Даниил Мордовцев - Державный плотник
– Что ж они, идут прямо в Неву?.. – еще торопливее спросил Петр.
– Нет, государь; они раньше не войдут в Неву, пока из Ниеншанца не ответят им условным сигналом.
– Ты как же о сем проведал? – оживился Петр, и глаза его радостно сверкнули.
– Проведал я о сем, ваше величество, от лоцманов, кои проводят оные корабли в Неву.
– А где ты их видел?
– Они здешние, государь, рыбаки и живут на острове Хирвисари, где имеются ихние тони. Им дно Невы и все ее глубины и мели ведомы, как своя ладонь.
– Спасибо, мичман! – радостно проговорил государь. – Спасибо, лейтенант!.. С сего часу я возвожу тебя в чин лейтенанта.
– Рад стараться, ваше царское величество!.. – в радостном волнении пробормотал новый лейтенант.
– В чем же состоит их сигнал? – спросил Петр.
– В двух пушечных салютах с адмиральского корабля, на каковой салют из крепости ответствуют тоже двукратными выстрелами.
Взор государя выражал нескрываемое ликование.
– Будем ждать оного салюта и отсалютуем им тем же! – весело проговорил Петр.
Потом, несколько подумав, царь спросил:
– Для чего ж сии салюты так издалека?
– Для того, государь, чтобы прибывшие корабли ведали, что крепость обретается в благополучии и проходу кораблей к крепости Невою не угрожает неприятель.
– И мне таковая же мысль пришла в голову, – вымолвил Петр.
Действительно, в скором времени издалека, от моря, донеслись, хотя очень глухо, два выстрела. Русский пушкарь, заблаговременно поставленный у вестовой крепостной пушки и получивший инструкцию, что ему делать в случае салюта со взморья, отвечал такими же выстрелами.
– «Поцелуй Иуды», – скажет почтенный полковник Опалев, услышав наш ответ, – злорадно улыбнулся Меншиков.
– Сей салют – плач крокодила, – как бы про себя заметил Ягужинский.
– Почему «плач крокодила»?.. – спросил Шереметев, не особенно сведущий в естественной истории.
– Я читал, что в Египте, в Ниле, крокодилы, желая привлечь свою жертву к Нилу, к камышам, жалобно кричат, подражая детскому плачу, и посему, ежели человек притворно плачет, дабы обмануть кого своими слезами, сии слезы и называются крокодиловыми слезами, – отвечал Павлуша.
– Павел у меня во всем дока, – весело сказал rocyдарь.
– И точно, государь, малый у тебя собаку съел, – добродушно рассмеялся Шереметев.
«Ниеншанцский крокодил» продолжал плакать и третьего, и четвертого мая...
Вечером 5 мая из засады, устроенной русскими в камышах у устьев Невы, увидели, что от шведского флота отделились два корабля и, войдя в устье Большой Невы, бросили якорь против самой засады: в ожидании, конечно, лоцманов. И карбас молодого лейтенанта стрелою полетел к Ниеншанцу с новою важною вестью.
Вестей с засады государь ожидал с часу на час. Его удивляло и приводило в гнев то обстоятельство, что шведская эскадра вот уже четвертый день стояла на одном месте, не приближаясь к устью Невы. В открытом море атаковать ее простыми карбасами было положительно невозможно: их бы шведские ядра потопили один карбас за другим, не допуская до абордажной схватки на ружейный выстрел.
Поэтому, когда из лагеря заметили приближение карбаса нашего лейтенанта, то государь пришел в сильное волнение. Быстрыми шагами он направился к мосткам причала лодок.
– Должно, что зело важные вести везет гонец, – заметил Меншиков, – стрелой летит карбас.
– А мне сдается, что он стоит на месте, – возразил Петр.
– От нетерпения сие кажется тебе, государь.
Карбас еще не успел коснуться мостков, как бравый лейтенант перелетел на мостки и вытянулся перед государем...
– Что? – мог только сказать последний. – Короче!
– Сейчас, государь, два корабля отделились от эскадры и легли на якорь в устье Большой Невы в ожидании лоцманов.
– Какого типа и калибра корабли?
– Четырнадцатипушечная, государь, шнява «Astreb» и десятипушечный бот «Gedan».
– Спасибо, капитан-поручик Сенявин! Я сеи радостные вести никогда не забуду!
И государь горячо обнял молодого навигатора.
– Скоро выскочил в капитаны, – шепнул Шереметев Меншикову.
– Поистине достойно заслужил, – ответил шепотом же последний.
