Василий Великанов - Повесть об укротителе
— Богачи-то редко имеют друзей, — проговорил Ананий Матвеевич и повернулся спиной к Варюгину. — Пойдём, Николай Павлович. В тесноте, да не в обиде.
В этот вечер долго не ложились спать. Дед вспоминал русско-японскую войну и как он участвовал в Цусимском бою, а Ладильщиков рассказывал о том, как он воевал с немцами и с «беляками». Ваня жадно слушал разговор взрослых, забыв, что ему давно пора спать. Дарья Ивановна, высокая сухощавая женщина, сказала:
— Ваня, спать пора.
— Да погоди ты, мама, — отмахнулся сын.
— Мёдом его не корми, а о войне расскажи. Это только в рассказах она интересная, а так — только погибель людям. Отец вот сложил там голову, а я майся одна.
Потом втроём они ходили проведывать Мишука. В тёплой бане, развалившись на соломе, медведь сладко спал.
— Тоже, небось, устал, — промолвил дед.
— Ананий Матвеевич, а почему, как ты думаешь, Варюгин даже не пошевелился, когда медведь придавил меня? Ведь он мог бы помочь — Мишук ещё помнит его…
— Эх, Николай Павлович, что от птицы молока, ждать добра от кулака. Он ведь до сих пор жалеет, что отдал тебе медведя. Шкура! Народа тогда побоялся. А потом досадовал.
Ладильщиков в этот вечер заснул не скоро. В голову лезли то бандиты, то Мишук с его дикой выходкой… «А все-таки напрасно я снял с него намордник…» — подумал он.
Рано утром, стряпая у печки, Дарья Ивановна сказала:
— С ума свели вы моего Ванюшку, Николай Павлович. До свету ещё вскочил и — к медведю.
Ананий Матвеевич умывался в углу из глиняного рукомойника, похожего на чайник и подвешенного к потолку на верёвочке.
— Хочет с вами поехать, да не смеет спросить, — сказал дед, — а я ему говорю — мал ещё, слаб.
В это время вошел в дом со связкой дров Ваня и, поняв, что речь идет о нём, потупился и покраснел.
— Вот так кормилец, — сердито сказала мать, — от матери бежать хочет. Отец на войне голову потерял, а он хочет под медведя попасть.
— Ну, так уж и под медведя, — проговорил Дед, — бабам всегда страхи кажутся.
Когда же мать вышла в сени, Ладильщиков сказал:
— Пока не могу тебя, Ваня, взять, а вот как заведу ещё зверей, так уж без помощника мне не обойтись…
Провожать Ладильщикова высыпали все ребятишки села. Длинной гурьбой они долго бежали вслед за санями и кричали;
— Приезжайте к нам еще! Приезжайте-е!..
Ваня, проехав с Ладильщиковым километра два, слез с саней и, прощаясь, сказал:
— Пишите, дядя Коля.
— Непременно напишу. А ты спортом занимайся, а то не возьму.
В тот же день Ваня притащил из кузницы ржавую цепь, пудовую гирю и стал упражняться. Каждый день он щупал свои бицепсы и думал, что они растут у него не по дням, а по часам.
Ваня хотел быть таким же сильным, как Николай Павлович, и вместе с ним укрощать зверей.
ГОРЯЧАЯ КАРТОШКА
Мартовская ночь была холодная, сырая. Встречный ветер посвистывал в узенькие щели товарного вагона, Поезд шёл почти «шагом» и часто останавливался. Лязгали буфера, вагоны толкались и вздрагивали. Казалось, что этому нудному движению не будет конца.
Так в те времена ходили поезда.
В теплушке вокруг раскалённой докрасна чугунной печи сидели плотным кольцом демобилизованные красноармейцы, курили махорку и рассказывали интересные житейские истории и побасенки. Здесь же, рядом с матросом Федей, сидел и Ладильщиков,
В углу на привязи стоял Мишук, Ночью он обыкновенно спал, а сейчас не ложится. Топчется на месте, качается из стороны в сторону и временами со стоном мычит «у-у-у». Он голоден. Едут уже вторые сутки, а хозяин дал ему лишь небольшой кусок жмыха. Только раздразнил аппетит. Да и холодно в углу, продувает.
На печке стоит солдатский котелок, из которого курится пар и несется запах картошки.
Ладильщиков знает, что его Мишук страдает от голода, но что он может сделать? У него у самого-то осталась маленькая корка хлеба.
Красноармейцы угостили медведя кто чем мог, но это угощение лишь разожгло аппетит, У самих-то красноармейцев было по две воблы, по фунту чёрного хлеба и по куску сахара. Скуден был солдатский сухой паёк в те годы,
Но вот все интересные истории рассказаны, парная картошка съедена и в вагоне разлилась приятная теплота, Люди разомлели и, прильнув головой к своим тощим вещевым мешкам, задремали.
