Ба Цзинь - Осень

Розовощекий дописал и, передавая записки Ван-юну, пояснил:

— Это — моя фамилия, это, — и он указал на желтолицего, — его. Писать можете на любого, это все равно.

Ван-юн ответил вежливым согласием и с записками в руке подошел к Чжан Хой-жу. Тот склонился над бумажками. «Да, нужно запомнить имена этих преданных читателей; возможно, когда-нибудь они вступят в нашу организацию и будут работать вместе с нами», — подумал он, ознакомившись с записками.

— Мне кажется, что вашу газету должна читать вся молодежь. В ваших словах — правда, вы — наши учителя. Вы учите нас, как быть полезными членами общества, а не паразитами и обманщиками… — взволнованно продолжал развивать мысль своего товарища розовощекий; голос его срывался — он высказывал то, что накопилось на сердце. От боязни, что говорит нескладно, что его искреннее одобрение не поймут, он раскраснелся еще больше.

Но эта высокая оценка действительно была высказана от всей души. Он не притворялся. Молодой человек раскрыл перед ними свои истинные чувства, свое горячее сердце. Оно было таким же, как и у них. Они понимали этих учащихся, так как и ими владели когда-то подобные же чувства, и они сами когда-то говорили так же. Но имеют ли они право принимать эти знаки уважения? Намного ли они выше этих подростков?… Они и в самом деле чувствовали, что это восхваление чрезмерно и что они недостойны его. Это одновременно и огорчало и радовало их. А радость вызвала новый подъем сил — ведь слова школьника еще раз убедили их, что усилия не пропадают зря. Эти слова согрели их. Взоры всех обратились к говорящему. Первым нарушил молчание Чжан Хой-жу.

— Это потому, что у тебя у самого честное сердце, потому что ты сам стремишься быть полезным людям. Ну, как мы можем быть вашими учителями? Мы же сами еще студенты. Мы хотим только приносить хоть немного пользы, поэтому и взялись за это, не думая о том, справимся или нет. — И это не была ложная скромность. Он высказал чувства всех своих друзей. Они собрались для совместной работы, не думая извлечь из этого какую-то пользу для себя — они приходили сюда, чтобы дать другим то, что есть у них. Они чувствовали в себе биение жизненных сил и не хотели растрачивать их на развлечения. Видя, сколько людей страдает от гнилого режима, они не хотели наслаждаться безмятежными снами среди стенаний. Они покинули свои углы и нашли возможность разумно применить свою энергию. Они не ставили никаких условий, не требовали никакого вознаграждения — им нужно было только моральное удовлетворение, ибо они верили, что так им велит поступать их совесть. И в действиях на пользу других они видели лишь искупление своей вины, ибо верили, что из-за их привилегий еще больше страдают другие люди, что их благополучие покоится на страданиях других. Поэтому они начали эту работу, изменив интересам своего класса, собираясь свергнуть этот класс. Скромность была отличительной чертой молодежи той эпохи.

— Вы слишком скромны, — растроганно произнес розовощекий, принимая от Ван-юна бланк подписки. — Разве могли бы мы узнать столько, если бы вы не указали нам путь? Вы не щадите сил, издавая газеты и книги, и будите тех, кто еще спит. А нам стыдно, что мы еще ничего не сделали.

— Мы сейчас уйдем, не будем вам мешать, а завтра вечером зайдем за подшивкой, — словно извиняясь, улыбнулся желтолицый и спросил: — Господин Чжан, завтра удобно будет?

— Вполне. Приходите опять в это же время, — радушно ответил Чжан Хой-жу, ласково глядя на учащихся.

Не говоря больше ни слова, посетители в знак согласия низко склонили голову перед Чжан Хой-жу и Ван-юном, затем кивнули остальным присутствующим и быстро ушли. В коридоре вновь послышался скрип ботинок.

— Как приятно видеть таких энтузиастов. Мне даже неловко от его слов стало, — проникновенно сказал Цзюе-минь, откладывая кисть, так как подписал уже все пакеты, которые были у него.

— Это — наша победа, новые читатели появляются каждый день, — Чэнь-чи был явно доволен, — И все они — такие же искренние энтузиасты. Мы поработали не зря. Впредь нужно стараться еще больше.

— На юбилейное собрание надо обязательно пригласить этих учащихся, — радостно произнесла Чэн Цзянь-бин. — Верно, Хой-жу?

Чжан Хой-жу улыбнулся:

— Я и сам об этом подумал. Поговорим с ними завтра — и решим.

Теперь Чэн Цзянь-бин обратилась к Хуан Цунь-жэню:

— Ну как, закончили?

— Я сейчас заканчиваю, только надпишу один экземпляр — и все, — отвечал тот, не отрываясь от работы.

— Нам надо срочно обсудить вопросы, связанные с юбилеем. Ведь уже не рано, — поторопила Чэн Цзянь-бин и, подойдя к столу, стала просматривать свертки, надписанные Цзюе-минем.

