Константин Симонов - Солдатами не рождаются
Услышав «где прикажете». Синцов ответил, что до утра прикажет, оглядел всех и сказал:
– У меня все. Какие будут вопросы?
В землянке было неправдоподобно тепло, один бок печки раскалился докрасна. Синцов снял ватник и, расстегнув меховую безрукавку, чтобы перепоясаться под ней ремнем, поймал взгляд адъютанта. Адъютант смотрел на ордена.
«Ладно, – подумал Синцов. – Пусть видит. Заработано не чужим горбом».
– Будут вопросы или нет?
– У меня есть, товарищ старший лейтенант, – сказал командир стрелковой роты с льняным чубчиком.
– Слушаю.
Синцов заглянул в полевую книжку и, чтобы среди всего, что надо помнить, не забыть и этого, мысленно повторил: «Лунин, Лунин, Лунин».
– В каком районе Сталинграда вы воевали? Я сам сталинградский.
Вопрос не относился к предстоящему, а впрочем, относился. Воевать предстояло вместе, и не только он разглядывал их, но и они его.
– Мамаев курган знаете?
– Еще бы!
– Сначала там, а потом северней. В районе баков, знаете?
– Так это ж до Волги всего ничего!
– Да, всего ничего, – сказал Синцов. Сколько ни пришлось вытерпеть за эти месяцы, когда за спиной оставалось «всего ничего», но сейчас если он чем и гордился в жизни, так именно этим. – Занимали своим батальоном три дома на левом фланге дивизии.
– Весь батальон – три дома, – не то восторженно, не то недоверчиво сказал второй, черненький, лейтенант.
Фамилию этого Синцов уже запомнил, фамилия была нерусская – Караев.
– На батальон – три дома, а на дивизию – двадцать, – сказал Синцов. – Был у нас случай, уже в ноябре, командир дивизии рассказывал: ему позвонил с того берега сам командующий фронтом и спрашивает: «Наступаешь?» – «Наступаю». – «Доложи, каким флангом и в каком направлении наносишь удар?» А командир дивизии ему отвечает: «На правом фланге, товарищ генерал-полковник, наношу удар в направлении сверху вниз, потому что дом уже занял, а в подвале еще немцы. А на левом фланге – в направлении снизу вверх, потому что первый этаж наш, а второй – их…»
Все засмеялись. Синцов тоже улыбнулся. Он хотел дать понять этим рассказом, какая обстановка была там у них, в Сталинграде.
– Значит, в газетах похоже на правду писали, товарищ старший лейтенант, – сказал молчавший до этого командир минометной роты с тем хорошо понятным каждому фронтовику чувством, когда от души хочется верить, что все прекрасное, написанное в газетах про других, есть полная правда, но до конца поверить в это мешает сознание, что полной правды о том, что видел и пережил лично ты сам, наверное, никому, кроме тебя самого, не дано прочувствовать до конца.
– Большей частью похоже, – ответил Синцов. – От нас самих зависит. Когда хорошо воюем, почему и всей правды про нас не написать?
Сказал и посмотрел в сторону особиста.
«Если хороший мужик, как был у меня Зотов, не придашь значения, а если, как Федяшкин, каждое слово на крючок, – бери для начала».
– Еще какие вопросы?
Вопросов больше не было.
Командиры стали вылезать из-за стола.
– Жаль, вы, товарищ старший лейтенант, тут у нас утром не были, – надевая шинель, сказал Караев так, словно от Синцова зависело, быть или не быть тут утром. – Через нас парламентеры ходили, на шинелях – погоны новые. Красота!
Он говорил с еле заметным акцентом, мягко и стремительно – не говорил, а танцевал.
«Или дагестанец, или осетин, а может, кабардинец, – подумал Синцов. – Надо будет потом спросить».
– У нас погоны новые, а у немцев песня старая – не сдаются, и все! – сказал замполит Завалишин.
– А вы что, всерьез думали, что они тут же возьмут и сдадутся? – повернулся к нему Синцов.
Завалишин протер очки и задумчиво посмотрел на Синцова.
– Думал. А вы нет?
– Я не думал, – сказал Синцов.
– А я думал. Ведь не просто для очистки совести к нам парламентеров посылали. Значит, допускали такую возможность?
– Это, положим, верно, – согласился Синцов, хотя сам не допускал такой возможности.
– Ничего, товарищ политрук, – сказал Караев. – Так и так за неделю от них мокрое место оставим!
Синцов сегодня уже в третий раз слышал это слово – «неделя». Одно из двух: или так действительно запланировано и просочилось сверху, или это была шедшая снизу солдатская молва, рожденная сознанием собственной силы.
Когда командиры рот, уходившие вместе, теснясь, задержались у выхода из землянки, Синцов краем уха услышал, как Лунин сказал Караеву:
– А сколько у нас жил командир взвода?.. Почти и не жил…
Так и застряла в памяти эта последняя неизвестно по какому случаю сказанная молодым веселым голосом фраза.
