Марк Твен - Собрание сочинений в 12 томах. Том 10
С превеликим трудом профессору Мокрице удалось перевести надпись, и он незамедлительно послал ее в свое отечество, где она вызвала настоящую сенсацию. Надпись поразительным образом подтверждала некоторые древние предания. Текст был несколько затемнен двумя или тремя непереводимыми словами, однако без всякого ущерба для общего смысла. Вот этот перевод:
«Одна тысяча восемьсот сорок семь лет назад (огонь?) объял весь город и испепелил его. Спаслось всего около девятисот душ, остальные погибли. (Король?) приказал установить сей камень, дабы… (непереводимо) …предотвратить повторение такого бедствия».
Профессору Мокрице впервые удалось сделать полный удовлетворительный перевод образца таинственной письменности, оставленной вымершим человечеством, и это принесло ему такую славу, что все отечественные научные учреждения разом присудили ему высшую ученую степень, и все в один голос твердили, что, если бы профессор посвятил себя военной карьере и обратил свои блестящие таланты на истребление враждебного племени рептилий, король пожаловал бы его дворянством и щедро наградил деньгами. Появилась даже целая наука — «человековедение», в чью задачу входила расшифровка древних памятников вымершей птицы, именуемой «человек» (ибо отныне было установлено, что человек — птица, а отнюдь не пресмыкающееся). Но профессор Мокрица навсегда остался основоположником и главой этой научной школы, так как не подлежало сомнению, что еще ни один перевод не был столь точен и непогрешим, как этот. У других дешифровщиков могли быть ошибки, но не у профессора Мокрицы. Впоследствии было найдено много других памятников вымершего человека, но ни один не пользовался той популярностью и славой, какая выпала на долю «Мэрского камня» — от слова «Мэр»; а поскольку ему в переводе соответствует слово «король», так его и назвали «Мэрским», или «королевским», камнем.
Вскоре экспедиция сделала еще одну замечательную «находку». Это был большой округлый бугор с плоской вершиной, имевшей десять лягушечьих пядей в диаметре и пять или шесть в высоту. Профессор Улита водрузил на нос очки и обошел вокруг бугра, а потом вскарабкался на вершину. Наконец он сказал:
— В результате визуального и пальпального обследования этого изопериметрического купола я пришел к выводу, что перед нами одно из редчайших замечательных сооружений, возведенных племенем «курганостроителей». Тот факт, что купол имеет пластинчатожаберное строение, лишь увеличивает его научную ценность, ибо он, по-видимому, отличается от тех памятников, о которых мы читали в древних летописях, но это ни в коей мере не ставит под сомнение аутентичность находки. Пусть громофонический кузнечик подаст сигнал и вызовет этого лодыря жука-навозника, чтобы произвести раскопки и собрать новые научные сокровища.
Ни одного навозника при исполнении служебных обязанностей не оказалось, и раскопки произвела бригада муравьев. Но они ничего не нашли. Ученых постигло бы большое разочарование, если бы лорд Карамора не пролил свет на существо дела. Он заявил:
— Отныне мне ясно, что древнее загадочное племя курганостроителей не всегда воздвигало свои сооружения с целью устройства мавзолеев, иначе в данном случае, как и во всех прочих, мы нашли бы скелеты и грубые орудия, которыми эти существа пользовались при жизни. Разве это не очевидно?
— Конечно, конечно! — подхватили все.
— В таком случае мы сделали важнейшее открытие; это открытие значительно расширит наши представления о курганостроителях; оно умножит славу нашей экспедиции и принесет нам признательность ученых всего мира. Отсутствие здесь каких бы то ни было мощей может означать только одно: курганостроители были отнюдь не низкоразвитыми дикими рептилиями, как считалось ранее, а существами высокоорганизованными и в высшей степени разумными, способными не только оценить заслуги своих великих сородичей, но и увековечить их память. Братья ученые, этот замечательный курган не гробница, а монумент!
Слова профессора произвели на всех потрясающее впечатление.
Но величие минуты было нарушено грубым и дерзким смехом — это явился жук-навозник.
— Монумент! — передразнил он профессора. — Монумент, возведенный курганостроителями! Так, так-с! Таким представляется он проницательному взору науки, а для бедного темного парня, который никогда и не нюхал учения, это не монумент, — но, коли уж на то пошло, все-таки вещь весьма ценная и нужная; и с позволения вашей милости я сейчас же обращу его в место блаженного отдохновения и…
Навозника прогнали кнутом, и экспедиционные художники принялись зарисовывать монумент во всевозможных ракурсах, а профессор Мокрица, обуреваемый жаждой научной деятельности, облазил его вдоль и поперек в надежде найти надпись. Но если там когда-нибудь и была надпись, то она либо стерлась, либо какой-нибудь варвар вырубил ее и унес, приняв за амулет.
Когда художники сделали свое дело, ученые решили погрузить замечательный монумент на четырех самых больших черепах и отправить в королевский музей, что и было с успехом исполнено; прибытие монумента вызвало всеобщее торжество, тысячи ликующих граждан сопровождали памятник к месту его нового пребывания; пожаловал и король Квакш XVI собственной персоной, который даже соблаговолил воссесть на него и ехал так до самого музея.
