Джозеф Конрад - Победа
С гладкого лба молодой женщины, казалось, не сходил луч света. Разделенные посредине пробором волосы покрывали ее руки, на которые опирались щеки. Она казалась сильно заинтересованной рассказом. Гейст молчал недолго. Он тихонько возобновил разговор следующим замечанием:
— Он бы бесстыдно солгал, а я не выношу, когда мне рассказывают сказки. Это вызывает во мне настоящее недомогание. Нет никакого сомнения, что я создан не для этого света. Между тем я не хотел, чтобы он думал, будто я слишком расположен отнестись благосклонно к его присутствию; поэтому я сказал ему, что его странствования по поверхности земного шара для меня совершенно безразличны и что меня интересует лишь тот момент, в который он пожелает их возобновить. Он просил меня принять во внимание состояние его здоровья. Если бы я был здесь один, как они думают, я рассмеялся бы ему в глаза. Но так как я не один… Скажите, Лена, вы уверены, что они вас не видели?
— Уверена, — быстро ответила она.
Казалось, Гейст почувствовал облегчение при ее ответе.
— Понимаете, Лена, почему я вас прошу скрываться как можно лучше; вы не созданы для того, чтобы эти люди смотрели на вас и говорили о вас. Бедная моя Лена, это чувство сильнее меня. Понятно ли оно вам?
Она сделала легкое движение головой, которое не было ни отрицательным, ни утвердительным.
— Когда-нибудь меня все же увидят, — сказала она.
— Я спрашиваю себя, сколько времени вы сможете оставаться невидимой, — прошептал Гейст задумчиво.
Он наклонился над столом.
— Дайте мне досказать. Я прямо спросил его, что ему надо. Он, казалось, не особенно хотел переходить к фактам. «Это, право, не так спешно», — сказал он. Его секретаря (на самом деле его компаньона) не было, он ходил на пристань взглянуть на лодку. Наконец, он предложил мне отложить на два дня некое сообщение, которое он должен мне сделать. Я согласился, но признался ему в то же время, что нисколько не тороплюсь услышать его сообщение и что я не могу себе представить, какое отношение ко мне могут иметь его дела. «Ах, мистер Гейст, у нас с вами больше общего, чем вы воображаете».
Гейст сильно стукнул кулаком по столу.
— Он смеялся надо мной! Я уверен, что он надо мной смеялся.
Он, по-видимому, устыдился своей выходки и слабо улыбнулся под неподвижным взглядом молодой женщины.
— Что я мог сделать?.. Даже если бы у меня были полные карманы револьверов.
Она одобрительно кивнула головой.
— Убивать грех, — прошептала она.
— Я ушел, — продолжал Гейст. — Я оставил его лежащим на боку с закрытыми глазами. Вернувшись сюда, я застаю вас с изменившимся лицом. Что с вами было, Лена? И напугали же вы меня. Потом у меня был этот разговор с Уангом, покуда вы отдыхали. Вы спокойно спали. Я уселся здесь, чтобы спокойно обдумать положение, чтобы постараться отделить скрытый смысл вещей от их внешнего вида. Я сказал себе, что эти два дня, которые у нас впереди, — своего рода перемирие. Чем больше я об этом думаю, тем больше вижу в этом своего рода молчаливое соглашение между Джонсом и мною. Это для нас преимущество, если могут существовать преимущества для таких обездоленных людей, как мы с вами. Уанг ушел. Этот, по крайней мере, открыл свои карты; но так как я не знал его намерений, то подумал, что лучше предупредить других о том, что я больше не отвечаю за китайца. Я не хотел, чтобы какая-нибудь выходка мистера Уанга ускорила решение мистера Джонса. Понимаете ли вы мою мысль?
Она одобрила кивком головы. Ее душа была всецело поглощена ее страстным решением, ее экзальтированной верой в себя, созерцанием представлявшейся ей чудесной возможности завоевать прочную, вечную любовь этого человека.
— Я никогда не видал, — продолжал Гейст, — чтобы кто-нибудь был так взволнован каким-либо известием, как Джонс и его секретарь, на этот раз возвратившийся в бунгало. Они не слыхали, как я подошел. Я выразил сожаление, что беспокою их.
— Вовсе нет! Вовсе нет! — сказал Джонс.
Секретарь прятался в углу и следил за мной, как кошка. Оба они, казалось, были настороже.
— Я пришел, — сказал я, — довести до вашего сведения, что мой слуга дезертировал. Он ушел.
Они переглянулись сначала, словно не поняли моих слов, но скоро выказали большое изумление.
— Вы хотите сказать, что ваш китаец сбежал? — проговорил Рикардо, вылезая из своего угла, — Как это?.. Вдруг?.. И почему?..