Командир минометной роты Харченко задержался последним у выхода и спросил:
– Разрешите обратиться?
– Слушаю вас.
– Колебался, говорить ли с первого раза, товарищ старший лейтенант. У меня девушка в минометном расчете, сержант Соловьева. Санинструктор батальона была, перевели ко мне по ее личной просьбе. Тараховский приказал, и Поливанов подтвердил. А я возражал и сейчас возражаю. Прошу отчислить ее от меня куда хотите.
– Почему? – спросил Синцов.
– Завтра бой.
– А что, она себя плохо показала?
– Нет, не плохо. Но девушка она. Жалею.
– Она сама упорно просилась на это место, – сказал Завалишин.
– Много она, дура, понимает, где ее место, – упрямо сказал Харченко. – Жалею, потому что бой. Прошу отменить приказ.
– Ничего. Она сама заявила, что у минометчиков ей не страшно, – усмехнулся Ильин, и Синцову показалось, что усмешка эта относится к чему-то, о чем он еще не знает.
Но Харченко не обратил внимания на слова Ильина, даже глазом не повел. Стоял и ждал, что скажет комбат.
«Может, и в самом деле не место», – подумал Синцов, но начинать в первый же день с отмены приказа двух комбатов не захотел. Тем более девушка сама добивалась – такие чаще всего упрямы.
– Позже разберемся, а пока берегите по силе возможности.
Харченко откозырял и вышел.
– Исключительно добросовестный, но немного боязливый, – сказал Ильин о Харченко после его ухода.
– Не сказал бы, – раздалось из угла землянки.
Это были первые за все время слова, сказанные уполномоченным.
– Что имеете в виду? – повернулся к нему Синцов.
– Имею в виду, что вполне на месте и пользуется в роте авторитетом. А что не бахвал – так это не обязательно.
В его словах был оттенок вызова. Видимо, уполномоченный больше сочувствовал спокойному поведению такого же, как он, средних лет человека, чем молодому задору Ильина.
– Я не говорю, что Харченко плох, но ему всегда кажется, что страшней его минометных позиций на земле места нет. Дело делает, но внутри себя все время переживает, – сказал Ильин.
– А переживать никому не запрещено, – сказал уполномоченный.
«Нет, ты, кажется, ничего, дядя, – подумал Синцов, – хорошо бы не ошибиться!»
– Ничего с ней, с этой Соловьевой, завтра не сделается, – сказал Ильин.
Уполномоченный поднялся.
– Если у вас нет ко мне вопросов, пойду. У меня свои дела в ротах.
– Значит, не к себе людей вызываете? Сами к ним ходите? – спросил Синцов.
Сказать так дернуло за язык одно воспоминание, но, не договорив, уже пожалел: «Зачем задираешься? Даст отпор – и будет прав».
Но лицо особиста осталось равнодушным.
– Как когда, – сказал он. – А что?
Теперь, раз начал, надо было договаривать до конца.
– Сидел у меня одно время в батальоне уполномоченный. Засел, как гвоздь, в землянке, и вызывал к себе днем под обстрелом то одного, то другого.
– Ну и что? – тем же ровным голосом спросил уполномоченный.
– Ничего. Пожаловался его начальству, попросил отозвать.
– Отозвали?
– Отозвали.
– Ну и правильно, – сказал уполномоченный. – Так если ничего ко мне нет, я пошел.
«А что у меня к тебе может быть? – молча кивнув, подумал Синцов. – У меня свои дела, у тебя свои».
Уполномоченный медленно надел полушубок и ушанку – наверно, не хотелось, как и всякому другому человеку, идти из тепла на холод – и вышел.
«Спокойный мужик», – сочувственно подумал Синцов. Он любил спокойных людей.
– Хорошо натопили, – сказал Ильин. – Верно, товарищ старший лейтенант?
– Даже слишком, – сказал Синцов. – Дров не жалеете.
– Напоследок ободрали все, – сказал Ильин. – До последнего. Все равно нам здесь больше не жить, завтра вперед пойдем.
Синцов посмотрел на часы. Времени уже много. А надо еще и к артиллеристам, и в роты, хотя бы в одну, из которой не пришел ее командир – Чугунов.
«Да, Чугунов». Он заглянул в полевую книжку, чтобы проверить, не ошибся ли.
– Сходите к Чугунову, – обратился он к адъютанту, – узнайте, что там у него, и передайте, что я позже сам приду, пусть не отрывается от своих дел.
Можно было и просто позвонить по телефону, но подумал об адъютанте: «Пусть сбегает, долговязый, нечего ему тут все время толочься».
Адъютант радостно сказал: «Есть!» Этому выскочить на мороз, видимо, ничего не стоило. Он кинулся к висевшему на стене полушубку, и Синцов только тут заметил, что адъютанта еще и мужчиной-то не назовешь. До чего же он голенастый, длиннорукий, даже плечи еще не развились по-настоящему!
