Дом Кёко - Юкио Мисима
— Если какое-то дело, я тоже пройду, — не раздумывая сказал Осаму уходящей матери.
— Нормально, всё нормально. Побудь здесь.
Мать отозвалась, почти не обернувшись. Её спина в строгом чёрном костюме немного напоминала спичечный коробок.
Осаму прождал довольно долго. Несколько раз он порывался пойти к матери. За это время он отчётливо увидел, как будет рушиться спокойная сегодняшняя жизнь. Всё то, что поддерживало его бездействие, вдруг станет зыбким. И тогда едва знакомые люди, едва знакомые вещи навалятся толпой, станут клянчить на угощение, и беспричинная уверенность, что они поддержат его бездействие, как поддержали бы драгоценный трон, исчезла.
Из глубины кафе вышел парень, оглянулся на мать и чётко произнёс:
— Завтра в пять часов. Не забудь!
Посетители разом обернулись на этот надменный голос. Мать, провожая его до выхода из кафе, попросила:
— Пожалуйста, не так громко.
Парень, не ответив, вышел.
Раньше чем Осаму поднялся, мать прошептала ему на ухо:
— Приходил напомнить. Сказал, чтобы заплатила проценты за три месяца. Я обещала, что завтра заплачу, сколько смогу.
— Зачем нам плясать под его дудку? — сказал Осаму. — Он просто посыльный. Может, лучше переговорить с главным?
— A-а, это ты хорошо заметил. Вот что значит мужской ум.
Мать говорила спокойно, но явно была напугана. Трубка телефона, который нужно было переключить в служебное помещение, висела на виду у посетителей, и Осаму решил воспользоваться той, что на кассе.
Спросив у матери, как зовут президента финансовой компании и посыльного, Осаму набрал номер.
— Компания «Косю трейдинг»? Скажите, президент на месте?
Ему ответила женщина.
— Я хотел бы поговорить с президентом.
— Я президент.
— Господин Акита?
— Я Акита Киёми. С кем имею честь говорить.
— Я — Фунаки. Сегодня за процентами приходил человек, назвавшийся Кокура, его точно послали вы?
— Кокура? Да, он из наших молодых. И его направили к вам. А вы кто? Сын госпожи Фунаки? Говорят, играете в Новом театре.
Осаму запнулся.
— Если наш человек сказал что-то оскорбительное, извинитесь, пожалуйста, перед вашей матерью. Передавайте ей привет.
Разговор на этом прервался. В ушах ещё звучал тёплый, тягучий женский голос.
— Так президент женщина?!
— Да. Ей лет тридцать семь или тридцать восемь. Дурнушка, но славная: мне по знакомству передали деньги напрямую, а не через маклера. И на долгий срок, полгода.
Слова «женщина некрасива» вызвали у Осаму разные «представления». Это было общее название для вещей, о которых он мыслил по шаблону. Эти отвергнутые миром монахини сделали уродство своим девизом, презирали любые несчастья, кроме уродства, и в результате вознесли его до божества.
— Я хочу когда-нибудь завести красивый загородный дом, — вдруг заявила мать. — Посреди берёзовой рощи, с балконом из сплетённых берёзовых веток. Я в гостиной пью с собравшимися друзьями вино, а ты в своей комнате спишь с приведённой женщиной.
Перед Осаму на минуту возникло видение дома Кёко. Он представил, как мать сразу превратит дом в бордель, и ему стало смешно.
— Такой дом нанимать на одно лето нет смысла.
— Нет, нужен свой собственный дом. Я, пожалуй, заведу попугая и обезьянку. Обезьянке можно давать арахис. А попугай будет что-то говорить.
*
На следующий день Осаму незадолго до назначенного времени приехал в кафе защищать мать. Вчерашний парень пришёл в пять и вёл себя необычайно мирно. Вдобавок мать принялась нудно оправдываться, и, получив проценты только за месяц — девяносто тысяч иен, — он молча удалился.
После этого Осаму несколько дней не заглядывал в «Акацию». Болтался в пансионе, проводил ночи с Марико. Реальность была где-то далеко: раз глаза не видят, значит этого не существует. В один из майских дней солнце светило совсем по-летнему. Осаму стоял в гимнастическом зале перед зеркалом и разглядывал своё золотистое тело. Оно ему очень нравилось, он был счастлив.
На четвёртый день после памятного обеда Осаму, ночевавший вне дома, вернулся в пансион и увидел оставленное ему сообщение: «Срочно позвони матери». Он позвонил. Мать была в слезах.
Осаму сказал, что не хочет обсуждать случай в кафе, и вызвал мать в пансион. Оказывается, накануне её посетила сама президент Акита Киёми. Мать встретила её приветливо и упомянула об уплаченных позавчера процентах.
— Проценты? Я их не получила, — ответила президент. — Кокура сказал, что взял часть денег за аренду автомобиля, а проценты не смог и сегодня снова придёт напомнить.
Мать возмущённо запротестовала.
— Если всё, как вы говорите, покажите, пожалуйста, чек, — заявила Акита.
Мать чека не получила.
Акита попросила бумагу, пощёлкала на счётах и показала матери сумму, которую та должна заплатить. Сумма пугала.
С марта по май проценты постоянно прибавлялись. После марта неуплаченные проценты, как заём, добавлялись к начальному займу. Поэтому в следующем месяце к миллиону девяноста тысячам иен присоединились проценты в девяносто восемь тысяч сто иен. Ещё через месяц к сумме, которая теперь составляла миллион сто восемьдесят восемь тысяч сто иен, добавятся проценты в сто шесть тысяч девятьсот двадцать девять иен. Таким образом, в следующем месяце по истечении срока займа мать должна будет выплатить полтора миллиона иен. Это в два раза больше, чем семьсот семьдесят тысяч иен, которые она занимала.
— Но ведь до сих пор не было никаких напоминаний, — резонно заметила мать.
Однако Акита сказала, что это ясно прописано в договоре, поэтому, даже если об оплате процентов не напоминают, их надо платить. Мать была загнана в угол.
— Нам нужно отвлечься, — внезапно произнесла мать, закончив рассказ.
Осаму это поразило. Она не собиралась ничего делать, решать проблему. Достаточно признания того факта, что они — мать и сын — припёрты к стенке. Этим всё сказано.
Осаму слушал рассказ матери, но придумать хоть какой-нибудь план у него не получилось, поэтому, когда она договорила, он слегка повеселел.
Часть сумеречного неба первых дней лета вдруг прояснилась — включили ночное освещение в парке развлечений. Вскоре ветер донёс крики, напоминавшие шум прибоя.
— Хорошо им, они не мучаются.
— Дурачок. Не бывает, чтобы в такой толпе никто не страдал.
Осаму мечтал об огромном театре под открытым небом, окутанном сумерками первых летних дней. Эти выкрики — овации к реальной трагедии: на глазах у десяти тысяч зрителей актёр в развевающейся от ночного ветра одежде играет в пьесе, где один из персонажей — инкуб. И когда тьму пронзает луч света, происходит настоящее убийство, течёт настоящая кровь. Если смотреть на это с
