Антони Троллоп - Барчестерские башни

Епископ Грантли умирал, как жил, мирно, неторопливо, без страданий и тревог. Дух покидал его тело так незаметно, что в течение последнего месяца не всегда можно было сразу решить, жив он или уже умер.

Это было тяжкое время для архидьякона Грантли, которого те, кто раздавал тогда епископские троны, предназначали в епископы Барчестерской епархии. Я вовсе не хочу сказать, будто премьер-министр дал архидьякону прямое обещание. Для этого он был слишком осторожен. На все есть своя манера, и те, кто знаком с правительственными учреждениями — и самыми высокими и не самыми — знают, что существуют безмолвные обещания и что кандидат может быть весьма обнадежен, хотя великий человек, от которого зависит его судьба, уронит только: “Мистер имярек далеко пойдет”.

Вот почему люди осведомленные не сомневались, что бразды правления Барчестерской епархии останутся в руках архидьякона. Тогдашний премьер-министр был в отличнейших отношениях с Оксфордом и недавно гостил у декана одного из самых почтенных и богатых его колледжей — колледжа Лазаря. Декан же был близким другом и архидьякона, всегда полагавшегося на его советы, и не преминул пригласить и его. Премьер-министр обошелся с доктором Грантли чрезвычайно любезно. На следующее утро доктор Гвинн, декан, сказал архидьякону, что, по его мнению, все решено.

Епископ в то время был уже при последнем издыхании, но шатался и кабинет. Полный счастливой уверенности доктор Грантли, как требовал сыновний долг, возвратился во дворец к умирающему отцу, за которым, надо отдать ему справедливость, он ухаживал с заботливой нежностью.

Месяц спустя врачи объявили, что больной проживет никак не более четырех недель. По истечении этого срока они с удивлением дали больному еще две недели. Старик жил только на одном вине — но и через две недели он еще жил, а слухи о падении кабинета становились все настойчивее. Сэр Лямбда Мюню и сэр Омикрон Пи, два лондонские светила, приехали в пятый раз и, покачивая учеными головами, объявили, что смерть последует не позже, чем через неделю, а потом в парадной столовой дворца конфиденциально сообщили архидьякону, что кабинет не продержится и пяти дней. Сын вернулся к отцу, собственноручно дал ему подкрепляющую ложечку мадеры, сел у его изголовья и начал взвешивать свои шансы.

Министерство падет не позже, чем через пять дней, его отец умрет... нет, так рассуждать он не мог! Министерство падет, а епархия станет вакантной примерно в одно время. Однако новый кабинет будет сформирован не раньше, чем через неделю. Быть может, в течение этой недели назначения будет производить прежний кабинет? Доктор Грантли не был уверен и подивился своему невежеству в подобном вопросе.

Он старался отогнать от себя эти мысли — и не мог. Слишком уж равны были шансы за и против и слишком высока ставка. Он взглянул на спокойное лицо умирающего. Оно не было помечено печатью смерти или болезни; правда, оно немного осунулось и побледнело и морщины залегли глубже, но эта жизнь могла теплиться еще не одну неделю. Сэр Лямбда Мюню и сэр Омикрон Пи уже трижды ошибались, думал архидьякон, и ошибутся еще трижды. Старый епископ спал двадцать часов в сутки, но в краткие минуты пробуждения узнавал и сына, и своего старого друга мистера Хардинга, тестя архидьякона, и трогательно благодарил их за любовь и заботу. Теперь он спал, лежа на спине, как младенец; рот был чуть приоткрыт, редкие седые волосы выбились из-под колпака, дыхания не было слышно совсем, а худая рука, лежавшая на одеяле, ни разу не шевельнулась. Как легко расставался он с этим миром!

Но далеко не так легко было на душе того, кто сидел у его одра. Он знал, что этот случай не повторится. Ему было уже за пятьдесят, а рассчитывать, что его друзья скоро вернутся к власти, не приходилось. К тому же никакой другой премьер-министр не захочет сделать доктора Грантли епископом. Он долго предавался этим тягостным размышлениям, а потом, взглянув на еще живое лицо, осмелился прямо спросить себя, не желает ли он отцу смерти?

Это заставило его опомниться: гордый, властный, суетный человек упал на колени рядом с кроватью и, взяв руку епископа в свои, начал горячо молиться о прощении своих грехов.

