Джордж Элиот - Сайлес Марнер
Золотые кудри малютки Эппи заменяют ему мертвые и холодные столбики монет. Религия и погоня за золотом не принесли ему ничего, кроме разочарования. Только любовь, самоотверженная и не останавливающаяся перед любыми жертвами, приносит ему подлинное счастье. Особый интерес представляют поэтому последние главы романа, где испытывается прочность созданных на этой основе отношений.
Похищенное золото найдено. Оно вернулось в хижину ткача. На столе лежат злополучные мешочки с золотыми гинеями. И тут же раздается стук в дверь. Вернув Марнеру старого бога, судьба пытается отобрать у него новое божество. Появляется законный отец Эппи, Годфри, и требует свое дитя обратно. Возникает ситуация сказочного «мелового круга», из которого во времена царя Соломона две матери должны были тянуть ребенка. Но здесь судьей выступает сама Эппи, и одна из сторон стремится подкупить этого судью, предлагая богатство, которое в этой деревушке кажется несметным. Эппи сразу может стать богатой леди, ездить в собственном экипаже, ей будет принадлежать земля, она сможет беззаботно наслаждаться жизнью и выйдет замуж за светского человека. Тем не менее Эппи решает остаться в хижине бедняка Марнера. Это логика сказки, где награждается добродетель и наказывается порок. У Элиот это соответствует ее идее могущества доброго примера, искренней вере автора в то, что число альтруистов на земле должно множиться, что благие поступки вызывают у людей желание следовать их примеру. В ряде романов Элиот этот догматический тезис вступает в противоречие с реалистическим методом автора. Но в этом романе подобный исход кажется возможным потому, что сам образ Эппи несет в себе черты бескорыстия. Эта девушка с ее простодушием и неиспорченностью действительно может принять подобное решение. Доведись такое дело решать девице из семьи Мэси или Осгуда, разве она бы нашла в себе силы отказаться от богатства? В этих семействах с детства умеют ценить деньги. Но девушка, выросшая в хижине, где идея накопления потеряла свою власть, где не было голода, но не было и тщеславия, где равнодушно относились к мнению окружающих и сумели избежать воздействия их меркантильных вкусов и предрассудков, действительно могла отвергнуть чуждого ей Годфри и остаться с близкими ей Сайлесом и Эроном.
Характерно, что Годфри просто не понимает этого решения Эппи. Для него притягательная сила денег так же бесспорна, как права родного отца. Он оскорблен в своих лучших чувствах — он считал, что приносит жертву, а его жертву не приняли. Более тонкая Нэнси, однако, понимает и почти одобряет Эппи, несмотря на то, что ее муж при этом терпит поражение. Здесь сказочный конец психологически мотивирован, и эта мотивированность позволяет без особой натяжки сочетать реалистические элементы романа с идеализацией в духе альтруистических убеждений автора.
Творческий метод Элиот как раз и характерен этим сочетанием элементов реального и идеального. Однако только в лучших своих романах писательнице удается свести воедино эти противоречивые принципы, так что идеальное подчеркивает низменность реального и дискредитирует изображаемую действительность, хотя рекомендуемый автором выход и является утопическим, сказочным.
В отличие от романтиков Элиот стремилась в своем творчестве совместить прозу современной жизни, неприкрашенную обыденную действительность, и идеальное начало. Ее отрицательные герои живут и действуют на основе обычных для буржуазного общества своекорыстных законов, но ее положительные герои свободны от эгоизма. Чем же определяется их поведение? Здесь Элиот привлекает для объяснения позитивистскую доктрину «служения другим людям», внешне благородную, но утопическую. Эта доктрина, отражавшая идеи «классового мира», уводила писательницу от исследования подлинных исторических и социальных закономерностей. А это, в свою очередь, суживало и обедняло реализм Элиот по сравнению с Диккенсом и Теккереем. Тем не менее в лучших произведениях Элиот ее гуманный демократизм и реалистическое чутье большого мастера позволили писательнице осудить буржуазные отношения, показать их губительное влияние на человека и создать значительные по художественному мастерству произведения литературы.
Джордж Элиот. Сайлес Марнер: Роман
Из всех даров судьбы на склоне лет
Нам драгоценнее всего ребенок:
Он вносит радость — в мысли
о грядущем.
