, он послушно тронулся вслед, кусая нервно улыбающиеся губы и напряженно обдумывая, какую выгоду можно извлечь из настоящего положения.
— Вы, пожалуй, очень далеко забрались от станции, — сказала Елена, нарушая короткое молчание. — Как вы теперь думаете?
— Да что же… как-нибудь. Тут, вероятно, верст десять… Дойду пешком.
— Десять?! — засмеялась она. — Верст тридцать, лучше скажите!.. Впрочем, вы можете с ближайшей на поезде. А вот розы, — прибавила она, с достоинством указывая на пышные кусты, алеющие нежными, бархатными цветами и бледными бутонами. — Я сама за ними ухаживаю… Только их очень мало, к сожалению… А если бы засадить целый сад, вроде как долина Казанлыка… знаете?.. Еще мыло такое есть… Вот это наш дом… Вы очень устали?
— Да, порядочно, — ответил Петунников, насилу передвигая ноги. — Не столько я, пожалуй, даже устал, сколько вообще ошеломлен…
Он с любопытством и подмывающим напряжением осматривался вокруг, зорко отмечая на всякий случай все аллеи и дорожки, стараясь сообразить и запомнить расположение места.
