Карл Гьеллеруп - Мельница
Этот костер далеко освещал окрестности. Над ним висело огненно-красное облако; небесные облака тоже светились огненным отблеском. На этом фоне молнии были незаметны, как средь бела дня, и гром был почти не слышен в шипении, шуме и грохоте пожара. Впрочем, гроза, кажется, удалялась, разойдясь в разные стороны. Град тоже вскоре перестал.
Та часть усадьбы, которая была ближе всего к жилому дому, была наполнена деятельной толпой людей. Они собрались — никто в сущности не знал, каким образом, — словно выросли из-под земли. Туг были пылающие, поднятые кверху лица, указующие огненные персты, головы с золотым нимбом волос, черные спины и еще более черные ноги, и вытянутые, качающиеся и искаженные тени, которые на сверкающей, покрытой градом земле сливались в единую массу и рассыпались, снова свивались друг с другом и вновь расходились. Особенно густой толпа была посреди двора у колодца, где неутомимо свистел и скрипел ворот; здесь начинался двойной ряд помощников, который тянулся к ближайшему к мельнице углу дома, где толпа снова сгущалась. По двум цепочкам передавались из рук в руки ведра, а человек, который стоял на лестнице посреди крыши, выливал воду на солому, так что с навеса крыши капал золотой дождь.
Гением практичности, организовавшим это, была Дракониха. Ей сразу стало ясно, что опасность грозит именно отсюда. Правда, ветер дул в другую сторону, и горящие соломинки с мельницы не могли перелететь на дом, если только ветер не переменится, что во время грозы тоже было не исключено. Но от мельницы до крыши усадьбы было так близко, что солома могла загореться от одного жара, тем более, что ветер вскоре заметно ослабел. Дракониха приняла также и другие, более чрезвычайные меры. Ей пришло в голову, что где-то должны еще лежать старые мельничные паруса, которыми только весной перестали пользоваться; и Ане вспомнила, что они лежат на чердаке (чистое благословение для мельницы, эта Ане, мадам Андерсен всегда это говорила!). Ханну безжалостно оторвали от любимого, чтобы вместе с молодежью с Драконова двора послать в экспедицию; и, взяв на чердаке паруса, они прошествовали с ними к пруду в конце сада — чтобы не останавливать работу у колодца.
Таким образом, Ханна вновь увидела милое тихое местечко, где недавно сидела с Якобом. Куда девалась уединенная сень, чистота воды, покой? Кусты бузины вокруг отливали багрянцем, а вода, в которую опустили старые, грязные, заскорузлые паруса, превратилась в волнующуюся огненную лужу, и две белые утки — они стали теперь багряными, как и все, что не было укрыто черной тенью, — испуганно махая крыльями, взлетали между кустами.
Появление мокрых парусов вызвало в усадьбе взрыв ликования, на миг заглушивший рев пламени. Вскоре они уже покрывали двойным слоем всю находящуюся под угрозой часть крыши, после чего битву за этот пункт можно было считать выигранной. До сих пор победа была под сомнением, потому что на самом краю солома уже начала дымиться.
Но деятельность Драконихи не исчерпывалась этим главным свершением. Еще когда мельник стоял на галерее, она послала первых, кто прибежал с Драконова двора, в людскую, чтобы вытащить кровати и матрасы, шкафы и одежду. В то же время Кристиан и как раз тогда вернувшийся Ларс были посланы на складской этаж, чтобы сбросить как можно больше мешков в подклеть, где услужливые руки подхватывали их и тащили на другой конец двора, туда же, куда и спасенное добро из людской, которое теперь стояло там, нагроможденное в кучу, как на аукционе.
Вдохновленные этой спасательной операцией, довольно много посторонних по собственному почину ворвались в дом и стали спасать мебель и домашнюю утварь, вытаскивая их в сад — где они были бы окончательно испорчены, если бы пошел дождь (на что люди надеялись и чего ожидали). Другие предметы проворно вытаскивались из окон, причем большинство при этом было разбито или сильно повреждено, — короче говоря, все приносили пользу разными способами и каждый делал, что мог.
Но никто не играл большей роли в событиях, чем Дракон.