Вордсворт.Часть первая
Глава I
В те дни, когда в деревенских домах деловито жужжали веретена и даже знатные дамы, разодетые в шелк и кружева, забавлялись игрушечными прялками из полированного дуба, в глухих местностях, расположенных далеко от проезжих дорог или затерянных в горах, можно было встретить каких-то бледных, малорослых людей. Рядом с крепкими сельскими жителями они казались последними потомками вырождающегося племени. Всякий раз, когда в поле, выделяясь черным силуэтом на фоне раннего зимнего заката, появлялся какой-либо из этих странных чужаков, собака пастуха принималась неистово лаять. Впрочем, какая собака не лает, завидев человека с тяжелым заплечным мешком? А эти изможденные люди редко пускались в путь без своей загадочной ноши. И сам пастух, хотя у него были все основания предполагать, что в мешке ничего нет, кроме льняной пряжи или нескольких штук сурового полотна, сотканного из той же пряжи, был уверен, что в ткацком ремесле, как бы полезно оно ни было, без участия дьявола дело не обходится. В те далекие времена необычные и даже просто редко повторяющиеся явления, как приход бродячего торговца или точильщика, легко порождали суеверный страх. Где дом этих скитальцев, откуда они пришли — никто не знал; а как можно судить о человеке, если тебе не довелось встретить кого-нибудь, кто знал бы если не его самого, то хотя бы его отца или мать? Для сельских жителей тех времен мир за пределами их повседневного опыта казался чем-то смутным и загадочным, — их неискушенному разуму странствия этих людей представлялись чем-то таким же непостижимым, как зимняя жизнь ласточек, возвращающихся с наступлением весны. Даже к поселенцу, если он пришел издалека, до конца его дней относились с оттенком недоверия, и никто бы не удивился, если бы после многих лет безупречной жизни он совершил преступление, особенно если этот поселенец слыл человеком образованным или искусным в ремесле. Всякое умение, будь то ловкое владение таким хитрым инструментом, как собственный язык, или иное искусство, неведомое сельским жителям, уже само по себе казалось подозрительным: честные люди, рожденные и воспитанные на глазах у односельчан, обычно не отличались познаниями и широтой ума, во всяком случае их знания не шли дальше умения разбираться в приметах погоды. А способы приобретения быстроты и сноровки в каком-либо деле казались им настолько таинственными, что граничили, в их глазах, с колдовством. Все это объясняет нам, почему бродившие по деревням и селам ткачи, выходцы из города, оставались для своих соседей чужаками и почему у них возникали странные привычки, частые у людей, живущих в одиночестве.
В начале этого столетия неподалеку от деревни Рейвлоу, близ заброшенной каменоломни, в хижине, сложенной из камня и окруженной густым орешником, усердно трудился один из таких ткачей, по имени Сайлес Марнер. Подозрительное стрекотание ткацкого станка Сайлеса, столь непохожее на привычный ровный гул веялки или на мерные удары цепов, вызывало жгучее любопытство у окрестных мальчишек. Вместо того чтобы пойти в лес искать орехи и разорять птичьи гнезда, они проводили время перед окном каменной хижины, испытывая почтительный страх перед загадочной работой и в то же время презрительное чувство собственного превосходства. Озорники передразнивали чередующиеся звуки станка и глумились над вечно гнувшим спину ткачом. Случалось, что Марнер, расправляя спутавшиеся нити, замечал непрошеных гостей. Их появление было ему настолько не по душе, что он, хотя и дорожил каждой минутой, вставал из-за станка и, отворив дверь, устремлял на них такой взгляд, что они в страхе убегали без оглядки. Кто бы мог поверить, что большие карие навыкате глаза на бледном лице Сайлеса Марнера отчетливо различают лишь то, что находится совсем близко, и что от его страшного взгляда не происходит никаких бед, — мальчишку, который не успеет удрать, не схватят корчи, у него не размягчатся кости и не перекосится рот. Дети, вероятно, не раз слышали от родителей многозначительные намеки: что Сайлес Марнер, если б только он захотел, мог бы исцелять людей от ревматизма и что тому, кто договорится с дьяволом, не нужно тратиться на врача. Такие своеобразные отголоски древнего преклонения перед дьяволом внимательный слушатель и сейчас еще может уловить в разговорах седовласых крестьян, ибо непросвещенному уму трудно представить себе могущество рядом со стремлением творить благо. Существует некая сила, которую можно убедить не причинять зла. В такую форму чаще всего облекаются представления о невидимом божестве в сознании людей, всегда отягощенных насущными заботами и влачащих жизнь, полную тяжкого труда, которая никогда не озаряется подлинным религиозным пылом. Таким людям значительно чаще приходится познавать беды и несчастья, нежели радость и наслаждение. В их воображении почти не возникает картин, порождающих желания и надежды, оно полно тяжелыми воспоминаниями и служит постоянным пастбищем для страха. «Подумайте, нет ли чего-нибудь такого, что вам сейчас пришлось бы по вкусу?» — спросили мы однажды у старого труженика, который был уже при смерти и отказывался от еды, какую предлагала ему жена. «Нет, — ответил он. — Всю свою жизнь я привык есть самую простую пищу, а сейчас мне не хочется и ее». Его жизненный опыт не подсказывал ему никаких заманчивых кушаний, способных возбудить в нем аппетит.