Наступившие холода вынудили ученых на время прекратить свои труды и готовиться в обратный путь. Но даже последний день, проведенный среди пещер, принес свои плоды: один из исследователей нашел в глухом закоулке музея, или «кладбища», нечто удивительное и необычайное. Это была спаренная человеко-птица, два существа, сросшиеся от природы верхними частями туловища, с табличкой, на которой стояли непереводимые слова: «Сиамские близнецы». Официальный отчет об этой находке завершался следующими словами:
«Из всего вышесказанного явствует, что в древности были два вида этой гигантской птицы — одиночный и спаренный. В природе все закономерно. Науке совершенно ясно, что спаренный человек изначально обитал в суровых условиях, где его постоянно подстерегали опасности; оттого он и спарился; пока одна из особей спит, вторая бодрствует; равным образом это удваивало его силы на случай опасности. Честь и хвала всепроникающему взору богомудрой Науки!»
Рядом со спаренной человеко-птицей была найдена толстая пачка тонких белых листков, скрепленных воедино, — неоспоримо, собрание древних его грамот. Профессор Мокрица едва ли не с первого взгляда натолкнулся на фразу, которую единым духом, с благоговейным трепетом перевел другим ученым, повергнув их в радостное изумление:
«Многие самым серьезным образом полагают, что низшие существа способны мыслить и разговаривать друг с другом!»
Когда появился большой официальный отчет об экспедиции, вышеприведенная фраза сопровождалась следующим комментарием:
«Следовательно, есть животные, стоящие еще ниже человека в своем развитии! Это знаменательное место не может означать ничего иного. Сам человек вымер, но они, возможно, еще существуют. Кто же они такие? Где обитают? О, сколь беспределен наш восторг при мысли о блестящем поприще для открытий и исследований, которое отныне отверзлось перед наукой! Мы завершаем свои труды со смиренной мольбой к вашему величеству без промедления назначить специальную экспедицию и повелеть ей не щадить ни сил, ни средств до тех пор, пока эти божьи твари, о существовании которых никто до сих пор и не подозревал, не будут найдены».
Экспедиция вернулась домой, потрудившись на Совесть за время своего долгого отсутствия, и благодарные соотечественники встретили ее с бурной радостью. Правда, нашлись и невежественные, неотесанные скептики, которые всегда были и будут на свете; к их числу, конечно, примкнул и бесстыжий навозник. Он заявил, что в экспедиции ему удалось узнать только одно: науке нужна лишь щепотка предположений, чтобы нагромоздить целую гору достоверных фактов; а посему на будущее он готов удовольствоваться теми знаниями, которые природа сделала доступными для всех, и не намерен совать нос в сокровенные тайны провидения.
РЕЖЬТЕ, БРАТЦЫ, РЕЖЬТЕ!
Я попрошу читателя бросить взгляд на следующие стихи, пускай он попробует отыскать в них что-нибудь зловредное:
Кондуктор, отправляясь в путь,Не рви билеты как-нибудь;Стриги как можно осторожней,Чтоб видел пассажир дорожный.Синий стоит восемь центов,Желтый стоит девять центов,Красный стоит только три.Осторожней режь, смотри!
Припев:
Режьте, братцы, режьте! Режьте осторожно!Режьте, чтобы видел пассажир дорожный!
На днях эти звучные вирши попались мне на глаза в одной газете, и я прочел их раза два подряд. Они мгновенно и неизгладимо врезались в мою память. Все время, пока я завтракал, они вихрем кружились в моей голове, и когда я наконец свернул салфетку, то не мог толком вспомнить, ел я что-нибудь или нет. Вчера вечером я долго думал и решил, что буду писать сегодня один потрясающе драматический эпизод в начатом мною романе. Я ушел к себе в кабинет, чтобы совершить кровавое злодеяние, взялся за перо, но не мог написать ничего, кроме: «Режьте, братцы, режьте!» Целый час я ожесточенно сопротивлялся этому, но без всякой пользы. В голове у меня гудело: «Синий стоит восемь центов, желтый стоит девять центов» и так далее и так далее, без отдыха и без остановки. Рабочий день пропал даром — я это понимал как нельзя лучше. Я сложил оружие и поплелся в центр города, причем тут же обнаружил, что шагаю в такт этим неумолимым виршам. Я терпел, сколько мог, потом попробовал шагать быстрей. Однако это не помогло, стихи как-то сами применились к моей новой походке и терзали меня по-прежнему. Я вернулся домой и промучился весь день до вечера; терзался в течение всего обеда, сам не понимая, что ем; терзался, рыдал и декламировал весь вечер; лег в постель, ворочался, вздыхал — и все так же декламировал вплоть до полуночи; потом встал вне себя от ярости и попробовал читать, но буквы вихрем кружились передо мной, и ничего нельзя было разобрать, кроме: «Режьте, чтобы видел пассажир дорожный». К восходу солнца я окончательно рехнулся и приводил в изумление и отчаяние всех домашних навязчивым и бессмысленным бредом: «Режьте, братцы, режьте! Режьте осторожно!»
