Жозе Эса де Кейрош - Знатный род Рамирес
Медленно, не сгибаясь шел к нему Труктезиндо. Погасшие уголья его очей вспыхнули еще ярче, когда в печальной тишине он приблизился к телу. Перед помостом он встал на колени, взял безжизненно повисшую руку и, приблизив лицо к лицу сына, покрытому грязью и кровью, проговорил что-то так торжественно, словно не прощался, а давал клятву. Медленно поцеловал он окровавленную голову, и луч солнца, сверкнув сквозь листву орешника, позлатил кудри мертвеца. Старик поднялся, простер руку, словно вбирая в себя одного всю мощь своего рода, и воскликнул:
— А теперь — на коней, сеньоры! Мы отомстим за него!
По всем углам вокруг замка уже сверкало оружие. Звенели резкие слова команды, и строились в ряды арбалетчики, лучники, пращники, сбегавшие лавиной с гребня стены. Слуги и конюшие поспешно приторачивали к спинам мулов лари и бурдюки; у низких кухонных дверей пешие ратники осушали наспех последний ковш пива. А ближе к палисаду закованные в панцирь сеньоры тяжело взбирались в седла, опираясь на руку оруженосцев, инфансоны же и ленники подносили копья, помогали вставить их в подпорку и свистом подзывали собак.
Наконец Афонсо Гомес, знаменосец, вынул из чехла и развернул на ветру алое знамя, на котором черный ястреб растопырил страшные когти. Боевой клич адаила * пронесся по двору — алб! алб! С каменной приступки у ворот брат Мунсио благословлял воинов дрожащею, худой рукою. Труктезиндо уже верхом на вороном скакуне принял из рук Ордоньо меч, с которым так страшно расстался, и, простирая сверкающее лезвие к высоким башням замка, словно к алтарю храма, воскликнул:
— Стены Санта-Иренеи! Я не увижу вас никогда, если через три дня, к заходу солнца, в жилах негодяя Байона останется хоть капля крови!
И, миновав палисад, воины двинулись за развернутым знаменем, в то время как на башне, в сверкании августовского солнца, колокол звонил по усопшим.
* * *Под вечер, на веранде, усевшись в кресло, Гонсало перечитал кровавую главу, над которой бился целую неделю, и подумал: «Написано сильно!»
Ему захотелось без промедления снискать заслуженную славу; а для этого нужно было показать Грасинье и падре Соейро три написанные главы, прежде чем отослать их в «Анналы». В сущности, это действительно было бы полезно — ведь падре Соейро, образованный археолог, может внести новые штрихи, которые оживят еще больше повествование о древнем замке и его грозных властителях. Гонсало решил не откладывая в долгий ящик ехать в Оливейру, чтобы завтра же утром представить свою повесть на суд падре Соейро, а потом доверить ее нотариусу доны Арминды Вьегас, который и перепишет рукопись своим знаменитым почерком, превосходящим (особенно по части заглавных букв) почерк самого писаря святейшей канцелярии.
Он обтирал запыленную сафьяновую папку, в которую думал уложить свой драгоценный труд, когда в библиотеке появился Бенто с ивовой корзиной в руках, покрытой кружевной салфеткой.
— Вам подарок.
— Подарок?.. От кого?
— Из «Фейтозы», сеньоры прислали.
— Браво!
— Там еще письмо есть, к салфетке приколото.
С каким волнением разрывал он конверт! Но, несмотря на сургучные печати с гордым гербом, там лежала всего лишь визитная карточка кузины Марии, на которой было небрежно написано карандашом: «Я рассказала за завтраком, что вы любите персики, кузен, особенно в белом вине, и Аника вздумала послать вам корзинку этих персиков из «Фейтозы», которые, как вам известно, славятся по всей стране. Преданная вам…»
Гонсало тотчас вообразил, что на дне корзины, под персиками, спрятана записочка от доны Аны.
— Так. Персики… Поставь вот тут, на стул.
— Я лучше в буфет поставлю, сеньор доктор, на полочку…
— Сказано, ставь на стул!
Не успел Бенто закрыть за собой дверь, как фидалго, постелив на пол салфетку, принялся бережно перекладывать на нее прекрасные плоды. Вся библиотека заблагоухала персиками. На дне корзины не было ничего, кроме виноградных листьев. Несколько разочарованный, Гонсало понюхал персик и решил так: она сама собирала персики, сама срезала виноградные листья, брала салфетку из комода, и потому это безмолвное, благоуханное послание может считаться лирическим. Сидя на ковре, он съел персик, а остальные сложил в корзину, чтобы отвезти Грасинье.
