Илья Штемлер - Архив
– Ну, что вы, – вплетая какую-то ерническую интонацию, произнесла Чемоданова. – Так сразу и влюблен!
– Да, да… Я слышала. А что? На сколько он младше вас?
– Не знаю, – обескураженно ответила Чемоданова. – Мне тридцать четыре.
– А ему двадцать семь… Да. – Тимофеева сразу и не решила – большая разница или нет. Она искоса оглядела Чемоданову и милостиво улыбнулась, словно позволяла Чемодановой не обращать внимания на такую чепуху.
Чемоданову тронула наивность суровой Софочки. Как получилось, что такое кроткое с виду существо постоянно вызывало брожение в архиве? Сидит рядом, словно мама. Или бабушка…
Чемоданова как-то отдалилась от своих родных. После окончания школы в Хабаровске она уехала учиться «в Европу», закончила пединститут, да так и осталась в славном городе Л., вдали от Хабаровска, на долгие годы. Билеты до Хабаровска дорогие, а отпуск короткий. За все время только раз позволила себе такую роскошь. И убедилась, что родители не очень пекутся о ней. Среди своих пятерых братьев-сестер она отрезанный ломоть. Нет, вражды не было, наоборот, ей радовались. Но уехала и… все по-прежнему, даже поздравительные открытки стали редкостью.
– У вас мать-отец живы? – Тимофеева словно угадала ее мысли.
– Да, – улыбнулась Чемоданова. – В Хабаровске живут. Что это вас заинтересовало?
– Вспомнила сына Гальперина, – вздохнула Тимофеева. – Несправедливо, несправедливо. Родители – заложники своих детей.
– Несправедливо другое. Люди поставлены в условия, когда родители стали заложниками детей, так точнее.
– Возможно. – Тимофеева все оглядывала идущих со стороны архива, нет ли среди них знакомых лиц. – Не вернуться ли нам обратно?
– Вы – славный человек, – сердечно произнесла Чемоданова.
– Уже слышала сегодня, – ворчливо и не без кокетства ответила Тимофеева.
– Нет, нет. На самом деле. Я вас, в сущности, не знаю. Работаем вместе столько лет.
– Еще бы! Из другого стана… Ладно, ладно. Я разная – и рябая, и гладкая. – Из-под вязаной шапочки Тимофеевой выпала шоколадная прядь, просеченная бледно-красными нитями.
«Господи, она красит волосы хной?» – почему-то удивилась Чемоданова и улыбнулась про себя.
– Хочу задать вам вопрос, Софья Кондратьевна.
– Насчет Шуры Портновой?
– Да… Эта история нас обескуражила.
– Что думает обо мне ваша Шереметьева, меня мало волнует…
И Тимофеева рассказала о том, как ее вызвал директор. В кабинете кроме директора находился мужчина, который представился следователем. Он предложил Тимофеевой не привлекать внимания к магазину «Старая книга». И в частности, оставить в покое Шуру Портнову. В детали он не посвящал, лишь отметил, что со стороны Портновой была проявлена банальная служебная халатность, не более. Просил лишних вопросов не задавать, а главное – оставить в покое Портнову, во избежание ажиотажа вокруг букинистического магазина…
– Видно, они раскручивают какой-то криминал, а тут мы с Шурой возникаем, можем вспугнуть, – закончила свой рассказ Тимофеева.
Бесформенные широкие губы ее кривились. Подобное происходит, когда видишь что-то неприятное, но крикнуть нельзя, стыдно.
Такой она и запомнилась Чемодановой.
Она сидела тихо, сливаясь с покоем комнаты. Казалось, тело разъялось на множество частиц, перемешалось с каждым предметом, что уплыл в темноту, и лишь стыд, испуганный и жаркий, все не проходил, захватив ее целиком, и материализовался, принимая форму головы, рук, плеч… «Интересно, – вяло подумала Чемоданова. – Вернулась Софочка на собрание?» – она вновь вспомнила окрашенные хной волосы Тимофеевой и улыбнулась.
За стеной послышались шаги. В дверь постучали.
– Ниночка! Вы покажетесь доктору? – послышался голос Майи Борисовны. – Он уходит.
Чемоданова не ответила. Голоса за стеной еще немного потолкались, хлопнула входная дверь, тряхнув волной перегородку.
И вновь тягучая задумчивость сковала Чемоданову. Как ей было поступить тогда, среди взбудораженной толпы? Честно говоря, на какое-то мгновение и ей самой казалось: неспроста раздухарился народ. Возможно, не отъездом сына Гальперина был возбужден, а самим Гальпериным. Когда еще представится возможность куснуть этого гордеца, с его острым языком и высокомерием… Мысли накатывались и уходили, растворялись… Облик гневной Насти Шереметьевой сменился унылой фигурой Жени Колесникова. Удрученный Гальперин теснил притихшую, почти элегическую Тимофееву… В памяти возникали черты Шуры Портновой, Мирошука, следователя, шведского гражданина Янссона, бабки Варгасовой…
Несколько раз сознание прояснялось. Сквозь дрему доносился звонок телефона и голос Майи Борисовны сообщал кому-то, что Чемодановой дома нет, когда придет – неизвестно.