Ладильщиков подошёл к медведю и, разрезав на тонкие кусочки две картофелины, стал угощать Мишука, Медведь втягивал губами кусочки в рот и жадно глотал. Съев картошку, медведь высунул кончик чёрного языка, схватил лапами руку хозяина и потянул её ко рту. Но в руке уже ничего не было. Медведь глухо хрюкнул и отпустил руку.
— Эх, — вздохнул Ладильщиков, — плохо мы с тобой живём, Мишук… Потерпи, будем жить лучше.
Ладильщиков прилёг на пол возле матросов и вскоре уснул.
Колеса однообразно отстукивали: тек-так… тек-так… тек-так…
Печка постепенно затухала: угли меркли и меркли сначала до тёмно-красного цвета, потом до бурого и пепельно-тёмно-серого. А запах варёной картошки не исчезал, хотя на печке давно уже стоял котелок только с водой.
Медведь крутился на привязи и тянулся, рвался к печке, дёргая цепь. Вагон вдруг сильно стукнуло, качнуло, и вместе с движением вагона Мишук дёрнулся от стены, Кольцо не выдержало. Теперь он на свободе. Медведь зашагал к печке. Матрос Федя, на которого наступил Мишук, спросонья выругался:
— Кой черт там лезет, как медведь…
И, перевернувшись на другой бок, закрыл голову бушлатом.
Добравшись до печки, Мишук сунулся носом в котелок и тут же отпрянул — в морду ударил горячий пар. Медведь присел и сунул в котелок лапу. Её обожгло кипятком. Медведь выхватил лапу и ударил по котелку. Горячие брызги обожгли медведю нос. Разъярённый зверь зарычал и пихнул лапами печь, С громом и стуком рухнула на пол длинная железная труба, и рассыпались красноватые угли. Разбуженные стуком и рычанием зверя, красноармейцы вскочили и заметались во мраке по вагону, не понимая, что же произошло. Вагон сильно толкнуло, и люди повалились на пол. Поезд остановился. Кто-то крикнул: «Пожар!», а матрос закричал: «Полу-ундра!» и, открыв дверь, выпрыгнул из вагона. За ним запрыгали наружу и другие.
Проснувшись, Ладильщиков тоже не сразу понял, что случилось, но, присмотревшись, увидел своего Мишука, который сидел посредине вагона и с ворчанием мял лапами жестяную трубу. Ухватившись за цепь, Ладильщиков изо всей силы потянул медведя в угол.
— Мишук! Мишук! На место!
К вагону подбежал высокий железнодорожник и, размахивая фонарем, крикнул:
— Что тут случилось?!
— Авария! — ответил матрос Федя. — Уберите от нас косолапого черта!
Ладильщиков собирал по полу угли.
— А какая это станция? — спросил он.
— Бологое.
— Во, как раз сюда мы и ехали с Мишуком на гастроли.
— Отчаливай, браток, со своим зверем!.. — крикнул матрос Федя.
Кое-как опять установили повреждённую печь. Труба была сильно помята.
— Без инструмента её не выправишь, — сказал Ладильщиков.
Железнодорожник осмотрел печь и сердито сказал:
— Пожар могли сделать… Придётся вам, гражданин, штраф уплатить за порчу казённого имущества.
— Я признаю, но… у меня нет денег.
— Мы сами всё исправим, — сказал матрос Федя.
— Это не имеет значения, — продолжал железнодорожник, — пройдёмте к начальнику станции.
— Сейчас, я только отвяжу Мишука.
Пока Ладильщиков выводил из вагона медведя, железнодорожник исчез.
— Сдрейфил! — засмеялся матрос. — И о штрафе, небось, забыл!
Рассветало. Пахло сыростью, весной. На путях снег был тёмный от масел и угольной пыли. Село начиналось прямо от станции деревянными серыми домиками.
Медведь, внюхиваясь в воздух, спокойно зашагал за хозяином.
Кто-то из дорожных друзей-красноармейцев на прощанье посоветовал Ладильщикову:
— Корми его получше.
А матрос Федя вслед ему весело крикнул:
— Счастливого плаванья, браток!
ХОРОШАЯ ВСТРЕЧА
Прошло полгода. За это время немало поколесил Ладильщиков со своим Мишуком по городам и селам Псковской, Новгородской и Тверской губерний.
И вот Ладильщикова пригласили в Москву, в летний театр первой Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Но когда он познакомил со своими номерами директора театра Аменицкого, тот сказал:
— Видите ли, товарищ Ладильщиков, всё это неплохо, но не совсем то, что нам надо. Силовые номера у нас уже есть, а борьба с медведем хоть и азартное зрелище для простого народа, но несколько примитивно и не несёт в себе значительной идейной нагрузки. Не можете ли вы, Николай Павлович, представить нам что-нибудь тематическое на злобу дня, как делает это Владимир Дуров?
— Не знаю… Надо подумать… — промолвил Ладильщиков.