— У меня — все, — Чжан Хуань-жу сунул в портфель свою учетную тетрадь и встал. Подойдя к большому столу, он остановился возле Чэн Цзянь-бин. Взгляд его случайно упал на ее косу. — Цзянь-бин! Многие студентки уже остриглись.

— Ну, вовсе не многие. Всего с десяток наберется. — Она улыбнулась. — Я давно собираюсь сделать это, но дома все против. Мне трудно справиться с ними. Я еще ничего особенного не сделала, а они уже разворчались — ты, дескать, и с мужчинами дружбу водишь и дома тебя никогда нет. А если я еще косу отрежу — не знаю, что они сделают. Я хочу, чтобы было спокойно, поэтому пока стричься не буду.

— М-да… Доводы не очень-то веские, — вставил Чэнь-чи.

Но Чэн Цзянь-бин его слова не смутили, она улыбнулась и прямо сказала:

— Я вижу, что ты хочешь подзадорить меня. Но меня этим не возьмешь. Я не собираюсь стать «героиней».

— А кем же ты собираешься быть? — не отставал Чэнь-чи.

— Я думаю делать что-нибудь полезное, как Цинь. — В голосе ее звучала уверенность.

Подошел Хуан Цунь-жэнь и пояснил мысль Чэн Цзянь-бин:

— По-моему, она и Цинь правы, что не срезают косы. У нас работа не такая, как у других. Нам лучше не привлекать к себе внимания своей внешностью. Например, раньше некоторые революционеры считали нужным отказываться от фамилий, заменяя их какими-нибудь необычными именами. Мало того что не было никакой пользы, но это причиняло много неудобств. Даже письма получать трудно было.

— Все это так, только многие в городе уже знают, что мы за люди. Так что, я думаю, бояться все равно нечего, — продолжал спорить Чэнь-чи.

— А я и не сказал, что нужно бояться. Но осторожность никогда не помешает. — Прежде чем отвечать, Хуан Цунь-жэнь подумал и уверенно сказал: — Сейчас нам не грозит опасность. Но в будущем нам, несомненно, придется труднее. Старые силы в городе так легко не оставят нас в покое.

— Это — дело будущего, не стоит сейчас думать об этом. — Чэнь-чи был настроен очень бодро.

— По-моему, нам предстоит серьезная борьба. Мне лично хочется, чтобы это время наступило пораньше, — горячо вмешался в их спор Чжан Хой-жу. Он не выказывал ни малейшего страха. Взгляд его был устремлен за дверь; казалось, он видит там воплощение своих идеалов.

— Пусть будет пораньше, да пошумнее, — я люблю шум, — улыбнулась Чэн Цзянь-бин.

— Я думаю, борьбы не избежать, но вряд ли будет серьезное сопротивление. Я не верю, чтобы мы проиграли — новые силы растут с каждым днем, — Цзюе-минь встал, в голосе его звучала уверенность.

Его немедленно поддержал Чэнь-чи:

— В высших учебных заведениях Шанхая, Пекина, Нанкина уже сняты ограничения для обучения девушек. Не редкость, если женщины срезают косы. Где же эти хваленые старые силы? Что-то не видно, чтобы они вступали в борьбу!

— Но у нас здесь положение несколько иное. Мы живем в сфере влияния милитаристов. Один деспот, если он только этого захочет, может грубой силой уничтожить всех и вся, — задумчиво произнес Хуан Цунь-жэнь. Все выжидающе смотрели на него. Помолчав, он улыбнулся и пояснил: — Конечно, я не хочу сказать, что мы должны бояться. Мы должны делать свое дело даже перед лицом еще больших опасностей. Но осторожность — залог успеха.

— Я с тобой согласен, — кивнул Цзюе-минь. — Я тебя очень хорошо понимаю.

Чэн Цзянь-бин снова забеспокоилась, вспомнив о юбилее.

— Давайте лучше поговорим о юбилейном заседании. Уже не рано, а мне неудобно возвращаться домой слишком поздно.

— Ничего, мы тебя проводим, — успокоил ее Хуан Цунь-жэнь.

Чэн Цзянь-бин улыбнулась.

— А как насчет места для постановки пьесы? С «французским коллежем» уже вели переговоры?

— Я виделся с Дэн Мын-дэ, он согласен. Так что, с постановкой все в порядке; студентам это тоже очень нравится. — Дэн Мын-дэ, о котором говорил Ван-юн, был пастор-француз Демонт, принявший китайское имя. Он всегда ходил в черной сутане, и его легко было узнать по пышным седым усам. Этот коллеж, где преподавался французский язык, основал он сам, а Ван-юн был его студентом. Кроме того, он преподавал французский язык в «Специальной школе иностранных языков», поэтому все присутствующие знали его.