Лоренс Даррел - Бунт Афродиты. Tunc
Почти с облегчением я возвращался к своим понедельничным бумагам — в квартиру на Маунтстрит, где меня по крайней мере посещали Вайбарт и Пулли, куда приходил Маршан, чтобы потолковать о применении силы света для распространения звуковых волн — принцип, который впоследствии я использовал в доработке Авеля. Одинединственный лазерный луч и так далее. Он синим мелком исчеркивал формулами рояль, и приходилось заново покрывать его политурой. Но погодите, случилось и коечто неожиданное!
Ко мне в кабинет на цыпочках вошёл Пулли и, бледный до кончиков волос, высказал дикое предположение.
— Феликс, — прошептал он, размахивая развернутой «Таймс», — если это не твоя работа, значит, он жив!
В первый момент я не понял, что он имеет в виду; потом, проведя пальцем по колонке частных объявлений, наткнулся на… мнемон. С изумлением прочитал: «Ленивый карлик, имеющий лодки для сбора губок, ищет место в стихотворении о роли животных».
— Нет, Пулли, это не моё, — закричал я. — Он наверняка жив.
Слово заметалось по комнате, как вспугнутый голубь. Карадок! Но Пулли теперь говорил так быстро, что все забрызгал слюной.
— Ори потише, — завопил он страдальчески. — Если это так, то значит, — ах, дурак несчастный! — значит, он сбежал; и, как всегда, ничего нельзя поделать… О, Феликс!
Он театрально ломал длинные пальцы, в глазах стояли слезы.
— Почему? — воскликнул я, и он ответил:
— Если Джулиан увидит это… думаешь, Джулиан когданибудь отпустит его? Нет, он все сделает, чтобы найти его, уговорить вернуться обратно этого старого глупца.
Я в бешенстве задумался.
— Чепуха! — сказал я, мгновенно оценив ситуацию. — Мы запросто можем сказать Джулиану…
Меня прервал зазвонивший телефон. Мы переглянулись, словно школьники, которых поймали на мастурбации. Пулли отчаянно жестикулировал, показывая на телефон, потом на свои губы, как актёр в пантомиме. Я кивнул. Мне пришла в голову та же идея. Я поднял трубку.
Раздался негромкий сердечный голос Джулиана, он говорил спокойно, осторожно, с оттенком юмора.
— Я хотел узнать, вы уже видели «Таймс»? Там сегодня поместили одну из шуточек Карадока.
— Да, — ответил я. — Мы с Пулли решили, что это сделано в память об этом эксцентричном человеке.
Последовала долгая пауза, потом я услышал, как Джулиан зевнул.
— Тогда ладно. Это все объясняет. Я, естественно, был в недоумении.
Пулли скорчил физиономию.
— О, естественно.
— Видите ли, — сухо сказал Джулиан, — в наши дни никто ни в чем не может быть уверен. Несколько человек уцелели в той катастрофе, но больше мы о них не слышали. Наш человек в том районе находился в отлучке, когда все произошло. А тут ещё на берегу обнаружили некоторые его бумаги. — Я понимающе поддакивал. — Ну что ж, — добавил он чуть изменившимся голосом, — я только об этом хотел спросить вас.
Он повесил трубку. Мы с Пулли уселись и вполголоса стали обсуждать новый поворот в событиях. Вскоре телефон зазвонил снова, и Натан спросил, у меня ли ещё Пулли, мистер П. хотел бы с ним поговорить. Я провёл пальцами по горлу и передал трубку Пулли. Тот, само подобострастие, утирая выступивший на лбу пот, просипел в трубку все, что знал. Затем положил её и задумчиво уставился на пресспапье перед ним.
— Мы его не убедили, — хрипло проговорил он, — нисколько не убедили. Хочет, чтобы я вылетел на место и выяснил правду. — Потом, в свойственной ему манере, придя в ярость, закричал: — А этот чёртов придурок, наверно, сидит в какомнибудь сиднейском борделе и думает, что избавился от фирмы. Что, спрашивается, мне делать? — Он кипел от негодования.
— Придётся лететь.
— Думаю, придётся.
И он улетел. Я сам на другое утро подвёз его в аэропорт, радуясь поводу сбежать из офиса. Пулли был одет, словно собирался на Северный полюс, его покрасневший носишко дрожал в предвкушении отпуска вдалеке от английской зимы. Первоначальное наше возбуждение сменились тревогой и неуверенностью, поскольку, судя по справкам, которые мы навели, мнемон был отправлен почтой в НьюЙорк, — и, возможно, до того, как Карадок отправился в своё путешествие. Я с нежностью смотрел вслед нескладной фигуре Пулли, который тащился по бетонной полосе к самолёту и, перед тем как забраться в его брюхо, обернулся и помахал мне. Возле бара я увидел Нэша, который слонялся, ожидая прибытия самолёта, и мы решили пойти выпить кофе. Он насмешливо посмотрел на меня и спросил:
— Что, неважно пока идут дела, да?
