Клерамбо - Ромен Роллан
Г-жа Клерамбо ушла, раздосадованная тем, что дочь ничего не сказала о своей встрече. Клерамбо и Розина замечтались, каждый в своем углу: Клерамбо сидя у окна и покуривая, Розина держа и руках газету, которой она не читала. Ее счастливые глаза, блуждавшие по сторонам и восстанавливавшие подробности только что происшедшей сцены, встретили утомленное лицо отца. Грустное выражение старика поразило ее. Она тихонько встала сзади, положила руку на плечо Клерамбо и сказала с легким сочувственным вздохом, плохо прикрывавшим внутреннее ликование:
– Бедный папа!
Клерамбо поднял глаза и посмотрел на Розину, черты которой сияли помимо ее воли.
– Ну, а моя девочка значит больше не бедная? – сказал он. Розина покраснела.
– Почему ты это говоришь? – спросила она.
Клерамбо погрозил ей пальцем. Розина, наклонившись сзади над ним, прижалась щекой к щеке отца.
– Она больше не бедная? – повторил он
– Нет, – сказала она, – напротив, очень богатая.
– А что же у нее есть?..
– У нее есть… прежде всего милый папа…
– Ах, какая лгунья! – сказал Клерамбо, пытаясь высвободиться и посмотреть ей в лицо.
Розина закрыла ему руками глаза и рот.
– Нет, нет, я не хочу, чтобы ты смотрел, не хочу, чтобы ты говорил…
Она поцеловала отца и еще раз повторила, лаская его.
– Бедный папа!
Она сумела избежать таким образом семейных забот и вскоре упорхнула из родного гнезда. По окончании экзаменов ее назначили сестрой милосердия в один провинциальный госпиталь. Чета Клерамбо еще больнее почувствовала пустоту своего очага.
Более одиноким был не Клерамбо. Он это знал и искренно жалел жену, у которой не хватало силы ни для того, чтобы последовать за ним, ни для того, чтобы с ним разлучиться. Теперь, что бы ни случилось, ему всегда будет обеспечена чужая симпатия. Само преследование будет рождать ее или же побудит высказаться самых сдержанных. – Как раз в эту минуту к нему пришло одно такое очень трогательное выражение сочувствия.
Однажды, когда он был один в квартире, раздался звонок; он открыл. Какая-то незнакомая дама подала ему письмо и назвала свою фамилию. В прихожей было темно, и она приняла его за слугу, но потом заметила свою ошибку. Клерамбо предложил ей войти.
– Нет, – отвечала она. – Я только посланная.
И ушла. Но после ее ухода он нашел букетик фиалок, лежавший на сундуке возле двери.
Письмо было такое:
Tu ne cede mails.
Sed contra audentior ito…*
* Не поддавайся злым, но смело иди против них… (Прим. перев.)
"Вы сражаетесь за нас. Наше сердце с вами. Вручите нам свои страдания. Я вручаю вам свою надежду, свою силу и свою любовь, – сам я не могу действовать, не могу действовать иначе, как через вас".
Этот юношеский пыл и последние, немного таинственные слова взволновали Клерамбо и разожгли в нем любопытство. Он вызвал в воображении образ посетительницы, стоявшей у порога его прихожей. Она была уже не молода: красивые черты лица, темные и серьезные глаза, улыбавшиеся на усталом лице. Где он ее видел? Пока он сосредоточивался, образ ее растаял.
Спустя два или три дня он снова встретил ее в нескольких шагах от себя на аллее Люксембургского сада. Она куда-то шла. Он пересек аллею и подошел к ней. Заметив его, она остановилась. Он поблагодарил ее и спросил, почему она так скоро ушла и не захотела познакомиться. Тут он заметил, что давно ее знает. Недавно он встречал ее в Люксембургском саду и на соседних улицах с высоким юношей, должно быть сыном. Каждый раз при встрече их взгляды приветствовали его дружеской почтительной улыбкой. Хотя он не знал, кто это такие, хотя они ни разу не обменялись ни одним словом, Клерамбо относил их однако к числу тех дружеских теней, что сопровождают нас в повседневной жизни; мы не всегда замечаем их присутствие, но когда они исчезают, то мы чувствуем вокруг себя пустоту. Вот почему мысль Клерамбо тотчас же перенеслась с женщины, стоявшей перед ним, на отсутствовавшего теперь молодого спутника. В порыве неосторожного (ибо в те времена траура можно ли было знать, кто еще находится в числе живых?) прозрения он спросил:
– Это ваш сын написал мне?
– Да, – отвечала она. – Он вас очень любит. Мы давно уже любим вас.
– Пусть он придет ко мне!
Печальная тень заволокла лицо матери.
– Он не может.
– Где же он? На фронте?
– Нет, здесь.
После минутного молчания Клерамбо спросил:
– Он ранен?
– Хотите его увидеть? – спросила мать.
Клерамбо пошел с ней. Она молчала. Он не решался расспрашивать и сказал только:
– По крайней мере, он всегда с вами…
Она поняла и протянула ему руку:
– Мы очень близки друг с другом.
Клерамбо повторил:
– Значит он с вами?
– Со мной его душа, – сказала она.
Они подошли к дому – старой постройке XVII века, на одной из тех узких старинных улиц, между Люксембургом и церковью Сен-Сюльпис, где еще сохранилась благородная гордость старого Парижа. Большие ворота даже днем были закрыты. Опередив Клерамбо, г-жа Фроман поднялась на крыльцо в несколько ступенек в глубине мощеного двора и вошла в квартиру нижнего этажа.
– Милый Эдм, – сказала она, открывая дверь комнаты, – приготовила тебе сюрприз!.. Угадай!..
Клерамбо был встречен взглядом лежавшего на постели молодого человека. Белокурое двадцатипятилетнее лицо, розовевшее в лучах вечернего солнца, было озарено умными глазами и казалось таким здоровым и таким спокойным, что при виде его совсем не думалось о болезни.
– Вы! – проговорил лежавший. – Вы здесь!..
Радостное удивление еще больше помолодило его. Но ни тело, ни руки, покрытые одеялом, не шевельнулись; и Клерамбо, подойдя ближе, заметил, что одна только голова живая.
