Надежда Тэффи - Авантюрный роман
— Да я говорю, что неловко так сразу, первый раз человек пришел, и вдруг сразу и счета на столе. Поймет, что нарочно приготовили, — урезонивающим тоном протестовала Фифиса.
— Ну что там дурак поймет?
— Дурак! А коли не дурак?
— А не дурак, так тем лучше. Сразу увидит, чего от него ждут. Ну, живо!
Работа закипела. Мордальоновна покорно и даже как будто испуганно вытирала стол, мела пол, дула на крошки. Фифиса носилась вихрем на своих тонких ножках. Никто уже не шутил и не смеялся. Все понимали, что с забавами и хихиканьем покончено, что надо готовиться к приступу, чтобы враг не застал врасплох.
Любаша, с лицом сосредоточенным и сразу до неузнаваемости постаревшим, руководила работами. Ее выслушивали почтительно, забыв о всякой фамильярности.
— Мне, как же, — надеть передник? — спросила Фифиса.
— Да, пожалуй, лучше в переднике. Если найдется чистый… И когда впустите, попросите подождать и пойдете мне доложить. Поняли?
— Поняла-с.
— А Мордальоновна будет здесь сидеть с картами. Счета нашли?
— Здесь-с. Вот я на столе положила, как приказали.
Наташа встала.
— Я ухожу.
И вдруг вспомнила:
— Да, я ведь пришла спросить — не знаете ли вы адрес Шуры Дунаевой? Танцовщицы.
— Ах, Шуры-Муры? Господа, кто знает адрес Шуры-Муры?
— Я знаю, — отозвалась Фифиса. — Они обе живут в отельчике на Клиши. Улица Клиши, номер пятый.
— Спасибо.
Наташа подошла к Любаше, чтобы поцеловать ее на прощание.
— Ах, Боже мой! — вдруг вскрикнула та. — Вино забыли! Фифиса, беги скорее за порто. Бутылку порто. Нет, внизу больше не дают. Беги через улицу и купи на деньги. И возьми бисквитов. Мордальоновна, приготовь стаканчики, да живее! Он каждую минуту может прийти. Фифиса! Вот тебе деньги.
И в то время, как Наташа, чувствуя, что мешает, и торопясь уйти, целовала ее в щеку, она вынула из сумочки единственный бывший в ней денежный знак — сложенную вчетверо стофранковку и протянула ее Фифисе. Рука ее, сверкая огромным бриллиантом кольца, была мгновение так близко от лица Наташи, что ошибиться Наташа никак не могла. То, что она увидела, было ясно и показаться не могло: она увидела на сложенной вчетверо стофранковке яркое зеленое пятно.
7
Наташа особой любовью среди своих приятельниц не пользовалась. Ее считали глуповатой, неинтересной, ничего не обещающей. Прозвище, которое к ней приклеили и о котором она, к счастью для себя, не догадывалась, хорошо определяло отношение к ней. Ее называли «восточная кобылица».
На лошадь она, между прочим, совсем не была похожа: среднего роста, стройная, с движениями легкими и мягкими, с лицом совсем уж не лошадиным, недлинным, с темными тихими глазами. Но, странное дело, — прозвище это все-таки подходило к ней. Может быть, определяло какой-то душевный склад ее. Объяснить это трудно. Так, например, почему одному человеку «идет» имя Александр, а другому Сергей? Чем вы это объясните? Какие данные и приметы должны быть у того и у другого? Как определить? А между тем это так.
Красивой Наташу признавали все. Но нравилась она мало кому.
— Неинтересна.
— Скучная.
И действительно, ей было на свете скучновато. Точно всегда была она не на своем месте. В буржуазном обществе чувствовала себя богемой, в среде богемы сжималась и смущалась. Было в ней что-то стародевское, хотя во время революции была она месяца три замужем за бывшим помещиком. Во время эвакуации они потеряли друг друга, да Наташа и не горевала об этом. Не по легкомыслию, а потому, что в то безумное время многие так истерически сходились от страха одиночества, от предсмертной тоски, когда нужно, чтобы был хоть кто-нибудь, кому можно сказать:
— Мне страшно!
И можно сказать:
— Прощай!
Находили друг друга, не ища, сходились, расходились, и, уходя, ни один не смотрел вслед другому…
После мужа были у Наташи романы, короткие и скучные, и ни один из этих случайно подошедших к ней людей не искал тепла, близости душевной, ни один не рассказывал с грустью и нежностью о годах своего детства, не каялся со сладким стыдом в былых увлечениях. К близости с ней относились, как к остановке на маленькой почтовой станции. Едет человек на перекладных, ждет, пока перепрягут лошадей, и знает, что сейчас же и дальше. Так не распаковывать же на такой короткий срок своих чемоданов!..
