Кодзиро Сэридзава - Книга о Боге
Последними такими избранниками Божьими были Будда и Иисус Христос.
Прошло около двух тысяч лет с тех пор, как Иисус покинул этот мир, и у Бога-Родителя возникли новые причины для печали. «И что еще человеку надо, ведь, казалось бы, набрался он мудрости, достаточной для счастья всего человечества…» — сетовал Он и впервые решил поручить роль спасителя мира не мужчине, а женщине. Он надеялся, что поскольку именно женщине дарована истина Огня и Неба, в ее речах не будет холодности, исполненные материнской теплоты и ласковости, они увлекут человека в Небо и откроют перед ним путь к счастью. После долгих размышлений о том, кто достоин выполнить эту роль. Бог снизошел на Мики Накаяма, жену человека из деревни Сёясики, что в Ямато. Это произошло 26 октября 1838 года…
Поведав мне это, госпожа Родительница удалилась, а я долго еще не мог прийти в себя.
Судя по всему, она заговорила о силе родительской любви, желая пробудить в моем сердце раскаяние — ведь я так и не добавил в книгу «Улыбка Бога» ни строчки о своей благодарности отцу, — а потом, чтобы я понял, сколь велика любовь Бога-Родителя к человечеству, перешла к рассказу о том, каких мук стоило сотворение человека, и даже затронула «Сказание о Море грязи».
И тут в связи с этим «Сказанием о Море грязи» я вдруг вспомнил, как когда-то в занесенном снегом Отвиле Жак, говоря о будущих полетах в космос, подробно рассказывал мне о крошечной, словно зеленый шарик от пинг-понга. Земле, плавающей в одном из уголков бескрайней и пустой, как сама смерть, Вселенной, о том, как возлюбил эту землю, на которой только и была жизнь, единый Бог, иначе — великая сила, приводящая в движение Вселенную, — с каким упованием Он создал на этой земле человека, какие надежды возлагал на его будущее становление и сколько мучений принял, ожидая, когда надежды Его осуществятся.
Тогда друзья посмеивались над Жаком, называя его фантазером, но ведь его фантазии имели под собой гораздо большую научную подоплеку, чем «Сказание о Море грязи», о котором я услышал от госпожи Родительницы, причем он тоже превозносил родительские чувства единого Бога. Наверное, уже тогда Бог-Родитель через Жака старался убедить меня в реальности своего существования, но я был слишком молод и глуп, мой разум, цеплявшийся за систему сложившихся понятий, оказался не способен воспринять истину. Ах, как же мне хочется встретиться и поговорить с Жаком, и чем быстрее, тем лучше! Одержимый этой идеей, я решил немедленно написать Морису и, поспешно поднявшись в кабинет, сел за письменный стол.
Но, к сожалению, я давно разучился писать по-французски, и мне никак не удавалось выразить на чужом языке все, что хотелось сказать, поэтому, промучившись некоторое время, я отступился от своего намерения. Между тем меня стали одолевать сомнения. «Наверное, госпоже Родительнице неизвестно, что чувствует ребенок, брошенный отцом… — говорил я себе. — Может, именно поэтому она, едва увидев меня, и заговорила о родительской любви?» Что касается последнего, то, сам став отцом и вырастив четырех прекрасных дочерей, я наконец узнал, что это такое.
Каким несчастным чувствует себя брошенный родителями ребенок, знает только тот, кто изведал это на собственном опыте, другим этого не понять. Я никогда ни с кем не делился пережитым в детстве и никогда не писал об этом — зачем проявлять душевную слабость? Впрочем, в последнее время разводы стали привычным явлением, многие дети остаются без родителей. Даже лишившись одного из родителей, ребенок получает душевную травму, какую — окружающим даже представить трудно. И ныне я сожалею, что в свое время не написал ничего о чувствах брошенного ребенка, ведь это могло бы заставить имеющих детей супругов задуматься о своей ответственности перед ними. Но в моем возрасте, наверное, уже поздно обращаться к этой теме.
Я уже рассказывал о том, что, когда мне было три года, отец бросил меня. Он стал приверженцем учения Тэнри, отдал Богу все свое имущество, отказался от всех постов, покинул родину и начал проповедническую жизнь. Мои дед и бабка, семья моего дяди Санкити — все мои близкие родственники стали жертвами решения отца, их постигла поистине незавидная участь: они потеряли все, что имели, и превратились в нищих рыбаков. И дед, и все остальные, не разделявшие религиозных воззрений отца, возненавидели его, видя в нем виновника несчастий семьи, и частенько вымещали обиду на мне, ставшем для всех обузой. Я никогда не видел отца, но, по своему детскому недомыслию, считал его дурным человеком. И вот однажды, когда я учился во втором классе начальной школы, этот дурной человек появился в доме моего деда. По тому, как говорили с ним дед и бабка, я сразу понял, что это мой отец. Они разговаривали часа два, после чего он ушел, так и не сказав мне ни слова. Потом дед и бабка объяснили мне, что отца назначили служителем малой церкви в Нумадзу и он вместе с семьей поселился на ее территории, к деду же приходил с просьбой о пожертвованиях. С тех пор он заходил к нам раз в месяц, сразу же после его ухода дед начинал ворчать:
— Довел нас до такой нищеты — и все ему, видите ли, мало. Ведет себя так, будто мы в долгу перед ним и он явился взыскать этот долг.