Однако назавтра, в два, когда кабриолет, запряженный парой, уже стоял у крыльца, а Гонсало только что натянул перчатки, явился нежданный гость — виконт де Рио Мансо. Снимая перчатки, фидалго думал: «Рио Мансо! Чего от меня хочет этот бирюк?» В гостиной виконт сел на край обитого зеленым бархатом дивана и, потирая колени, сказал, что по дороге из Вилла-Клары он увидел башню и, преодолев свою давнюю застенчивость, решился наконец засвидетельствовать свое почтение сеньору Гонсало Рамиресу. Но не только этот приятный долг привел его сюда; ему стало известно, что фидалго выставляет свою кандидатуру, и потому он спешит сообщить, что и помощь и голоса прихода Канта-Педра к его услугам…
Гонсало растерянно улыбался, кланялся, теребил усы. Гость вполне понимал эту растерянность — ведь сеньор Гонсало Рамирес всегда считал его заядлым возрождением! Но дело в том, что виконт принадлежит к поколению — ныне заметно поредевшему, — которое ставит признательность выше политики. Он всегда питал симпатию к сеньору Гонсало Рамиресу (чей талант, любезность, доброта известны всей округе), но сверх того он в долгу перед ним, и долг этот еще не выплачен по его, виконта, природной застенчивости…
— Вы не понимаете, сеньор Гонсало Мендес? Вы забыли?
— Простите, сеньор виконт, никак не припомню…
Однажды сеньор Гонсало Мендес проезжал верхом мимо его усадьбы «Варандинья», а в это время внучка виконта играла в саду на той террасе, откуда свешивается магнолия, и уронила мячик на дорогу. Сеньор Гонсало Мендес Рамирес не замедлил спешиться, поднял с улыбкой мячик и, чтобы вернуть его девчушке, выглядывавшей из-за ограды, снова вскочил в седло — и как легко, изящно!
— Вы не помните, сеньор?
— Да, да, теперь припоминаю…
На каменной ограде террасы стояла ваза с гвоздиками. Сеньор Гонсало Мендес, пошутив с девочкой (которая, слава богу, не унаследовала дедовской застенчивости!), попросил у нее гвоздику, и она вручила ему цветок важно, как настоящая дама. Виконт видел все это из окна и думал: «Фидалго — истинный фидалго, а как любезен, — рыцарь!» Нет, нет, не краснейте, прошу вас, и не смейтесь так! Любезность была немалая, а для него, деда, — поистине бесценная! И ведь мячиком дело не кончилось…
— Вы не помните, сеньор Гонсало Мендес Рамирес?
— Помню, сеньор виконт, теперь вспомнил…
На следующий день сеньор Гонсало Мендес Рамирес послал им прелестную корзину роз и в записочке пошутил с таким вкусом: «В благодарность за гвоздику — розы сеньоре доне Розе».
Гонсало чуть не подпрыгнул от удовольствия:
— Помню, помню, сеньор виконт! Очень хорошо помню!
И вот с того дня виконт ждал случая выразить сеньору Гонсало Мендесу Рамиресу свою признательность и симпатию. Но что поделаешь! Он от природы застенчив, живет уединенно… Сегодня же, в Вилла-Кларе, Гоувейя сказал ему, что фидалго выставляет свою кандидатуру. В исходе выборов сомневаться не приходится — всем известно, как влиятелен сеньор Рамирес, не говоря уж о поддержке правительства! Но ему, виконту, все же подумалось: «Наконец-то долгожданный случай!» И вот он здесь, чтобы предложить фидалго помощь и голоса прихода Канта-Педры.
Гонсало был тронут.
— Право, виконт, ничто не могло бы так обрадовать меня, как ваше предложение, такое искреннее, такое…
— Это я должен радоваться, сеньор Гонсало Мендес Рамирес. И прошу, ни слова больше о такой малости! Какое прекрасное у вас поместье!
Виконт упомянул вскользь, что давно мечтал увидеть вблизи прославленную башню, превосходящую древностью самое Португалию, и Гонсало повел его в сад. Держа на плече зонтик, виконт замер перед башней, а позже заметил, что, хоть он и либерал, испытывает почтение к древнему роду. Узнавши, что «Башню» арендует Перейра, виконт позавидовал сеньору Рамиресу и поздравил его с прилежным и достойным арендатором… У калитки ждал шарабан виконта, запряженный сытыми мулами. Гонсало восхитился ими; отворяя калитку, он попросил сеньора виконта поцеловать за него ручку сеньоры доны Розы. Растроганный виконт признался, что лелеет смелую мечту: может быть, когда-нибудь сеньор Гонсало Мендес Рамирес посетит его усадьбу и ближе познакомится за завтраком с девочкой, уронившей мячик и подарившей ему гвоздику.
— С превеликим удовольствием! И научу сеньору дону Розу старинной португальской игре в мяч, если она ее не знает.
Сеньор виконт попрощался, разнеженно улыбаясь и прижимая руку к сердцу.
Поднимаясь к себе, Гонсало бормотал: «Господи, какой прекрасный человек! И как щедр — платит за розы голосами! Вот как бывает — сделаешь самую малость, а заработаешь себе друга… Непременно на этой же неделе поеду к ним завтракать! Очаровательный старик!»
