Айрис Мердок - Черный принц
Пока меня бросало то в жар, то в холод от такой перспективы, снова зазвонил телефон, и в сердце снова взорвалось черное пламя; на этот раз звонила Рейчел. Между нами произошел следующий разговор:
— Брэдли, доброе утро. Это опять я. Я вам не надоела?
— Рейчел… дорогая… чудесно… я счастлив… это вы… я так рад…
— Неужели вы пьяны в такую рань?
— А который час?
— Половина двенадцатого.
— Я думал, около девяти.
— Можете не волноваться, я к вам не собираюсь.
— Но я был бы очень рад вас увидеть.
— Нет, надо себя сдерживать. Это… как-то унизительно… преследовать старых друзей.
— Но мы ведь друзья?
— Да, да, да. Ах, Брэдли, лучше мне не начинать… я так рада, что вы у меня есть. Я уж постараюсь не слишком приставать к вам. Кстати, Брэдли, Арнольд был вчера у Кристиан?
— Нет.
— Был, я знаю. Ладно, неважно. О господи, лучше мне не начинать.
— Рейчел…
— Да…
— Как… как… сегодня… Джулиан?
— Да как всегда.
— Она… случайно… не собирается зайти за «Гамлетом»?
— Нет. Сегодня ей, кажется, не до «Гамлета». Она сейчас у одной молодой пары, они копают яму для разговоров у себя в саду.
— Что копают?
— Яму для разговоров.
— О… Ах да. Ясно. Передайте ей… Нет. Словом…
— Брэдли, вы… вы любите меня… неважно, в каком смысле… любите, да?
— Разумеется.
— Простите, что я такая… размазня… Спасибо вам… Я еще позвоню… Пока.
Я тут же забыл о Рейчел. Я решил пойти и купить Джулиан подарок. Я все еще чувствовал себя разбитым. Голова кружилась, меня слегка лихорадило. При мысли, что я покупаю для нее подарок, меня бросило в настоящий озноб. Покупать подарок — разве это не общепризнанный симптом любви? Это просто sine qua non [32] (если тебе не хочется сделать ей подарок — значит, ты ее не любишь). Это, наверно, один из способов трогать любимую.
— Когда я почувствовал, что в состоянии пройтись, я вышел из дома и отправился на Оксфорд-стрит. Любовь преображает мир. Она преобразила огромные магазины на Оксфорд-стрит в выставку подарков для Джулиан. Я купил кожаную сумочку, коробку с носовыми платками, эмалевый браслет, вычурную сумку для туалетных принадлежностей, кружевные перчатки, набор шариковых ручек, брелок для ключей и три шарфа. Потом я съел бутерброд и вернулся домой. Дома я разложил все подарки вместе с шеститомным лондонским изданием Шекспира на инкрустированном столике и на ночном столике из красного дерева и стал их разглядывать. Конечно, нельзя дарить ей все сразу, это показалось бы странным. Но можно дарить ей сначала одно, потом другое, а пока все это тут и принадлежит ей. Я повязал себе шею ее шарфом, и от желания у меня закружилась голова. Я был на верху огромной башни и хотел броситься вниз, меня жгло пламя, еще немного, и я потеряю сознание — мучение, мучение.
Зазвонил телефон. Шатаясь, я подошел к аппарату и что-то буркнул.
— Брэд, это Крис.
— О… Крис… добрый день, дорогая.
— Рада, что сегодня я еще «Крис».
— Сегодня… да…
— Ты подумал о моем предложении?
— Каком предложении?
— Брэд, не валяй дурака. Послушай, можно сейчас к тебе зайти?
— Нет.
— Почему?
— Ко мне пришли играть в бридж.
— Но ты же не умеешь играть в бридж.
— Я выучился за тридцать или сколько там лет нашей разлуки. Надо же было как-то проводить время.
— Брэд, когда я тебя увижу? Это срочно.
— Я зайду навестить Присциллу… может быть… вечером…
— Чудесно, я буду ждать… Смотри не забудь.
— Благослови тебя бог, Крис, благослови тебя бог, дорогая. Я сидел в прихожей рядом с телефоном и гладил шарф Джулиан. Это ее шарф, но раз я пока оставил его у себя, она как будто мне его подарила. Я смотрел через открытую дверь гостиной на вещи Джулиан, разложенные на столиках. Я прислушивался к тишине квартиры среди гула Лондона. Время шло. Я ждал. «Для верных слуг нет ничего другого, как ожидать у двери госпожу. Так, прихотям твоим служить готовый, я в ожиданье время провожу» [33].
Теперь я просто не мог понять, как у меня хватило смелости уйти в это утро из дому. А вдруг она звонила, а вдруг заходила, пока меня не было? Не целый же день она копает яму для разговоров, что бы под этим ни подразумевалось. Она обязательно придет за «Гамлетом». Какое счастье, что у меня остался залог. Потом я вернулся в гостиную, взял потрепанную книжицу и, поглаживая ее, уселся в кресло Хартборна. Мои веки опустились, и материальный мир померк. Я сидел и ждал.