Он все еще прижимался лицом к простыням, когда дверь тихо отворилась и в комнату бесшумно вошел мистер Хардинг — он дежурил у постели больного почти столь же постоянно, как и архидьякон. В первую минуту мистер Хардинг хотел было опуститься на колени рядом со своим зятем, но раздумал, опасаясь, что архидьякон от неожиданности может вздрогнуть и потревожить умирающего. Впрочем, доктор Грантли его тотчас заметил и встал. Мистер Хардинг ласково пожал ему обе руки. Они вдруг стали ближе друг другу, чем когда-либо были прежде, а дальнейшие события во многом способствовали сохранению этой близости. У обоих по щекам текли слезы.

— Да благословит вас бог, мои милые,— слабым голосом сказал проснувшийся епископ.— Да благословит вас бог, милые дети...

И он умер.

В горле у него не раздался мучительный хрип — смерть пришла незаметно, только нижняя челюсть чуть-чуть отвисла, да глаза не сомкнулись, как прежде, в тихом сне. Мистер Хардинг и доктор Грантли не сразу поняли, что дух покинул тело, хотя эта мысль пришла в голову им обоим.

— Кажется, все кончено,— сказал мистер Хардинг, не выпуская руки архидьякона.— Думаю... надеюсь, что это так.

— Я позвоню,— шепотом ответил тот.— Надо позвать миссис Филлипс.

Сиделка миссис Филлипс вошла в спальню и тут же опытной рукой закрыла стекленеющие глаза.

– Все кончено, миссис Филлипс? — спросил мистер Хардинг.

— Милорд отошел,— ответила сиделка, торжественно склонив голову.— Его преосвященство упокоились, как младенчик.

— Надо радоваться этому, архидьякон,— сказал мистер Хардинг.— Да, да. Такой превосходный, такой добрый человек! Будет ли нам ниспослана столь же мирная и спокойная кончина?

— Вот-вот,— вставила сиделка.— Да будет воля божья, а такого кроткого, смиренного христианина, как его преосвященство... — И она с непритворной грустью утерла глаза белым передником.

— Не надо печалиться,— сказал мистер Хардинг, все еще утешая своего друга. Однако мысли архидьякона уже перенеслись из обители смерти в кабинет премьер-министра. Он молился о продлении жизни своего отца, но раз эта жизнь оборвалась, терять драгоценные минуты было незачем. Какой смысл размышлять о смерти епископа, какой смысл предаваться бесполезным сетованиям, быть может, утрачивая из-за этого все?

Но как начать действовать, если тесть стоит и держит его за руку? Как, не показавшись бессердечным, забыть в епископе отца — и думать не о том, что он потерял, а о том, что может приобрести?

— Да-да,— ответил он наконец мистеру Хардингу.— Мы все давно примирились с этой мыслью.

Мистер Хардинг взял его за локоть и вывел из спальни.

— Мы увидим его завтра утром, а пока предоставим все женщинам,— сказал он, и они спустились вниз.

Уже смеркалось, а премьер-министру следовало в этот же вечер узнать, что епархия вакантна. Это могло решить все, и потому в ответ на новые утешения мистера Хардинга архидьякон заметил, что следует немедленно отправить в Лондон телеграфную депешу. Мистер Хардинг, и так уже несколько удивленный таким неожиданным горем доктора Грантли, теперь совсем опешил, но ничего не возразил. Он знал, что архидьякон надеялся стать преемником отца, но ему не было известно, какое подтверждение получили эти надежды.

— Да,— сказал доктор Грантли, справившись с минутной слабостью.— Депешу надо послать тотчас. Мы не знаем, каковы могут быть последствия промедления. Не сделаете ли этого вы?

— Я? Да, разумеется. Я буду рад помочь, но не совсем понимаю, что именно вам нужно.

Архидьякон сел к бюро и написал на листке бумаги:

Графу N, Даунинг-стрит или в любом другом месте.

Епископ Барчестерский скончался.

Депешу отправил преподобный Септимий Хардинг”.

— Вот,— сказал он.— Отнесите это на станционный телеграф. Возможно, они попросят вас переписать депешу на форменный бланк. И больше от вас ничего не потребуется. Да, нужно еще будет заплатить полкроны,— пошарив в кармане, архидьякон достал названную монету.

Мистер Хардинг почувствовал себя рассыльным и невольно подумал, что обязанность эту на него возложили в не слишком подобающее время; однако он промолчал и взял листок и деньги.

— Но вы поставили в депеше мое имя, архидьякон?

— Да. Она должна быть подписана духовной особой, а кто больше подходит для этого, чем вы, старейший друг покойного? Впрочем, граф не станет смотреть на подпись... поторопитесь, дорогой мистер Хардинг!

Мистер Хардинг на пути к станции достиг уже двери библиотеки, как вдруг вспомнил, с каким известием он входил в спальню бедного епископа. Но та минута показалась ему слишком торжественной и неподходящей для суетных новостей, а потом они на время и вовсе изгладились из его памяти.