Айрис Мердок - Под сетью

Прости за каракули. Хорошо было повидаться. Встретимся опять, когда все утрясется. Хотя когда это будет, одному богу ведомо. Может быть, через год — через два. Память у меня крепкая и нежная.

Всегда твоя

Сэди.

P.S. У С., оказывается, есть твоя рукопись, перепечатанная на машинке, ему дала ее какая-то женщина. Я велю ему, пусть передаст ее моему поверенному, чтобы ты мог ее взять, когда зайдешь насчет собаки».

Это письмо привело меня в полный восторг. Не знаю, что в нем восхитило меня больше — доброта или хитрость. Сэди, несомненно, считала меня способным по глупости купить Марса, она, вероятно, не была уверена, известна ли мне тайна его возраста, она не надеялась найти лучшего покупателя в своем ближайшем, хорошо осведомленном кругу, она запросила максимальную сумму, какую я, по ее расчетам, смогу или захочу выложить, и тут же поспешила указать мне способ, как возместить расходы; а последний абзац явно шел от сердца, или как бы там ни назывался тот прохладный, но чувствительный орган, который служил Сэди вместо оного.

Я прочел приложенные документы. Карточка поверенного Сэди — я сунул ее в карман. Письмо от фирмы собачьих галет — я просмотрел его и разорвал. «Кончилась твоя общественная карьера!» — сказал я Марсу. Из кармана пиджака я извлек пачку денег, которые взял в сейфе Хьюго. Я стал их считать. Миссис Тинкхем наблюдала за мной с интересом, но ничего не спросила. В пачке оказалось ровно сто фунтов. Я опять связал их и положил в карман.

— У вас есть почтовая бумага и конверты? — спросил я миссис Тинкхем.

Она передала мне папку через прилавок.

— Денег не нужно, — сказала она. — Мне их все равно никогда не продать.

Конверты совсем пожелтели от пыли и времени. На внутренней стороне папки я произвел короткий подсчет. Мой выигрыш от Птицы Лиры составлял шестьсот фунтов. Это, да еще сто фунтов Хьюго, да то, что лежит у меня в банке, — итого примерно 760 фунтов. Некоторое время я смотрел на эту цифру, скорее печально, нежели с сомнением. Разумеется, Марса нужно купить. Тут нечего было и колебаться и даже искать причины. Не сделать этого значило показать себя тряпкой и негодяем. Не пришло мне в голову и просить Сэди о скидке. Формально ситуация не оставляла мне никакого выбора. Надо платить, без споров и комментариев. Сейчас не время торговаться с судьбой. Одну только роскошь я себе позволю, когда деловая сторона будет улажена, — пошлю Сэди коротенькую записку, и уж тут она не станет сочинять, будто записка по ошибке попала в почту от поклонников. Подумав это, я понял, что до конца не разделался с Сэди. Мы еще встретимся. Но это дело будущего. Будущее, на мгновение оно распахнулось передо мной — край холмов и далеких просторов; и я закрыл глаза. Сэди не пропадет. Единственное, что может помочь женщине не пропасть, — это ум. Сэди умна. Хьюго был прав.

Я выписал чек. Получалось, что денег у меня остается примерно столько же, сколько было, когда я съехал с Эрлс-Корт-роуд в начале этой повести. Я тихонько вздохнул, и на какой-то миг призрачные богатства, которые чуть не попали мне в руки, вихрем закружились вокруг меня, точно слепящая метель из пятифунтовых бумажек. Но метель улеглась, и я уже знал, что не испытываю особых сожалений. Как рыба, спокойно плавающая в глубине, я ощущал со всех сторон надежное давление собственной жизни — рваной, бесславной и, судя по всему, бесцельной, но моей. Я дописал письмо поверенному Сэди, прося его переслать мне рукопись на адрес миссис Тинкхем. Под этот материал я в любую минуту могу достать денег. А больше я переводить не буду. Я стал развязывать пакет со своими рукописями.

Я разложил их на столе, и руки у меня дрожали, как у спирита. Я стал проглядывать их, удивляясь своим писаниям. Была там поэма, кусок романа, несколько занятных рассказов. Мне показалось, что я написал их очень давно. Вещи были слабые, я это видел. Но я видел также, как бы сквозь них, возможность написать лучше, и эта возможность явилась ко мне как сила, которая придавила меня так низко и вознесла так высоко, как я раньше и вообразить не мог. Я достал «Молчальника», принадлежавшего Хьюго, и вид его меня порадовал. Это тоже было только началом. Был первый день творенья. Я был полон той силы, что лучше счастья, лучше безвольного желания счастья, которое женщина может вызвать в мужчине, чтобы отравить его медленным ядом. Было утро первого дня.