Недолгие, скучные романы: несколько обедов в ресторане, несколько дансингов, несколько театров. И все.
— Мы будем переписываться…
— Вы меня не забудете?
— Ни-ко-гда.
Они уходили, и она не вспоминала о них. Даже во сне.
* * *Выйдя от баронессы, Наташа пешком пошла домой. Шла медленно, останавливаясь, так билось сердце, что даже тошнило.
— Это уж прямо психоз, — говорила она себе. — Я всюду вижу эти зеленые знаки. Точно какой-то авантюрный роман. Тайна зеленого пятна… Но все-таки — в чем же дело? Допустим, что Гастон взял тогда мои деньги и я видела у него свою бумажку. Но как могла попасть такая же бумажка к Любаше? Случайно тоже запачкалась в зеленую краску? И случайно два точно таких же пятна — одно широкое, круглое, другое длинной полосой… Уж очень была бы удивительная случайность. Прямо чудо.
Но не могла же она спросить у Любаши — откуда у нее эта бумажка. Совсем был бы идиотский вопрос. Если бы можно было рассказать всю субботнюю историю, тогда и спросить было бы вполне естественно. Но рассказывать нельзя. Поехала черт знает с кем, напилась и ночевала в каком-то притоне. И после этого еще завтракала с этим самым типом! Все эти Любаши, наверное, проделывают вещи и похуже, но уж, конечно, никогда об этом не рассказывают.
Нет, ничего рассказывать нельзя и про странную стофранковку тоже спросить нельзя. Потом все, наверное, выяснится.
А теперь оставалось одно: разыскать Шуру и спросить, что она знает. Шура милая и простая, может быть, ей можно будет рассказать… Уж если кому — так ей одной.
8
Дом, где жили Шура-Мура, Наташа искала недолго. Это был парижский отельчик, населенный почти сплошь русскими, такой для русского гнезда типичный, что и на номер смотреть не нужно, и так ясно.
Из окна второго этажа, крутясь, спускалась на веревке бутылка, остановилась около окна первого этажа, и звонкий женский голос закричал:
— Марфа Петровна! Плесканите уксуску! Томаты заправить. Не могу в коридор выйтить, я на дверь записку нашпилила, что меня дома нет. Ведь куска проглотить не дадут… А, Марфа Петровна?
А из окна первого этажа толстая голая рука ловила бутылку.
По узенькой крутой лестнице-винтушке Наташа стала подыматься. Всюду неплотно прикрытые двери и из щелей — любопытные носы, тараканьи усы, острые глаза, шорохи, шепоты, детский рев и громкие споры самого интимного содержания. Кое-где на дверях записочка:
«Ключ под ковриком».
«Маня, подожди Сергея».
«Ушла за телятиной, твоя до гроба».
А на двери, за которой громче всего галдели и стучали вилками, — лаконичное и суровое:
«Дома нет».
Лестницы в таких отельчиках всегда вьются так круто, что поднимающемуся кажется, будто он видит свои собственные пятки. И все время бегают по этим лесенкам жильцы то вниз, в лавочку, то друг к другу за перцем, за солью, за спичками.
Шныряют по лесенкам и торговые люди с корзинками и пакетиками, предлагают за 20 франков чулки, «которым настоящая-то цена 60», либо флакончик духов неопределенных запахов за восемь франков «вместо сорока». Носят и копченую рыбу «вроде нашего сига», и в той же корзинке крепдешины, «каких в магазине вам и не покажут».
Наташе повстречалась приятная конопатая скуластая рожа с узлом в руках и, смущенно улыбнувшись, предложила:
— Не желаете сукенца хорошего?
И, уже спустившись на несколько ступенек, прибавил совсем безнадежно и единственно в силу коммерческой техники:
— Есть отрез на брюки…
Сверху перегнулся кто-то через перила и крикнул:
— Если вы к Саблуковым, то они просили обождать.
А из двери высунулся любопытный нос и спросил:
— Да вы к кому?
Она сказала.
— Так ведь они, кажется, уезжают, — пискнул кто-то из другой двери.
— Это танцовщицы-то? Нет, они должны быть у себя, — закричал кто-то этажом ниже.
Из той двери, где «никого не было дома», тоже высунулся кто-то и что-то посоветовал…
Наташа поднялась на пятый этаж и постучала. Встретили ее радостным визгом. Визжала Шура. Мурка выразила свою радость улыбкой и еще тем, что немедленно освободила один из двух стульев, составляющих меблировку комнаты, от наваленных грудой кисейных юбок, галунов и шарфов и подвинула его Наташе.
— Наташа! — визжала Шура. — Уезжаем! Контракт на пять городов… В меня влюблен голландец… Ни слова ни на каком языке… Какая ты красавица! Кто тебе дал мой адрес?