22
Нетерпение государя схватиться, наконец, с победителями под Нарвой в морском бою было так велико, его неудержимо влекло к себе море, все еще «чужое» море, что он тотчас же, в тот же вечер, с разрешения главнокомандующего, генерал-фельдмаршала Шереметева, посадил на тридцать карбасов преображенцев и семеновцев и, отдав последних под команду Меншикова как поручика бомбардирской роты, пустился вниз по Неве, чтоб во что бы то ни стало добыть морские суда, залетевшие в устье его Невы из околдовавшего его душу европейского рая.
Одно, что неприятно волновало царя, это полусвет палевой ночи...
«Нельзя будет врасплох накрыть врага... Ах, эти чухонские ночи!» – сердился в душе государь.
Но флотилия продолжала двигаться, стараясь держаться в тени, отбрасываемой береговыми лесами. Об этом говорит и автор «Панорамы Петербуга». «Погода, – пишет Башуцкий, – сначала тихая и светлая, не благоприятствовала предприятию русского монарха, но мало-помалу ветер изменялся, тучи скоплялись, и вскоре после полуночи, обложив небо непроницаемою пеленою, разразились проливным дождем.
Флотилия, достигнув входа в речку Кеме, ныне Фонтанку, разделилась на два отряда. Государь со своими пятнадцатью карбасами с преображенцами вступил в Малую Неву и, огибая берега острова Хирвисари – ныне Васильевский, тихо подвигался к взморью. Меншиков же с остальными пятнадцатью карбасами с семеновцами вошел в Фонтанку.
Достигнув устьев этих рек, обе флотилии остановились, ожидая под покровом бурной ночи благоприятного для нападения времени.
«Через несколько часов ожидания, – продолжает историк Башуцкий, – благоприятное время настало, и посреди мрака и бури Оссиановской ночи Петр, в поте лица трудившийся для России, ударил с двух сторон на изумленных неприятелей. Пример вождя одушевил предводимых. Под градом ядер, гранат и пуль, сыпавшихся на царскую флотилию не только с абордированных судов, но и с остальной эскадры, вступившей под паруса в намерении их выручить, но остановленной мелководьем, взлетели русские на суда, где смерть являлась во всех видах. Ни губительное действие неприятельских выстрелов, ни отчаянные усилия защищавшихся не спасли сих последних от угрожающей им смерти. Царь с гранатою в руке взошел первый на шняву, и через несколько минут оба судна находились в его власти. Из 77 человек, составлявших их экипаж, только 19 сохранили жизнь ценою плена».
Ночь, первая ночь после первой морской победы...
Кругом сон, сон и над завоеванною крепостью, и над лагерем войска.
Не спит один Петр. Он тихо, чтоб не разбудить денщика, выходит из своей палатки и идет еще раз, в уединении, без посторонних глаз, взглянуть на дорогое приобретение. Душа его ищет уединения.
Медленно приближается он к стоящим на Неве кораблям, которые в дымке палевой весенней ночи кажутся такими великанами в сравнении с крохотными лодками-карбасами.
Долго стоит он в задумчивости. Казалось, что в такой же тихой задумчивости и Нева спокойно и величаво катит свои многоводные струи к морю, уже окрашенному первою победною кровью.
В уединении, в глубокой задумчивости, он не подозревает, что его юный денщик, которого он считал спящим, раздвинув немного полу палатки, следит за ним издали, и Павлуше кажется в дымке весенней ночи, что на берегу стоит исполин.
Да, это был действительно исполин...
Невольно, представляя себе этот великий момент в жизни русского исполина, поддаешься гипнозу гениального стиха великого поэта – стиха, относящегося к этому именно великому моменту:
На берегу пустынных волнСтоял он, дум великих полн,И вдаль глядел. Пред ним широкоРека неслася; бедный челнПо ней стремился одиноко.По мшистым, топким берегамЧернели избы здесь и там.Приют убогого чухонца;И лес, неведомый лучамВ тумане спрятанного солнца,Кругом шумел. И думал он:Отсель грозить мы будем шведу.Здесь будет город заложенНазло надменному соседу.Природой здесь нам сужденоВ Европу прорубить окно.Ногою твердой стать при море.Сюда по новым им волнамВсе флаги в гости будут к нам,И запируем на просторе.
И в его возбужденном, вдохновенном воображении здесь, на этой многоводной Неве, уже развевались флаги всего мира, величаво двигались великаны-корабли; произведения вселенской стекались к этим пустынным берегам, чтобы потом из этого «нового сердца России» стремиться внутрь страны по всем ее водяным и сухопутным артериям движения, а к новому сердцу, обратно, притягивать живую кровь и соки производительности и избыток их выбрасывать из сердца во все концы мира...