Я сказал им, что у каждого китайца бывает всегда простое и точное основание для всего, что он делает, но что заставить его сознаться в этом — дело нелегкое. Все, что он мне ответил, сказал я им, было: «Моя не любит».
Они, казалось, были очень смущены этими словами. Чего он не любит? Они очень хотели бы знать.
#9632;
— Вашего вида и вида ваших спутников, — сказал я Джонсу.
— Что вы? Полноте! — вскричал он.
И тотчас Рикардо, короткий, толстый человек, вмешался в ршговор:
— Он вам это сказал? За кого же он вас принимает, сэр? За I рудного ребенка? Или вы нас принимаете за младенцев, не в ›(›иду вам будь сказано? Держу пари, сейчас вы нам объявите, #9632;I го у вас что-то пропало?
— Я не имел намерения говорить вам что-либо подобное, — 1 к;1зал я, — а между тем это правда.
Он хлопнул себя по бедру.
— Вот! Я же говорил! Что вы думаете об этом фокусе, пат-
|ЮН?
Джонс сделал ему знак, и этот удивительный компаньон с кошачьей мордой предложил мне свою и их слуги помощь, что- |›ы поймать или убить моего китайца.
Но я не собирался просить их помощи, что я им и объявил. Я не имел ни малейшего намерения преследовать Уанга. Я про- i го пришел предупредить их, что он вооружен и что их присутствие на острове ему очень не по вкусу. Я старался дать им помять, что не отвечаю за последствия.
— Вы хотите уверить нас, — вскричал Рикардо, — что на этом острове есть сумасшедший китаец с шестизарядным револьве- |юм и что вас это не смущает?
— Странно, они, казалось, не верили тому, что я говорил. Они не переставали обмениваться многозначительными взглядами. Рикардо подошел к своему начальнику; они недолго посовещались, после чего сделали мне крайне неожиданное и для меня довольно щекотливое предложение.
Так как я отказался от их помощи в деле поимки китайца и отобрания от него моего пропавшего револьвера, самое меньшее, что они могли сделать, это послать мне своего слугу.
Эту идею высказал Джонс, и Рикардо поддержал:
— Да, да, наш Педро будет стряпать для всех нас, в вашем камбузе… Он не так плох, как кажется. Вот что мы сделаем.
И он тотчас же выскочил на веранду и оглушительно свистнул, чтобы позвать Педро. Ему ответило звериное рычание, и Рикардо быстро вернулся в комнату.
— Да, мистер Гейст, дело пойдет как по маслу. Вы только укажите ему, как вы привыкли, чтобы вас обслуживали. Понятно?
— Признаюсь вам, Лена, что я был застигнут совершенно врасплох. Я не ожидал ничего подобного. Впрочем, я не сумел бы сказать, чего я ожидал. Я слишком беспокоюсь за вас, чтобы иметь возможность отделаться от этих двух мерзавцев. Два месяца тому назад все это было бы мне совершенно безразлично. Я презирал бы их гадости, как презираю все другие неприятности в жизни. Но теперь, теперь я имею вас! Вы вошли в мою жизнь и…
Гейст глубоко вздохнул. Молодая женщина бросила на нет быстрый, пытливый взгляд.
— Ах, так вот, что вы думаете… что вы имеете меня!
Невозможно было читать мысли, таившиеся за ее неподвиж ными, серыми глазами, угадывать значение ее молчания, ее слов и даже ее ласк. Гейст выходил озадаченным даже из се объятий.
— Если я не имею вас, если вы не здесь, где же вы тогда? воскликнул он. — Вы понимаете меня?
Она слегка покачала головой и уронила следующие слова со своих алых губ, на которые он смотрел и которые так же волно вали его, как и исходивший из них голос:
— Я слышу, что вы говорите, но что это означает?
— Это означает, что из любви к вам я способен лгать и, быть может, делать низости.
— Нет, нет, только не это, — стремительно вскричала она, засверкав глазами, — Вы бы возненавидели меня потом.
— Возненавидеть вас? — возразил Гейст прежним учтивым тоном. — Нет! Бесполезно обсуждать сейчас такую совершенно неправдоподобную вещь! Но, признаюсь вам, что я — как бы это сказать? — что я… кое-что утаивал. Начать с того, что я скрыл свое изумление результатами моей идиотской дипломатии. Понимаете ли вы, дорогая?
Очевидно было, что она не поняла этого слова. Гейст снова улыбнулся прежней шутливой улыбкой, которая странно противоречила усталому выражению всего его лица. Его виски ввалились, щеки осунулись.
— Дипломатическая декларация, Лена, это такое заявление, в котором искренне все, кроме чувства, которым оно кажется продиктованным. Я никогда не был дипломатом в своих сношениях с обществом, не из уважения к его чувствам, а из известного уважения к самому себе. Дипломатия не уживается с искренним презрением. Жизнь не имела для меня никакого значения; смерть — еще меньше.
