Джозеф Конрад - Сердце тьмы и другие повести
Добряк Месман продолжал свои поиски до самого госпиталя, где и нашел его. Доктор сказал несколько слов о легком солнечном ударе. Ничего серьезного. Выйдет через три дня... Приходится согласиться, что доктор был прав. Через три дня Джеспер вышел из госпиталя; его видели в городе видели постоянно, - и это продолжалось довольно долго; так долго, что он стал чуть ли не одной из местных достопримечательностей, пока наконец не перестали обращать на него внимание; так долго, что история его блужданий по городу и по сей день вспоминается на Островах.
Разговоры на "фронте" и появление Джеспера в "Апельсинном доме" положили начало знаменитому делу "Бонито" и дали представление о двух его аспектах - практическом и психологическом.
С одной стороны, все это дело подведомственно суду, а с другой несомненно, случай вызывал сострадание; да, это было очевидно до жути и, однако, неясно.
Вы должны понять, что дело так и осталось неясным даже для моего друга, написавшего мне письмо, о котором упоминается в самых первых строках этого рассказа. Он был одним из присутствовавших в конторе мистера Месмана и сопровождал этого джентльмена в его поисках Джеспера. В его письме описывались оба "аспекта" и несколько эпизодов, связанных с этим делом. Химскирк выражал глубочайшую радость по поводу того, что ему удалось спасти свое собственное судно. Он слишком близко подошел к рифу Тамисса: туман стлался над берегом. Он спас свое судно, а до остального ему нет дела. Показания жирного канонира сводились к тому, что в тот момент он счел наиболее целесообразным отпустить буксирный трос, но, по его признанию, он был сильно смущен внезапной опасностью.
Совершенно ясно, что он действовал на основании точных инструкций, полученных им от Химскирка. Несколько лет совместной службы на Востоке сделали его преданным оруженосцем лейтенанта. Самым любопытным в истории о задержании "Бонито" был рассказ канонира о том, как, приступив согласно полученному распоряжению, к осмотру огнестрельного оружия, он выяснил, что никаких ружей на борту нет. В каюте на носу он нашел пустые козлы для восемнадцати ружей, но ни одного ружья на всем корабле не оказалось. Помощник на этом бриге, выглядевший больным и державший себя так возбужденно, что смахивал на сумасшедшего, старался его убедить, будто капитан Эллен ничего об этом не знает; это он, помощник, продал недавно ружья поздней ночью одному типу, проживающему в верхнем течении реки. В доказательство он извлек мешок с серебряными долларами и хотел принудить его, канонира, взять деньги. Затем, швырнув мешок на палубу, он стал колотить себя по голове кулаками, призывая на свою голову ужасные проклятия и называя себя неблагодарным негодяем, которому не место на земле.
Обо всем этом канонир немедленно доложил своему командиру.
Трудно сказать, что собирался сделать Химскирк, когда задержал "Бонито". Быть может, он хотел только причинить неприятность человеку, пользующемуся благосклонностью Фрейи. Глядя на Джеспера, он испытывал желание свалить этого человека, изведавшего ее поцелуи и объятия. Но перед ним стоял вопрос: как добиться этого, не рискуя самому? Отчет канонира придал делу серьезную окраску. Однако у Эллена были друзья, и кто мог сказать, не выпутается ли он как-нибудь из этой истории? Мысль направить бриг, столь сильно скомпрометированный, на риф, пришла ему в голову, когда он слушал в своей каюте отчет жирного канонира. Теперь было мало вероятностей вызвать порицание. А делу можно придать характер случайности.
Выйдя на палубу, он с такой алчностью посмотрел на свою ничего не подозревавшую жертву, так зловеще выпучил глаза и сморщил губы, что Джеспер не мог удержаться от улыбки. А лейтенант, расхаживая по мостику, мысленно говорил:
"Ну, подожди же! Я тебе испорчу вкус этих сладких поцелуев. Клянусь, придет время, когда имя лейтенанта Химскирка не будет вызывать улыбку на твоих губах. Теперь ты - в моих руках!"
И эта возможность отомстить представилась внезапно, без всяких предварительных размышлений, можно сказать - сама собой, словно события таинственно сгруппировались так, чтобы способствовать темному делу. Самые коварные замыслы не могли сослужить Химскирку лучшей службы. Ему дано было отведать безграничную полноту мести, - нанести смертельный удар ненависти человеку и следить, как он разгуливает с кинжалом в груди.
Ибо таково было состояние Джеспера. Он что-то делал, двигался, тощий и беспокойный, с усталыми глазами, осунувшимся лицом; движения его были резки, говорил он непрерывно странным, усталым голосом, но в глубине души он знал, что ничто и никогда не вернет ему брига, как ничто не может исцелить израненное сердце. Его душа, под влиянием Фрейи оставаясь спокойной на вершине любви, походила на неподвижную, но слишком натянутую струну. Удар заставил ее вибрировать, и струна лопнула. Два года, в опьянении, полный уверенности, он ждал дня, который теперь уже не мог настать для человека, на всю жизнь обезоруженного потерей брига и казалось ему - недостойного любви, ибо для нее он не мог воздвигнуть пьедестала.
