Вольтер - Белый бык
После кофе все пошли прогуляться по берегу Нила. Тут белый бык, учуяв поблизости своих мучителей-пророков, испустил ужасающий рев, яростно бросился на них и ударил рогами; а так как у пророков всегда была только кожа да кости, непременно забодал бы их до смерти, если бы владыка всего сущего, который все видит и которому до всего есть дело, в тот же миг не обратил их в сорок. Они даже не заметили этого и, как ни в чем не бывало, продолжали свою болтовню. То же самое случилось впоследствии с Пиэридами [46]: вот до какой степени баснословие подражает истории!
Это новое происшествие навело мудрого Мамбреса на новые размышления.
– Три великих пророка обращены в сорок, – сказал он себе. – Этот пример должен отвратить нас от пустословия и пристрастить к похвальной сдержанности.
Придя к выводу, что мудрость выше красноречия, он, по своему обыкновению, принялся было обдумывать эту мысль, как вдруг его взоры поразило грандиозное и устрашающее зрелище.
Глава седьмая. О ТОМ, КАК ПРИБЫЛ ЦАРЬ ТАНИСА, РЕШИВШИЙ ПРИНЕСТИ В ЖЕРТВУ СВОЮ ДОЧЬ И БЫКА
Клубы пыли заволокли горизонт от края до края. Слышалась дробь барабанов, раздавались звуки труб, дудок, гуслей, кифар и флейт. Эскадрон за эскадроном, батальон за батальоном приближалось войско Амазиса, царя Таниса, а сам он ехал во главе своих армий на коне, покрытом алым чепраком с золотым узором. Герольды кричали:
– Да будет схвачен белый бык, и да будет он связан, и брошен в Нил, и отдан на съедение рыбе Ионы, ибо царь Амазис, наш справедливый владыка, хочет отомстить ему за то, что он околдовал его дочь!
Доброму старцу Мамбресу пришлось размышлять больше, чем когда-либо. Он догадался, что зловредный ворон успел все выболтать царю и что теперь принцессе грозит опасность сложить голову на плахе. Он шепнул змею:
– Милый мой друг, поспешите утешить прекрасную Амазиду, мою воспитанницу; пусть она ничего не боится, что бы там ни случилось. Позабавьте ее небылицами, чтобы отвлечь от тревожных мыслей; все девушки их любят, да и вообще без небылиц не добьешься успеха в этом мире.
Потом он простерся перед Амазисом, царем Таниса, и сказал ему:
– Да продлятся дни твои, государь! Белый бык должен быть принесен в жертву, ибо ваше величество никогда не ошибается. Однако владыка всего сущего повелел, чтобы его отдали на съедение рыбе Ионы не раньше, чем найдется замена умершему быку в Мемфисе. Тогда вы будете отмщены, а ваша дочь – расколдована, ибо вы знаете, что ею завладели злые духи. Ваше благочестие не позволит вам ослушаться велений всевышнего.
Амазис задумался.
– Бык Апис мертв, – сказал он наконец, – упокой же, господи, его душу! А сколько, по-вашему, потребуется времени, чтобы отыскать другого быка, способного править плодородным Египтом?
– Сир, – ответил Мамбрес, – я прошу у вас всего неделю отсрочки.
Царь, который был весьма благочестив, сказал:
– Дарую вам эту отсрочку и остаюсь здесь на неделю, а по прошествии этого времени велю казнить соблазнителя моей дочери.
И он приказал разбить шатры, призвал своих поваров и музыкантов и оставался там семь дней, как об этом говорится у Манефона [47].
Старушка пришла в отчаяние, узнав, что быку, за которым ей поручили присматривать, осталось жить всего неделю. Каждую ночь она пугала царя привидениями, надеясь, что он отменит свой жестокий приговор, но поутру царь забывал обо всем, что видел ночью, подобно тому, как Навуходоносор не мог вспомнить свои сны [48].
Глаза восьмая. КАК ЗМЕЙ ЗАБАВЛЯЛ ПРИНЦЕССУ НЕБЫЛИЦАМИ
Тем временем змей рассказывал прекрасной Амазиде небылицы, стараясь усладить ее печаль. Он поведал ей, как в свое время исцелил от змеиных укусов целый народ [49], показавшись ему с навершия жезла. Рассказал о некоем герое [50], чьи подвиги выгодно отличались от деяний Амфиона [51], построившего Фивы в Беотии. Когда Амфион играл на скрипке, обтесанные камни сами собой складывались в стены, так что не успевал он окончить ригодон или менуэт, как город был уже построен; а этот герой [52] разрушал города, трубя в пастушеский рожок. В области, простиравшейся всего на четыре лье в длину и столько же в ширину, он умудрился отыскать три с лишним десятка могущественнейших царей и всех до единого перевешал. Кроме того, он обрушил каменные глыбы на бегущее перед ним неприятельское войско, а разделавшись с ним, остановил среди бела дня солнце и луну, чтобы вторично разделаться с неприятелем на склоне горы Вефоронской, между Аиалоном и Гаваоном. В этом он следовал примеру Вакха, остановившего солнце и луну во время своего путешествия в Индию.
