Эрнст Юнгер - Годы оккупации
В жизни существует цепочка причин и следствий; в ней нет ни единого пробела. Следствие, как происходящее после, задано причиной.
Но существует также цепочка напророченного и сбывшегося — тут пророчество, как бывшее ранее, задается сбывшимся. Связи второй цепи — глубже и проявляются в обратном временном порядке. Поэтому и впечатление от нее более значительно и пробуждает в нас волнующее ощущение тайны.
Порой мы вдруг понимаем, что какой-то поступок, встреча, сказанное слово оказались для нас пророческими. Это может бросить свет на давнее прошлое так, словно звенья бронзовой цепи вдруг покрылись позолотой. Безобразное может оказаться формой будущей отливки, страдание обернуться жертвой, а случай — необходимостью.
В великие судьбоносные часы все, что ни было когда-то, может обернуться пророческим. Облачение, в котором выступала судьба, вдруг заблистает великолепием; оно соткалось под влиянием случая. Великий полдень озаряет все бестеневым светом. Погашены долги. Пали запоры, и узники выходят на волю.
Так и смертный час обозначает ту грань, за которой наша жизнь претворяется в пророчество. Свет из иного предела, из царства свершенности, придает ей смысл. И тут в былом ярко проступает то, что было глубже причины и следствия.
В память Гарри фон Йейнзена,[170] который вчера погиб от несчастного случая.
Кирххорст, 11 апреля 1948 г.Вечером с братом физиком беседа о простых числах. Замечательно, что их невозможно свести к радиальной системе. В таком случае делители должны были бы прорезать расположенный на поверхности круга числовой космос, как траектории снарядов. Возможно, удастся сконструировать такую фигуру, на которой это было бы осуществимо.
В бесконечности количество простых чисел должно быть бесконечным.
Затем мы остановились на восьмерке. По этому поводу мне вспомнилось, что Кюкельгауз указал на тот странный факт, что во многих языках это число с добавлением отрицания в виде звука «н», дает слово обозначающее «ночь»: пох, night, nuit, notte и т. д. В связи с этим следующее соображение:
Как считают лингвисты, слово, обозначающее восемь во всех индогерманских языках восходит к общему корню, а именно к двойственному числу слова четыре. Это говорит о четверичной системе исчисления, которая существует и у некоторых ныне живущих народов. Считают пальцы каждой руки, за исключением большого. Досчитав до восьми, мы видим, что счет на этом кончается. Таким образом, можно представить себе, что между «концом» и «ночью» существует древняя связь. С девяти начинается новый отсчет. Этому, очевидно, соответствует та связь между пеип (девять) и пей (новый), которую нетрудно заметить во многих языках.
Кирххорст, 12 апреля 1948 г.По моему велению на морском дне была установлена гигантская колонна. Вершина ее, подобно мачте, достигала поверхности. Вскоре ее стали обживать Seepocken, полипы, водоросли, пателлярии. Затем появились трубчатые и кольчатые черви, зубчатые ракушки, голотурии, волосатки и морские звезды, укрывшиеся в этих зарослях, и тот декор, который можно видеть в коралловых садах.
Таким образом, контуры колонны скоро стали расплывчатыми, вокруг нее соткалась жизнь. Разноцветные известковые покровы ракушек и рожки улиток инкрустировали ее округлую поверхность; красный морской мох и бархат зоофитов окутали ее своим покровом. Щупальцы и длинные ленты водорослей, качаясь, свисали с нее как бороды Нептуна. Пчелиным роем вилось вокруг нее серебристое облако морской мелкоты — креветок, сагиттарий, венериных поясов, медуз. Немного дальше кругами плавали разные рыбы — от самых мелких до громадных чудовищ; пути последних напоминали орбиты отдаленных планет. Этих я уже не воспринимал оптически, а только угадывал по силе тяготения.
Разглядывая свое творение на морском дне, я почувствовал прилив гордости, которая вскоре сменилась отвращением. Я понял, что воздвиг памятник Протея, и направился к гротам.
Кирххорст, 15 апреля 1948 г.Силу тяжести и время связывает глубинная связь. Часы, включая солнечные, приводятся в движение тяжестью. Поэтому стремление отменить время в первую очередь направлено на силу тяготения; дух хочет подняться над материей, сбросив гнетущее чувство тяжести, освободившись от него: в опьянении, в грезах, в любовных объятиях, в медитации, в экстазе и прежде всего в смерти, которая освобождает от телесной оболочки как носительница силы тяжести и уничтожает время.