Я потянулся и зевнул, и Марс тоже потянулся, весь, от головы до хвоста. Я раскрыл объятия и улыбнулся миссис Тинкхем. Сквозь дым она улыбнулась мне в ответ, как чеширская кошка. Но пока я блаженно потягивался, пытаясь обнять весь мир, в голове у меня звучало странное бормотанье, словно кто-то, кого я знал, тихо шепчет мне на ухо, словно кто-то, кого я любил, пытается доверить мне тайну; и я замер, прислушиваясь.

— По радио выступает ваша знакомая, — сказала миссис Тинкхем.

— Кто?

— Фамилия Квентин. — Она протянула мне «Радио таймс» и, пока я неловко листал страницы, вдруг включила приемник на полную мощность.

Как морская волна, меня окатил голос Анны. Она пела старинную французскую любовную песню. Слова летели медленно, позолоченные ее выговором. Они медленно переворачивались в воздухе и падали; и великолепие матового золота заполнило лавчонку, обратив кошек в леопардов, а миссис Тинкхем — в престарелую Цирцею. Я сидел замерев, глядя в глаза миссис Тинк, а она склонилась над прилавком, и ее рука застыла на регуляторе. Давно-давно я не слышал, как Анна поет, а теперь я слушал ее и видел, видел седую прядку в короне ее волос. Песня кончилась.

— Довольно! — сказал я, потому что слушать дальше у меня не было сил.

В лавке внезапно наступила тишина. Миссис Тинкхем выключила радио, и впервые с тех пор, как я здесь бывал, я услышал дыхание кошек.

В тревоге я листал «Радио Таймс», пока не нашел нужное место: «Анна Квентин выступает в „Club des Foux“ в Париже в первой из десяти передач в серии, озаглавленной „Qu'est-ce que la chanson?“[20]» Я улыбнулся, и улыбка, как солнце, пронизала все мое существо.

— Вот видите, — сказала миссис Тинкхем.

— Вижу, — сказал я, недоумевая, о чем она думает. Мы поглядели друг на друга.

— Знаете что, миссис Тинк?

— Что?

— Я решил поступить на работу.

Я не ожидал, что она удивится, и она не удивилась.

— А что вы умеете делать? — спросила миссис Тинкхем.

— Найду работу на полдня в какой-нибудь больнице. Это я умею. — Я по натуре консервативен. — Но сперва мне нужно подыскать себе жилье.

— А вы посмотрите на доске за дверью, — сказала миссис Тинкхем. — Там, кажется, было объявление насчет комнаты, я что-то не помню.

Я встал и вышел за дверь. Марс побрел за мной следом и остановился, привалившись к моим ногам и высматривая нормальных кошек, таких, чтобы двигались и чтобы за ними можно было погнаться. Я стал изучать доску. Она была заполнена более и менее скверно написанными открытками — их прикалывали здесь на неделю за небольшую плату. Среди них выделялась одна поаккуратнее других — сдавалась комната на первом этаже близ Хэмстед-Хит, без мелочных ограничений. Очевидно, это относилось к женщинам; я понадеялся, что удастся распространить льготу и на собак.

— Кто это вывесил? — спросил я у миссис Тинкхем.

— Чудной такой мужчина, я его толком и не знаю.

— А какой он с виду?

— Довольно высокого роста.

Я понял: чтобы выяснить, чем он чудной, мне придется побывать в Хэмстеде.

— Но вы ничего против него не имеете?

— Решительно ничего, — сказала миссис Тинкхем. — Вы бы съездили, посмотрели комнату.

— Съезжу сегодня же.

— Если негде будет спать, возвращайтесь, можете переночевать здесь.

Это была из ряда вон выходящая милость.

— Спасибо, миссис Тинкхем, — сказал я, — но где же мне здесь спать?

— Я вам постелю за прилавком, а Мэгги с котятами возьму в заднюю комнату.

— Как поживает Мэгги с котятами? — вежливо осведомился я.

— А вот, полюбуйтесь.

Сознавая, что ступаю по священной земле, я зашел за прилавок. В углу, у ног миссис Тинкхем, лежала в большой картонке Мэгги, четыре котенка, свернувшись, прильнули к ее полосатому брюху. Мэгги помаргивала, зевала и отворачивалась, а котята тыкались в ее шерсть. Я поглядел, пригляделся поближе, и у меня вырвалось удивленное восклицание.

— Да, вот видите ли, — сказала миссис Тинкхем.

Я опустился на колени и стал вынимать котят одного за другим. Они были круглые, как шарики, и еле слышно попискивали. Один был пестрый, другой почти белый, а два — явно сиамские. Я внимательно разглядывал их окраску, и загнутые хвосты, и злые, косящие синие глаза. Мне уже казалось, что они и пищат громче остальных.

— Значит, Мэгги наконец решилась! — сказал я. Марс просунул голову под мою руку и снисходительно обнюхивал малышей. Я положил их обратно в картонку.