Деликатность, свойственная всей его породе, не позволила змею рассказать прекрасной Амазиде о могучем Иеффае [53], сыне блудницы, который отрубил голову собственной дочери по случаю одержанной им победы, – эта история могла бы насмерть перепугать бедную принцессу. Зато он описал ей похождения силача Самсона, побившего тысячу филистимлян ослиной челюстью, связавшего хвост к хвосту триста лисиц, а под конец угодившего в сети к одной девице [54], которая – увы! – не отличалась такой красотой, нежностью и сердечностью, как очаровательная Амазида.
Затем он поведал ей о несчастной любви Сихема к шестилетней Дине [55] и о более счастливых связях между Воозом и Руфью [56], Иудой и его невесткой Фамарью, Лотом и его двумя дочерьми, не пожелавшими, чтобы погиб род человеческий, между Авраамом и его служанками [57], Рувимом и его матерью [58], Давидом и Вирсавией [59]; не забыл он рассказать и о бесчисленных связях царя Соломона, – словом, сделал все, чтобы развеять тоску несчастной принцессы.
Глава девятая. КАК ЗМЕЮ НЕ УДАЛОСЬ УТЕШИТЬ ПРИНЦЕССУ
– Все эти россказни наводят на меня скуку, – заявила Амазида, которая не была обделена ни умом, ни вкусом. – Они годятся лишь для того, чтобы какой-нибудь олух вроде Аббади [60] или болтун вроде д'Утвиля [61] развлекали ими ирландцев или иных невежд. Небылицы, которые с удовольствием послушала бы моя прапрабабка, нисколько не интересуют меня, воспитанницу мудрого Мамбреса: ведь я уже успела прочитать и «Матрону Эфесскую», и «Опыт о человеческом разуме» [62] египетского философа Локка. Я хочу, чтобы сказка была правдоподобна, а не походила на бессвязный сон, чтобы в ней не было ни пошлости, ни вздора. А больше всего мне хочется, чтобы под покровом вымысла проницательный взор мог углядеть в ней какую-нибудь глубокую истину, недоступную существу заурядному. Мне надоели колдуньи, которые вертят, как хотят, солнцем и луной; пляшущие горы; реки, текущие вспять; воскресшие мертвецы и прочий вздор; особенно невыносимо, когда обо всем этом говорится напыщенным и бессвязным слогом. Девица, чей возлюбленный, того и гляди, пойдет на корм рыбам, а сама она сложит голову на плахе по приказу собственного отца, нуждается в утешении; вы и сами это понимаете. Но постарайтесь утешить ее так, чтобы ей это пришлось по вкусу.
– Нелегкую же задачу вы мне задали, – вздохнул змей. – В прежние годы мне удалось бы доставить вам немало приятных минут, но с некоторых пор я растерял всю свою память и воображение. Прошло то время, когда я умел развлекать девиц! Посмотрим, однако ж, не удастся ли мне припомнить какую-нибудь назидательную историю, которая пришлась бы вам по вкусу.
Двадцать пять тысяч лет назад стовратными Фивами правили царь Гнаоф и царица Патра. Царь был весьма красив, царица – еще краше, но вот беда – у них не было детей [63]. Гнаоф обещал награду тому, кто отыщет наилучшее средство для продолжения царского рода.
Медицинский факультет и Хирургическая академия выпустили множество ученых трудов, посвященных этой важной проблеме, но ни один из них – увы! – никуда не годился. Царицу посылали на воды, она молилась по обету девять дней подряд, она пожертвовала кучу денег храму Юпитера Аммона, ведающего производством аммиачных солей, – все было напрасно. Наконец к царю явился некий двадцатипятилетний жрец и сказал: «Государь, я знаю заклинание, которое поможет мне до-478 биться того, что так страстно желает ваше величество. Дозвольте мне шепнуть его на ушко вашей августейшей супруге; если после этого она не понесет, можете меня повесить». – «Будь по-вашему», – согласился царь. Жрец провел четверть часа наедине с царицей, после чего она понесла, а царь едва удержался, чтобы не повесить юного пройдоху.
– О господи! – воскликнула принцесса. – Сразу видно, куда вы клоните. Эта сказочка довольно пошловата; она оскорбляет мою девичью честь. Придумайте что-нибудь поправдивей, поинтересней, а главное – поновей; что-нибудь такое, что могло бы «завершить образование моего сердца и ума», как говорил египетский профессор Линро [64].