Я не забывал, что скоро начну писать самую главную свою книгу. Я знал, что Черный Эрот, настигший меня, был единосущен иному, более тайному богу. Если я сумею держаться и молчать о своей любви, я буду вознагражден необычайной силой. Но сейчас нечего было и думать о том, чтобы писать. Я бы мог предать бумаге лишь неразбериху подсознания.
Зазвонил телефон, я бросился к нему, зацепил стол, и все шесть томов Шекспира посыпались на пол.
— Брэдли! Это Арнольд.
— О господи! Вы!
— Что случилось?
— Нет, ничего.
— Брэдли, я слышал…
— Который час?
— Четыре. Я слышал, вы собираетесь вечером к Присцилле? — Да.
— Нельзя ли потом с вами встретиться? Мне нужно сказать вам очень важную вещь.
— Прекрасно. Что такое яма для разговоров?
— Что?
— Что такое яма для разговоров?
— Это углубление, куда кладут подушки, садятся и разговаривают.
— Зачем?
— Просто так.
— Ах, Арнольд…
— Что?
— Ничего. Я прочту ваши книги. Они мне понравятся. Все будет по-другому.
— У вас что, размягчение мозгов?
— Ну, до свидания, до свидания.
Я вернулся в гостиную, подобрал с пола Шекспира, сел в кресло и произнес мысленно, обращаясь к ней: «Я буду страдать, ты не будешь… Мы друг друга не обидим. Мне будет больно, иначе и быть не может, но не тебе. Я буду жить этой болью, как живут поцелуями. (О господи!) Я просто счастлив, что ты существуешь, ты — это и есть абсолютное счастье, я горд, что живу с тобой в одном городе, в одну эпоху, что я вижу тебя изредка, урывками…»
Но что значит изредка, урывками? Когда она захочет поговорить со мной? Когда я смогу поговорить с ней? Я уже решил, что, если она напишет или позвонит, я назначу ей встречу лишь через несколько дней. Пусть все идет как обычно. И хотя мир совершенно переменился, пусть он остается каким был, каким был бы — прежним во всем, в большом и малом. Ни малейшей спешки, ни намека на нетерпение, ни на йоту не меняться самому. Да, я даже отложу нашу встречу и, как святой отшельник, посвящу это драгоценное, украденное у счастья время размышлениям; и так мир будет прежним и все же новым, как для мудреца с внешностью крестьянина или налогового инспектора, который спустился с гор и живет в деревне обычной жизнью, хотя и смотрит на все глазами ясновидца, — так мы будем спасены.
Зазвонил телефон. Я взял трубку. На сей раз это была Джулиан.
— Брэдли, здравствуй, это я.
Я издал какое-то подобие звука.
— Брэдли… ничего не слышно… это я… Джулиан Баффин. Я сказал:
— Подожди минутку, хорошо?
Я прикрыл трубку ладонью, зажмурился и, ловя ртом воздух и стараясь дышать ровнее, нащупал кресло. Через несколько секунд, покашливая, чтобы скрыть дрожь в голосе, я сказал:
— Прости, пожалуйста, у меня тут как раз закипел чайник.
— Мне так неудобно беспокоить тебя, Брэдли. Честное слово, я не буду приставать, не буду все время звонить и приходить.
— Нисколько ты меня не беспокоишь.
— Я просто хотела узнать, можно мне забрать «Гамлета», если он тебе больше не нужен?
— Конечно, можно.
— Мне не к спеху. Я могу ждать хоть две недели. Он мне сейчас не нужен. И еще у меня есть один или два вопроса — если хочешь, я могу прислать их в письме, а книгу ты мне можешь тоже прислать по почте. Я не хочу мешать тебе работать.
— Через… две недели…
— Или месяц. Кажется, я уеду за город. У нас в школе все еще корь.
— А может, ты заглянешь на той неделе? — сказал я.
— Хорошо. Может, в четверг, часов около десяти?
— Прекрасно.
— Ну, большое спасибо. Не буду тебя задерживать. Я знаю, ты так занят. До свиданья, Брэдли, спасибо.
— Подожди минутку, — сказал я.
Наступило молчание.
— Джулиан, — сказал я, — ты свободна сегодня вечером?
Ресторан на башне Почтамта вращается очень медленно. Медленно, как стрелка циферблата. Величавая львиная поступь всеотупляющего времени.
С какой скоростью он вертелся в тот вечер, когда Лондон из-за спины моей любимой наползал на нее? Может быть, он был недвижим, остановленный силой мысли, — лишь иллюзия движения в утратившем продолжительность мире? Или вертелся, как волчок, мчась за пределы пространства, пригвождал меня к внешней стене и распинал центробежной силой, будто котенка?
Любовь всегда живо изображает страдания разлуки. Тема дает возможность подробно выразить тоску, хотя, бесспорно, есть муки, о которых не расскажешь. Но достойно ли воспеты минуты, когда любимая с нами? Возможно ли это? В присутствии любимой мы, пожалуй, всегда испытываем тревогу. Но капля горечи не портит свидания. Она сообщает блаженному мигу остроту и превращает его в миг восторга.