— Да нет же, эти деньги — проявление нашей благодарности Богу. Мы должны быть признательны ему за то, что живы и здоровы, — пеняла ему бабка.
Вскоре после того, как отец начал появляться в нашем доме, к нам стал дважды в месяц захаживать мой брат, тремя годами старше меня. К моему удивлению, дед и бабка всегда встречали его радушно, угощали чем могли. Посидев у нас около часа, он уходил, причем бабушка никогда не отпускала его без гостинцев — давала ему либо сушеную рыбу, либо мешочек с рисом, совала несколько завернутых в скрученную бумажку монеток — «купишь себе чего-нибудь». Помню, как я удивился, когда этот брат — сам я учился тогда в пятом классе начальной школы — вдруг явился к нам в форме ученика средней школы. Раньше я почти не разговаривал с ним, но тут с интересом принялся расспрашивать о школьной жизни, брат тоже оживился и охотно отвечал мне. Мои учителя Масуда-сэнсэй и Сугияма-сэнсэй давно уже настоятельно советовали мне, несмотря на нашу бедность, продолжить учебу и поступать в среднюю школу, поэтому я загорелся дерзкой мечтой, что отец согласится оплатить мое обучение.
Когда я учился в пятом классе, во время летних каникул дядя Санкити, заявив, что пора готовить меня к рыбацкому труду, взял меня с собой на дневной лов макрелевого тунца и стал учить всему, что положено: как управляться с веслом, как обращаться с садком, где находятся предназначенные для подкормки мелкие иваси, как ловить рыбу. Целый день мы были в открытом море, меня укачало, и я ужасно мучился. Все потом утешали меня, мол, на второй день будет легче, но меня укачивало все три дня подряд, и на четвертый я так ослаб, что утром не мог подняться с постели. К счастью, с того дня начинался лов полосатых марлин, на который детей обычно не брали, считая, что они только зря путаются под ногами, поэтому дядя перестал таскать меня с собой в море, и я был спасен. Но за эти три дня в моем детском сердце оформилось твердое решение: я ни за что не буду рыбаком. Одновременно я решил просить отца, чтобы он дал мне деньги на учебу.
Легко сказать — просить, ведь, будучи брошенным ребенком и жестоко страдая от этого, я полагал, что не могу рассчитывать на чью бы то ни было помощь и должен всего добиваться сам, поэтому мне ничего не оставалось, как лично обратиться к отцу, ничего не говоря даже деду с бабкой. Где находится отцовская церковь, я знал. Еще во втором классе как-то в начале учебного года к нам зашел старик Ямамото, считавший себя обязанным нашему семейству, и сказал деду с бабкой, что хотел бы взять меня с собой посмотреть на русских военнопленных, которые должны прибыть на станцию Нумадзу. Эти русские военнопленные в то время возбуждали всеобщее любопытство. И вот с несколькими односельчанами я отправился в Нумадзу, и на обратном пути мы дошли до отцовской церкви. Думаю, что военнопленные были только предлогом, необходимым для того, чтобы получить разрешение от деда, на самом-то деле Ямамото просто хотел предоставить мне возможность встретиться с родителями.
Впервые в жизни я прошел по мосту Онари и отправился в Нумадзу. Все мне здесь было внове. На вокзале уже толпились любопытствующие. Мое внимание привлекли поезда, отстав от своих спутников, я остановился у заграждения и стал жадно следить за движением составов. Не помню, сколько я так простоял, пока Ямамото не сказал, что поезд с русскими солдатами уже прибыл. Я пошел туда, где стояли все остальные, и сквозь толпу пробрался вперед. Поскольку я наслушался разговоров о том, как тяжело было японским солдатам воевать против русских, этих медведей в европейском платье, мне было страшновато, но одновременно разбирало любопытство, хотелось посмотреть, как выглядят медведи в плену. Скоро я увидел приближающуюся к нам шеренгу: около тридцати высоких мужчин в военных фуражках и шинелях. Я задохнулся от удивления, рассматривая их: они и впрямь были очень крупного телосложения, но вовсе не медведи. Это были люди.