Правда, этот честный малый не изнурял себя очень уж заметными физическими усилиями — для этого хватало рук, — но он мелькал всюду, а где не мелькал, там слышался его голос, и его неутомимые возгласы подбадривали и успокаивали тех, кто работал в одиночку и не мог охватить глазами общую картину; ведь благодаря этим возгласам люди убеждались, что у них есть руководитель, который видит все и держит в своих руках все нити, а также узнавали, что происходит в других местах. «Раз, два, взяли! — доносилось до них. — Выше ведра… Тащите шкаф сюда, тут ему самое подходящее место… Правильно, перенесем мешки туда, где сухо, хоть часть денег спасем!.. Вот это здорово, мамаша, ты принесла паруса!.. Да, да, мебель давайте в сад, тут она хорошо стоит, черт побери… давай выкидывай ее из окон!» А когда стали подъезжать повозки с ближайших усадеб, перед Драконом открылось новое поле деятельности: теперь с дороги слышалось: «Подъезжай сюда — в сторону, черт возьми, разворачивай лошадей задом к огню, — вот так! Поезжай к Драконову двору, там, черт побери, воды хватит». А уж когда, наконец, на усадьбу завезли брандспойт и принялись бороться с огнем на драночной крыше пекарни, Дракон оказался подлинно в своей стихии, и в самом дальнем углу сквозь клекот воды и треск огня слышался его веселый зычный рык: «Поднимай, поднимай! Выше старую помпу!»
При таком великолепном руководстве не приходилось удивляться, что самого мельника не было ни видно, ни слышно. К тому же все знали, что его чуть не убило молнией.
Когда мадам Андерсен завербовала Ханну участвовать в парусной экспедиции, та оставила мельника у дверей в сени, полагая, что он зайдет в комнату и отдохнет, как она ему посоветовала — настаивать на этом она, конечно, не смела. Но вернувшись обратно от пруда с мокрыми парусами и пройдя из сада во двор между конюшней и домом, Ханна к своему изумлению нашла его на этом же месте, он прислонился к стене дома и не спускал глаз с горящей мельницы, разве что вздрагивал и поворачивал голову, когда мимо него кто-нибудь проходил.
— Так вот ты где! Зайди же в дом и отдохни, — сказала она.
— Да, отдохни, Якоб! — добавила теща. — Мы и без тебя справимся.
Мельник не ответил. Он только покачал головой и снова стал смотреть на мельницу.
— Он не может глаз от нее оторвать, — заметила мадам Андерсен, когда они отошли подальше, — он сросся с мельницей, да и не удивительно, он ведь здесь родился.
Но в глубине души добрая женщина опасалась, что молния, хотя и не попала в него, но причинила какой-то вред его рассудку. Она слыхала и раньше, что после таких случаев у людей появлялись странности, и на лице зятя, ярко освещенном пламенем пожара, она заметила удивительное выражение, которого она не поняла и не могла объяснить привычкой к старой мельнице, сколь бы ни велика она была у такого однолюба.
— Якоб всегда был однолюбом, ты же знаешь, — продолжала она. — Он был так привязан к своей мельнице.
Ханна ответила, что оно и понятно; но ей тоже бросилось в глаза выражение лица мельника — странно торжественное и словно бы не от мира сего. Она быстро оглянулась через плечо.
Он все еще стоял в углу; красный отблеск пожара освещал его поднятое вверх лицо.
Огонь начал слабеть. Спереди, откуда дул ветер, соломенная крыша по большей части уже прогорела. Там, где она была обвязана железной проволокой, она не могла соскользнуть, но большие охапки полусгоревшей соломы лежали под ней, разбросанные по широкой огненной кривой галерее. Когда ветер относил дым и пламя, наверху обозначался обезглавленный шатер. Мельник видел наклонный дубовый вал с зубчатым колесом, массивную тормозную балку, тесное пространство между устоями, ребра свода впереди и в отверстие шатра — лестницу на элеваторный этаж.
От этого-то зрелища Якоб и не мог оторвать взгляд. Он не смотрел на верх мельницы со дня убийства, и теперь вдруг перед ним был шатер, угольно-черный на фоне красного дыма или на мерцающем золотом фоне искр. Здесь сидели жертвы. Если бы они и сейчас находились там, можно было бы разглядеть их головы и плечи — иногда ему казалось, что он в самом деле их видит, да и почему бы им и не быть здесь, с таким же успехом, как прежде, они были на размольном этаже? — А вот орудие убийства, грубая, неуклюжая тормозная балка, вот она, темная и угрожающая…
Потом взгляд мельника обратился в другую точку, совсем близко от этой, — небольшой сдвиг оптической оси и при этом такое долгое путешествие: от ужаса к идиллии, от преступления к невинности.
Там, слева от зубчатого колеса, он стоял мальчиком вместе с маленькой Кристиной и смотрел, как поворачивают шатер. Они были еще совсем дети, и если бы их подобия стояли наверху сейчас, нельзя было бы разглядеть их головы, так как они не возвышались над балками, но он мог бы указать место, где они находились. И малышка Кристина испугалась и закричала: «А вдруг тормозная балка прижмет нас!»
