Эрве Базен - Зеленый храм
— Не очень-то они рвались, эти голубые штаны, посмотреть, что там на Болотище, и прочесать его… Я пожертвовал собой, я прошел по этим колышкам голыми ногами и с далеко не гордым видом. На острове, конечно, ни души. Ничего, кроме нагромождения веток, а сверху почерневшие камни. То есть мы напали на очаг! Так делают скауты или землекопы, подогревающие пищу в котелках. И там, на самом виду, лежало… Угадайте что? Ни за что на свете не угадаете… Конечно, не послание. Предмет? А какой? Как дать понять тому, кто тут пройдет, и только ему одному? «Это обиталище известно, известно, что ты тут делаешь. Беги!»
— Шпики, — уточнил Колен, — рты разинули, когда я им протянул маленькую поваренную книгу под названием: «Сто способов приготовления рыбы».
Во всяком случае, всем ясно, что у нас не было помрачения рассудка… а мне, если в этом была необходимость, что у моей дочери есть некоторый талант. Колен ушел, потрусил к своему сектору, где ему вменено в обязанность проверять разрешения на охоту, есть ли печать полиции и тем ли заряжены ружья. А я на кухне возле открытого окна заглатываю кофе. Уже раздаются выстрелы, гремит на множество ладов. Но все перекрывают глухие раскаты двенадцатого калибра. Меня выводит из себя какой-то изолированный звук: похоже, что подстрелили птицу. Выстрелы указывают на то, что группа охотников встретила группу уток. Я считаю: за десять минут восемь залпов. Маловато. Всем известно, что число немвродов в этом краю, — самое большое в мире, — не оставляет им никакого шанса на то, чтобы побить глупый рекорд лорда Грея, который за один день уложил девятьсот штук разной дичи; и я, конечно, не буду горевать, если пустые гильзы, в которых настоялся запах пороха и медные донца которых довольно долго блестят на нивах полей, прежде чем их тронет ржавчина, не отметят вехами маршрут этих отстрельщиков, принимающих участие в общей плохо организованной охоте. Мы будем даже ликовать, если акционеры общества, основанного бароном Тордеем с его восемью расположенными рядом фермами, заселенными, — что стало в копеечку, — птицами и рыбами, не будут больше стрелять со стороны дороги в Женесье.
Возможно, мы добьемся успеха. Эхо раздается с разных сторон, и это нас запутывает, но, кажется, ветер уносит его на север, а мы знаем то, что мы знаем… Смешной была та ночь: мы привели доказательства нашего мятежного духа, который все время искореняем у наших учеников, чьей суровой жертвой мы бываем. Конечно, не надо опасаться своего немного мальчишеского вида, выражающего иногда добрые намерения. Однако господин директор отнюдь не вегетарианец, беспечально съедает цыпленка и заказал на сегодня фасоль с бараниной, но защищает природу с истовостью, в коей чувствуется некоторая снисходительность по отношению к дочери и некоторая злость по отношению к роду человеческому. Ибо, дорогой друг, если известно, что охотники убивают ради удовольствия, ради гордости или выгоды (у крестьян наблюдаем то же самое по отношению к обитателям скотного двора), если правда, что они нанесли вред природе, почти полностью уничтожив не одну дюжину видов, если правда то, что они могут претендовать называться покровителями фауны под тем предлогом, что заселяют леса специально выведенной дичью, которую, впрочем, они вскоре перебьют, возмутительно, что самые серьезные из них, прекрасно знающие фауну, хотя и почитают ее, но не могут не приносить в жертву ее представителей (что бесполезно: ведь оленину они не едят)… то мы не многим лучше, хотя мы жалеем диких животных, зато не жалеем домашних, а наши зубы принуждают нас есть мясную пищу и жить за счет протеина трупов, из которых мы делаем жаркое, колбасу, икру или паштет.
Но противоречия очень быстро примиряются. В этом году триста гектаров барона граничат с заповедником. Как бы то ни было, около полуночи, стараясь держаться в отдалении от ферм, от которых идет теплый запах коров, а сторожевые псы тревожатся, заслышав незнакомца, и перекликаются, две тени пробежали по территории общины: две тени, находящиеся под покровительством ночной безлунной тьмы, прочерченной, однако, Млечным Путем и усеянной светящимися точками в достаточном количестве для того, чтобы различить, если вглядеться, ком земли, на который можно наткнуться, или металлический брус, о который можно споткнуться.
— Подожди, — сказал один, — будешь смеяться, когда все кончится.
И тени запускали руку в пеньковые мешки, подвешенные по бокам, два старых мешка из обрывков кожи и дурно пахнущие удобрения, как у садовников, отказавшихся от химикатов. Тени повторяли величественные жесты сеятелей, выбирая лучшие кустарники для удобрения этим С10Н8, подобным нафталину, запах которого так ненавидит дичь и который заставляет ее менять место, искать новые укрытия.