Я скорчил физиономию и изобразил обезьяну, качающуюся на люстре.
— Если честно, Нэш, я уже почти решился подать на развод. Ничего больше не остаётся.
Нэш растерянно охнул.
— О Господи, я бы не стал этого делать! О нет, — сказал он, но потом повеселел и добавил: — Вообщето, не думаю, что ты смог бы развестись, даже если бы захотел. Феликс, потерпи немного.
Легко сказать, потерпи! Но на самом деле решиться на крайний шаг мне не давало беспокойство о Бенедикте. Назад я гнал машину как сумасшедший, чуть ли не желая разбиться, — обычный выход для слабого. Но снова вернувшись целым и невредимым, я на неспешном маленьком лифте поднялся к себе в офис. Мой ревностный секретарь поднял голову и сказал:
— Вам каждые несколько минут звонят из отдела распространения.
Отдел состоял из троих пучеглазых старых итонцев, вечно сыпавших шуточками, понятными лишь им одним, и бесстрашным бременским евреем по имени Баум, который курил сигары и выглядел так, словно ему каждое утро делали обрезание. Эта тёплая компания придумывала способы продвижения на рынок продукции фирмы. Баум с воодушевлением бубнил в трубку:
— Помните идею устроить в лондонском аэропорту самую большую за все времена выставку импрессионистов, которую мы спонсировали?
Я смутно помнил чтото такое. Смутно помнил меморандум, который начинался такими словами: «В наш век ничто так не способствует продвижению товара на рынке, как подлинные культурные ценности. Мерлин открыл: в том, что касается рекламы, ничто так не окупается, как спонсирование выставок картин и скульптур, культурных мероприятий, авангардных фильмов». Короче, все сводилось к идее спонсировать грандиозную выставку импрессионистов в здании аэропорта, сопроводив эту культурную мишуру ещё более грандиозной демонстрацией продуктов фирмы, чтобы таким образом возместить затраты.
— Так что там с этой выставкой, Баум? Баум прокашлялся и сказал:
— Подумайте, кого мы могли бы послать на её открытие? Передо мной телеграмма, одобряющая идею.
Иоланта! Нет, это совершенно невозможно. С другой стороны, «премьера нового фильма с её участием состоится в Лондоне в то же время, и она согласилась приехать. Разве не прекрасно?»
Ив самом деле — прекрасное соединение коммерческих и эстетических интересов. Наслаждайся своей культурой, а заодно купи газонокосилку.
— Хорошо сработано, — сказал я. — Очень хорошо. Мастерски.
— Вход будет свободный, — заныл Баум. Я замахал лапами и залаял, как чаучау.
— Что вы сказали, Чарлок?
— Рргав. Рргав.
Новый фильм Иоланты назывался «Симун, примадонна». Гдето глубоко внутри начало копиться раздражение на Джулиана. Оно готово было уже вырваться наружу вместе с раздражением на Бенедикту, сказавшую: «И Джулиан полностью поддерживает меня, что его хорошо бы послать в Уинчестер». Он — это был он, мой сын? Я в ярости с притворным вниманием изучал беглый почерк, которым известная рука написала несколько слов на моей недавней газете. Я пробовал старый трюк графологов, когда они сухим пером ведут по буквам, чтобы почувствовать индивидуальность писавшего; несуществующий и вездесущий — что это за человек, которому принадлежит этот спокойный голос? Или он просто считает меня, как всех других, марионеткой, которой достаточно позвонить, когда ему взбредет в голову, и отдать приказ? Почему он не встретится со мной? Это было оскорбительно — или, наоборот, оскорбительно было бы, если бы он выделял меня среди остальных. И все же… чувствовалось, что этот голос никогда не лжёт: он внушал доверие, как голос жреца. Джулиан был хорошим человеком. Я старался заглушить раздражение, убеждая себя, что это банально и недостойно. Кто знает, какие страдания и муки приходится переносить ему самому? И где бы я был сейчас, если бы не его дальновидность? Это благодаря ему моя профессиональная карьера… Тем не менее она постепенно захватывала меня — мысль, что я могу сломать установившийся порядок, нагрянуть неожиданно, чтобы застать его врасплох. Оказавшись с ним с глазу на глаз, я мог бы поговорить о Бенедикте и обо всем, что происходит между нами и мешает мне сосредоточиться на задачах, жизненно важных для фирмы. Да к черту фирму!
Тем вечером, когда офис закрылся, я взял такси и поехал на небольшую площадь, где был его дом, — его адрес не был секретом, его можно было найти в справочнике «Кто есть кто». Кладбищенские деревья, мало снега. «Роллс» у дверей и шофёр в ливрее давали надежду, что я застану его дома; но я не стал терять время и спрашивать шофёра, который с каменным лицом сидел в машине с включённым обогревателем. Поднялся на лифте на второй этаж и дважды позвонил. Меня впустили, как я и ожидал, это был Али, турокдворецкий — апатичный толстяк с головой жукарогача; я также готов был услышать его мягкий выговор с характерным акцентом.
