Сибирская роза - Анатолий Никифорович Санжаровский
В 1906 году Александр Ефимович делается директором и преподавателем вновь открывшейся в Борске акушерско-фельдшерской школы, которая вскоре же его трудами становится одной из лучших среди учреждений этого типа как по оборудованию, так и по качеству выпускаемых из нее медицинских работников. Окончившие борскую школу нарасхват приглашаются на службу в различные места Сибири.
Эту должность Александр Ефимович сохраняет до своей смерти. Кроме прямых служебных обязанностей он все время состоит бесплатным врачом детских приютов. Прекрасный практический врач, отличавшийся крайней отзывчивостью, Александр Ефимович никогда не отказывал в помощи бедному населению города, был всегда бессребреником и умер бедняком, не оставив семье никакого имущества. Скончался он от крупозного воспаления лёгких в марте 1920 года».
Сворачивая тетрадь с записью в трубочку и пряча её в карман, Расцветаев перенёс глубоко благодарные глаза на белую возвышенку, поднимавшуюся сразу за гробом с телом покойной. И все потянули пронзающе-печальные взгляды в сторону, куда смотрел Расцветаев — на закавырцевские холмы, где в ряд покоились Александр Ефимович, Николай Александрович, Георгий Николаевич. Все три холма забило снегом и бело слило в один, высокий, прочный.
От отца Расцветаев перешёл к сыну, к Николаю Александровичу. Рентгенолог, он первый в Борске облучал онкологических больных. Проверял дозы облучения.
— Николай Александрович, Таисия Викторовна, дочь Людмила окончили один и тот же в Борске мединститут. Сейчас Людмила работает в Москве. Там же, в столице, во Втором медицинском имени Сеченова учится и внучка Таисии Викторовны, — Расцветаев тронул Ларису за локоть. — Четыре поколения врачей! И каких врачей! Воителей! А Кребс талдычил о каком-то знахарстве. То, над чем сушат умы учёные сейчас, покоенка Воительница ещё тридцать лет назад де-ла-ла! И делала прекрасно! Она не противопоставляла народную медицину научной. Напротив, свивала обе ниточки в одну. Как проще. Как лучше. Как надёжней! А у неё грозились отнять диплом врача! Мол, знахарство всё это! Представляете?!.. Её борец обрывал клешни, вершил главное: дальше рак не пойдёт, не на чем идти, он изолирован от «общества», от остального тела. Остаётся хирургу только выщелкнуть саму отпалую опухоль.
Повернёмся к статистике. Статистика — это такая до тошноты любознательная бабёшка, интересы которой не выбегают за границы пяти лет. Пять лет — пока всё, что может подарить человеку после операции научная медицина. Скромненько, архискромненько… А Таисия Викторовна на пятаки и не смотрела. Десять, пятнадцать, двадцать — вот её козыри! Не баран чихал, как она говаривала. Официальная медицина путём не может и первую стадию одолеть, а покойная брала третью. Так что народный опыт ой как мы обязаны беречь…
Надо предельно уважительно вникать в каждую разумную мысль, которая выскакивает в ходе эксперимента, во время работы. И выявись в этой мысли или в начинании хоть три процента выигрыша, то и тут их необходимо рьяно поддерживать, зорко охранять от нападок чумовых высокопоставленных чинодралов. Они ж ради своей корысти готовы уничтожить великое дело практического врача!
Должно печься и о трёх процентах, а у нас стало в строку девяносто четыре! — Расцветаев торжественно вознёс указательный палец. — Я доказал сногсшибательную цифру. Девяносто четыре! Только вдумайтесь… Несвалимый успех дали мои научные эксперименты с борцом. Так… Даже не верится, что он так сильно изводит метастазы… И разве мы не обязаны постоять за свои девяносто четыре победы? Будьте уверены, в лечение народа мы внесём свой борский опыт врачевания. Не могу не привести крупного учёного Томилина:
«Мы должны быть безмерно благодарны народу за то, что он сохранил для нас этот драгоценный опыт врачевания… Фитотерапии и другим методам народной медицины несомненно принадлежит богатое будущее».
Вчера я только что из Москвы. У нас в Борске открывается первый в стране институт народной медицины. Я его директор… Утвердили… У меня в кармане штатное расписание, печать. Но нет пока ни одного сотрудника. Правда, Лариса Владимировна, — Расцветаев обратил на Ларису долгий, значительный взгляд, — пообещала распределиться к нам. Под номером два я авансом внёс её уже в свой список. Для нас она золотой самородок. Она единственная продолжительное время видела Таисию Викторовну в работе, помогала ей. И институт начнётся с того, что примется ладить в широкую практику опыт Таисии Викторовны.
Расцветаев немного помолчал и подумал вслух:
— А разве не доспело побеспокоиться, чтоб нашему институту присвоили дорогое имя Таисии Викторовны, Великой Воительницы?
Гроб опустили, но он не стал ровно. Кособочился.
Недоумение, библейский страх затянули лица старух, наготовившихся бросить на гроб по горсти мёрзлой земли.
«Что это? — помертвело пытали глаза у глаз. — Что?»
Гроб снова достали. Поставили на бережку.
Расцветаев, самый молодой, самый протористый из мужчин, спрыгнул в яму. Кувырк рукой в творожистый бугоришко в углу — вроде ондатровый воротник. Дёрг, дёрг — за ондатрой выдернул целого Кребса.
Мёртвого, уже отжитого.
Расцветаева так и одело морозом.
Охнув, он, поражённый, выронил ондатру и оторопело запятился.
— Что там такое? Что? — тревожно спросило разом несколько голосов.
Уперевшись спиной в поперечную короткую стену, Расцветаев остановился и, словно отнятый от языка, в растерянности поднял руку, молча указывая на Кребса.
Весь народ сбило, туго сбило за плечами Расцветаева, откуда лучше было видать Кребса. Кребс покинуто сидел в углу, уткнувши лицо в колени. Казалось, ему было холодно, он свился в калачик, напахнув на голову воротник. Шапка, распято раскинув уши-руки, недвижно и опрокинуто лежала у ног и безучастно собирала уже не тающий сыпкий, упругий снег.
Застывшие в недоумении взоры приварило к Кребсу.
«Эвва!.. — размыто подумалось Расцветаеву. — Наш подстрел везде подспел. Обогнал… Первый прибежал. Встречает мастеровито. С первой минуты и там продолжает ей солить. Подпихнул первую свинью. Экий пачкунишко!.. Экий злотвóрец!.. Лукавомудрый волчара…»
Кто-то тихонько подумал вслух:
— Может, позвать скорую?… Чтоб забрали этого злоныру в морг?…
И тут же сам себе ответил:
— Вот ещё невидаль! С кладбища трупы таскать… Хотя… Почему не отвезть?
И снова стало тихо.
— Тю-ю!.. — наконец подломив тишину, осудительно сказала одна старуха, плеснув обеими руками на Кребса. — Лихостной да злохитростный чо… Своей ходкой прибёг в глинский садик,[91] ухватил чужу вотчинку. Дума, яго и будя…Жил как нелюдь и помер как непокойник…
— Ну-к, Виталь Владимыч, — отвердело поддержала другая. — А ну-к вымахнить, качнить оттедева, из земляночки, эту похабну, тоскливу козлину. Грому на него нету! Ить не для него… Для мамушки Таись Викторны стелили горьку пухову постелюшку…
И возрос свежий печальный холмок.
«Что