Свобода и радость в нашем представлении легки, смерть — тяжела. Свобода — властвует над временем, на свободе время ускоряет свой бег, а в неволе тянется. Радость заставляет часы пролетать незаметно; страдание растягивает их до бесконечности. Цель пытки состоит в том, чтобы до предела обострить сознание тела и вместе с ним сознание времени, чтобы оно стало невыносимым.
Рай помещают в небесную невесомость, ад же, как место мучений, — в глубины земли, где царит тяжесть.
Есть ли кроме того еще и геенна огненная? Да, только геенна и есть, ада нет. Он предполагал бы абсолютное господство тяжести и времени. Да и действенность геенны возможна только тогда, пока еще существует тело — при жизни, при умирании, но после смерти — нет. Я выдвигаю этот тезис в противовес Хризостому и Августину, которые отвергали все возражения, выдвигаемые против вечности адских мучений. Правда, с точки зрения догматики без этого положения, пожалуй, не обойдешься.
В отношении силы тяжести нам еще предстоят удивительные открытия, причем открытия, которые расширят не только наши возможности в области физики.
Кирххорст, 20 апреля 1948 г.Неприятное чтение. Теперь и в Германии печатаются книги, в которых непристойные слова написаны полностью — я имею в виду такие слова, которые раньше можно было встретить только на стенах плохо освещенных вокзальных нужников.
Заграница опередила нас в этом деле, грубоватые американцы и парижские преступные сообщества, которые ввели арго в литературу. Еще один знак угасания, усиливающейся ущербности. И одновременно тем самым подан зловещий сигнал. Началась mattanza.[171]
Этот подлый стиль не ограничится только книгами. Иначе это значило бы ожидать порядка в городе, фонтаны и площади которого украсили позорными памятниками. Лихтенберг говорит, что достаточно нарисовать мишень на своей двери, и обязательно найдется кто-нибудь, кто по ней выстрелит. У Сада вслед за сальностью тотчас же следует и насилие. Она служит сигналом для всего остального; первое же нарушение табу влечет за собой все последующие. Очевидно, в наших живодернях происходило то же самое. Сначала унижают словом, затем действием. Предельный либерализм распахивает ворота перед убийцами. Это закономерность.
И наконец, в плане искусства — какое падение на уровень грубой пошлости, какое отсутствие фантазии! Какая слепота, не замечающая той черты перед пропастью, которая является неотъемлемым наследием художника и его свободы. Он торжествует крылатую победу в невесомой стихии слова — там находится его поприще и его освобождающая сила.
Кирххорст, 3 мая 1948 г.Продолжение «Гелиополиса». Утопия зависит от техники и ради убедительности должна вникать в ее детали. Если же техника предполагается достигшей ступени своего совершенства, то, скорее, следует, всячески приглушая детали, добиваться впечатления обыкновенности изображенного, магии реальности.
Постепенно мы приходим к инверсии утопического романа. Техника теперь занимает подчиненное место по отношению к фабуле, изобретается ради последней, ради ее комфорта. Это придает повествованию, в отличие от прогрессистского направления в утопической литературе, момент оглядки, ретардации. В этом смысле можно сказать, что оно отчасти направлено против засилья актуальной техники, против ее притязаний на главенствующее положение по отношению к духу.
Кирххорст, 19 июня 1948 г.Высоты всегда равны глубинам падения, это всеобщее правило из которого нет исключений. Отсюда натиск демонов на святых людей, отсюда и змея у подножия креста. Лишь вместе с жизнью это правило утрачивает свою силу. Высокое и низкое сливаются воедино. Нам дается прощение.
Кирххорст, 28 июля 1948 г.Чтение прекрасного письма Антуана де Сент-Экзюпери генералу X. Оно было найдено в его посмертных бумагах. Две фразы в нем:
«Я страдаю от чуждого мне времени. Но я не считаю себя вправе требовать для себя исключения, чтобы не страдать вместе с остальными».
В наше время такое страдание — удел высоких духом людей.
Кирххорст, 14 августа 1948 г.В саду при пивной Крёпке. Напротив меня сидит посетитель с полупустой кружкой пива. Он подзывает официанта, расплачивается и затем отправляется в телефонную будку для разговора. Официант убирает его кружку. На то же место садится другой посетитель и тоже заказывает пиво. По-видимому, ему очень некогда, потому что, выпив второпях половину, он вскакивает и уходит. Тем временем первый закончил беседу и возвращается в сад. Я вижу, как он садится на старое место и неторопливо допивает опивки, затем спокойно уходит.