Каждый день он выходил из города, держась берега, и, дойдя до мыса против той части рифа, на какой лежал его бриг, пристально смотрел на любимый силуэт. Когда-то бриг был обителью ликующей надежды, а теперь склоненный, необитаемый, неподвижный - он вздымался над пустынным горизонтом как символ отчаяния.
Судовая команда покинула бриг на его же шлюпках, которые тотчас по прибытии в город были секвестрованы Управлением порта. Секвестрован был и бриг до окончания суда, но Управление не потрудилось оставить на борту охрану. Да и в самом деле, что могло сдвинуть его с места? Разве что чудо; разве что глаза Джеспера, часами не отрывавшиеся от него, словно он надеялся одною лишь силой взгляда притянуть бриг к своей груди.
Вся эта история, вычитанная мною в болтливом письме моего друга, сильно меня расстроила. Но поистине ужасно было читать его рассказ о том, как помощник Шульц бродил повсюду, с отчаянным упорством утверждая, что он - и только он - продал эти ружья. "Я их украл!" - твердил он. Конечно, никто ему не верил. Не верил ему и мой друг, хотя и восхищался таким самопожертвованием. Но многие считали, что человек хватил через край, выставляя себя вором ради спасения друга. Впрочем, ложь была такой ясной, что, быть может, это и не имело значения.
Я, знакомый с психологией Шульца, знал: да, он говорит правду, - и, признаюсь, пришел в ужас. Так вот как вероломная судьба воспользовалась великодушным поступком! И я чувствовал себя так, словно и я принимал участие в этом вероломстве, раз я до известной степени поощрял Джеспера. Но ведь я же его и предостерегал...
"Парень словно помешался на этом пунктике, - писал мой друг. - С этой историей он отправился к Месману. Он рассказал, как какие-то негодяи белые, живущие среди туземцев в верховье реки, - напоили его однажды вечером джином, а затем стали насмехаться над тем, что у него никогда нет денег. Тут он заявил нам: "Я - честный человек, и вы должны мне верить" и объяснил, будто он становится вором, если опрокинет лишний стаканчик. В ту же ночь к борту подошло каноэ, и он, без малейших угрызений совести, спустил туда ружья одно за другим, получив по десяти долларов за штуку.
На следующий день он заболел от стыда и горя, но у него не хватило мужества признаться своему благодетелю в этом проступке. Когда канонерка остановила бриг, он, предчувствуя последствия, хотел умереть - и умер бы счастливым, если бы, жертвуя своей жизнью, мог вернуть ружья. Он ничего не сказал Джесперу, надеясь, что бриг будет сейчас же освобожден. Когда же дело обернулось иначе и его капитан был задержан на борту канонерки, он, в отчаянии, готов был покончить с собой, но считал своим долгом остаться жить и открыть истину. "Я - честный человек! Я - честный человек, повторял он, и голос его вызвал у нас слезы. - Вы должны мне верить, если я вам говорю, что я - вор, низкий, подлый, хитрый вор, едва я выпью стакан-другой. Отведите меня куда-нибудь, где я могу под присягой сказать всю правду".
Когда мы, наконец, убедили его, что эта история никакой пользы Джесперу принести не может - ибо какой голландский суд, раз захватив английского торговца, удовлетворится подобным объяснением? И в самом деле - как, когда, где можно было найти доказательства этой истории? - он готов был рвать на себе волосы, но потом, успокоившись, сказал: "Ну, прощайте, джентльмены" - и вышел из комнаты такой подавленный, что, казалось, едва волочил ноги. В ту же ночь он покончил с собой в доме одного из полукровок, с которыми жил с тех пор, как высадился на берег после крушения, - перерезал себе горло".
"Это горло!" - с содроганием подумал я. Горло, которое могло рождать нежный, убедительный, мужественный, чарующий голос, возбудивший сострадание Джеспера, завоевавший симпатию Фрейи! Кто бы мог предположить такой конец для несносного, кроткого Шульца с его склонностью к воровству? Эта черта была у него прямолинейна до абсурда и даже у людей, пострадавших от нее, вызывала только усмешку и раздражение. Он был действительно несносен. На его долю должно было бы выпасть полуголодное существование, таинственная, но отнюдь не трагическая судьба бездомного скитальца с кроткими глазами, болтающегося среди туземного населения. Бывают случаи, когда ирония судьбы, какую обнаруживают иные исследователи наших жизней, носит характер жестокой и дикой шутки.