— Зайдем напротив, — прошептал тот же голос около часа ночи.
И две неутомимые тени действительно пошли к заповеднику. Они поменяли мешки, а в мешках поменялось их содержимое. Тени продолжали разбрасывать. На этот раз зерно. Зерно, смоченное в мясном соке, который для фазана то же, что для железа — магнит.
— А теперь можно и посмеяться…
За час до восхода солнца, выбросившего первые косые лучи, в которых заблестела паутина, а на ней жемчужинки росы, засверкали стволы охотничьих ружей, началась поспешная миграция. Низкий туман наполнился разными звуками, слышалось скольжение, прыжки, лесные шорохи, шум бреющего полета, голоса куропаток, созывающих цыплят, воркованье. А наверху, над сарычом, что летает в небе, где плывут маленькие кремовые облака, святая Бредуй, покровительница животных, наслаждалась досадой святого Гюбера: в условленный час, когда эти городские господа чаще всего спешат на охоту, их собакам, вынюхивающим, бродящим в кустах, высматривающим добычу, пришлось довольствоваться лишь, — я на это надеюсь, — запахами, влекущими не туда, куда надо.
По этой причине (а не по другим, о которых, впрочем, она меня и не уведомляет в воскресное утро) Клер легла поздно и все еще спит или нежится в постели в своей комнате, комнате девушки. Чашка Клер ждет ее. Я залпом выпиваю кофе, — в одиночестве иду готовить фасоль с бараниной и, подтрунивая над собой, выдуваю меж зубов легкое «тсс, тсс». Масло греется. Масло шипит в чугунной кастрюле, где лежит разделанный на кусочки жир, порезанный лук, ломтик шейной части и мясо с ребер. Расстроить охоту, старина, отсрочить смерть птицы, которую загоняют в рожь, чтобы потом предложить ее пуле, — это отлично. Развеселить же свою девчушку, поборницу всего живого, самому избавиться от лишнего налета серьезности, — и того лучше. Дадим стечь воде с ножек, которые мокнут со вчерашнего дня, обваляем в муке, посолим, поперчим, добавим чесноку, тмину, лаврового листа. Все-таки надо немного осадить Клер с ее фантазиями… Накроем крышкой. Мне остается только сесть и приняться за «Эклерер», который пришел в субботу и который я пока еще не пролистнул. Я перескакиваю с первой страницы, где комментируют события, связанные со смертью папы Иоанна-Павла I, на шестую, где повествуют о местных делах. «Спрямление виража на шоссе между отметками 7700 и 8050» — без этого, конечно, не обойтись, во время муниципальных выборов, в депутатском отчете, имеющем в виду благодеяния, коими мы обязаны нашему мэру. Объявление оценщика мосье Нора: «Продается мебель в хорошем состоянии». А прямо под этим помещен совсем уж неожиданный заголовок: «Возвращение к природе в нашем прекрасном крае?» Так вопрошает себя в заметке на пятнадцать строчек, — она следует за отчетом о бале пожарников, — мадам Пе, корреспондент от Лагрэри нашего местного еженедельника…
Но что это за вопли, что за прыжки на улице? Кастрюля слишком нагревается на газу, надо смочить крышку. Кто-то кричит: «Торопитесь!» Я убавляю газ. Я даже слишком убавил: он потух. Снова зажигаю. Но вот завыла сирена мэрии; сперва низко, затем пронзительно, зазвенел в буфете стакан, звук сирены то опадает, то вновь вздымается, и так три раза, — вызывают «скорую». Значит, произошел несчастный случай, а в день открытия сезона известно, что это означает.
— Держу пари, охотятся на человека!
Клер спускается вниз, в одной рубашке, босиком. Она не ошиблась. Прильнув носами к стеклам в гостиной, мы видим шестерых охотников, явно огорченных, они окружили тележку, которую тащит седьмой.
— Сильвестр! — вскрикивает моя дочь изменившимся голосом.
И впрямь — это наш кузен Сильвестр Годьон, владелец фермы в отдаленном районе нашего края; сорокалетний, обожженный солнцем, ибо тридцать лет потел на неплодородных склонах, холостяк, ожесточившийся из-за того, что не нашел, как сотни ему подобных, кандидатку, желающую надрываться на работе и жить без копейки. Раненого не видно, его пока еще скрывают стенки повозки. Отовсюду доносится: «Кто это?» Отвечают охотники неопределенными жестами. В приоткрывшиеся двери просовываются лица, видные наполовину. Дети присоединяются к охотникам и вместе с ними сопровождают приближающуюся к нам тележку. Задняя стенка опущена: с тележки спускается пара ног, обутых в летние туфли с веревочной, потершейся подошвой. Наконец колесо, обитое железом, подкатывает к нам, проезжает мимо, мы видим лежащего в тележке. Клер вонзает ногти в мою руку.