Собравшись, Чемоданова поднялась с кресла. Есть не хотелось. Только спать. Надышать тепло в подушку, прижаться щекой и уснуть…
Первой назавтра позвонила Шереметьева. «Почему не пришла на работу? Заболела?» – спросила Шереметьева. «Нет. Не хочу никого видеть, – ответила Чемоданова. – Никого. А тебя в особенности!» – «Ты с ума сошла! – растерялась Шереметьева. – Это прогул!» – «У меня есть дни в счет донорства. Впрочем, мне все равно!» – Чемоданова повесила трубку.
Постояла у аппарата, раздумывая – позвонить Гальперину или нет? Номер домашнего телефона остался в записной книжке, на работе.
Вот что, она займется сегодня уборкой. Давно пора. А пока послушает музыку… О! Вот, Вагнер. Валькирии… Это поднимет дух, разгонит хандру.
Убаюканная музыкой, Чемоданова задремала. Разбудил ее стук в дверь и простуженный голос Сидорова.
– Нина Васильевна! Он сидит на лестнице больше часа. Я вызову милицию.
– Кто сидит? – спросила в дверь Чемоданова.
– Какой-то тип, – ответил Сидоров. – Говорит, ваш сотрудник. Майя Борисовна не хочет вас тревожить. Примите меры.
Чемоданова вышла в коридор. Сидоров строго сомкнул губы и смотрел на Чемоданову с брезгливым осуждением. Ему давно не нравился образ жизни молодой соседки, но чтобы мужчина сидел на лестнице, такого еще не было.
– Вы, кажется, болеете? – проговорила Чемоданова.
– Да, болею… А этот тип меня беспокоит. Наша квартира имеет репутацию. А тут сидят на лестнице среди белого дня, – горячился Сидоров, чуть ли не наступая на пятки Чемодановой. – Что скажут люди?!
– Сидоров! – крикнула из глубины коридора Майя Борисовна. – Вам не велели вставать с постели. Вы разносите микробы.
Сидоров остановился и ответил с достоинством:
– Я, мадам, микробов не разношу, – тем самым он ясно дал понять, от кого надо ждать микробов.
Чемоданова приблизила лицо к «глазку». Оптический фокус метнул в далекую глубину сидящего на ступеньках Колесникова. И он глядел из этой глубины жалко и покорно.
– Вы его знаете? – злорадно спросил Сидоров.
Чемоданова отодвинула засов. Сидоров прытко отбежал в сторону, придерживая у горла лацканочки больничной пижамы, он боялся сквозняка.
– Колесников! – крикнула Чемоданова. – Иди домой. Тебя могут заразить гриппом. У нас карантин.
Колесников приподнялся. На его лице сияла улыбка. Он прижимал к груди какую-то папку. Судя по всему, он не понял, о чем просит его Чемоданова.
– Да, да! – выкрикнул Сидоров, бывший комендант оперного театра. – Идите отсюда! Здесь не дом свиданий.
Чемоданова бросила на соседа яростный взгляд. Ах так?! И, широко распахнув дверь, жестом пригласила Колесникова в квартиру.
– Я буду жаловаться! – оскорбленно оповестил Сидоров.
Чемоданова оттеснила спиной бывшего коменданта.
– Вторая дверь направо, – проговорила она вслед Колесникову.
Подскочившая на шум Майя Борисовна оглядела незнакомого молодого человека и перевела на Чемоданову недоуменный взгляд – как? И это герой вашего романа?! Сидоров пожал плечами – дожили! Кого принимают в нашем доме! Форменный клошар – бывший комендант не раз слышал это слово из уст враждующих между собой актеров, вернувшихся из гастролей по Франции.
– А если что-нибудь пропадет? – отчаянно крикнул Сидоров. – У нас все на виду.
– Сидоров! – с достоинством одернула Майя Борисовна. – Что у вас может пропасть?
– Вы всегда защищаете эту особу, – захныкал Сидоров.
Чемоданова следом за Колесниковым вошла в свою комнату, с силой хлопнула дверью.
– Странный человек, – смущенно проговорил Колесников. – Совсем меня не знает и так…
– Не обращай внимания, – буркнула Чемоданова. – И скажи ему спасибо, так бы я тебя и впустила, – она указала гостю на кресло.
Но Колесников все стоял посреди комнаты, смотрел на Чемоданову и продолжал улыбаться.
– Я даже отчаялся, – произнес он. – Звоню по телефону, отвечают – тебя нет. Нет и нет, нет и нет. Пришел, опять тебя нет. Решил сидеть и ждать, – его светлые глаза сияли неподдельной радостью.
