Альберто Моравиа - Дом, в котором совершено преступление
— Будем надеяться, что и мы, как герои фильма, выиграем по футбольному тотализатору и тоже сможем переехать из твоего барака в квартиру — в Париоли.
Я не обратил внимания на эти слова, и, несомненно, это было ошибкой. Потом Джулия познакомила меня с администратором; короче говоря, фильм был снят еще только наполовину, когда я уже уплатил задаток и барак, можно сказать, стал моим.
Так уж устроен человек. Для себя самого он не способен добиваться чего-нибудь, довольствуется тем, что имеет, и перебивается кое-как. Но едва только ему покажется, что он может что-то сделать для другого, например для своей будущей жены, и в нем тотчас же пробуждается честолюбие, он становится энергичным и предприимчивым. Так было и со мной: внеся задаток, я сразу же с энергией взялся за дело, и меня ни на минуту не покидала мысль, что я женюсь и должен побольше заработать. Я ушел из гаража, и вместе с приятелем мы открыли маленькую, но свою собственную мастерскую все на том же шоссе Казилина. Это было давнишнее наше намерение, но до сих пор из-за лени и неверия в успех мы никогда не думали об этом всерьез. На этот раз я решился рискнуть, и — о чудо! — дела сразу же пошли очень хорошо. Я работал как сумасшедший, целыми днями, а когда возвращался домой в Гордиани, находил в себе еще силы доплестись до лужка, где киношники при свете юпитеров продолжали съемки до поздней ночи. Они снимали все тот же барак, не похожий на бараки Гордиани, все ту же историю, которая не могла произойти в Гордиани, все тех же персонажей, которые с Гордиани не имели ничего общего, но теперь я знал, что скоро в этом бараке поселимся мы с Джулией, и фильм стал казаться мне не таким уж лживым. Режиссер вопил: "Тише! Идет съемка!" и в дверях барака, освещенного, как днем, юпитерами, появлялась моя Джулия со своими чудесными распущенными волосами цвета меди и лицом, покрытым слоем грима, делавшего ее еще красивее, и мне чудилось, что мы уже живем в нашем бараке и что это Джулия выходит встречать меня, когда я возвращаюсь с работы.
Ну вот, съемки фильма подошли к концу, герой и героиня должны были сказать "прощай" предместью Гордиани и переехать в район Париоли. Чтобы отметить двойное событие — окончание съемок и переход барака в нашу собственность, — мы решили устроить праздничный ужин у Джулии. Была суббота; киношники должны были работать до вечера; предполагалось, что, когда они уедут, мы сядем за стол и выпьем за нашу свадьбу, а после ужина (так, во всяком случае, мне нравилось себе представлять) мы с Джулией, обнявшись, пойдем полюбоваться при лунном свете нашим стоящим посреди лужка бараком, который наконец-то освободился и теперь перешел в наше полное распоряжение. Итак, ровно в половине девятого вечера с бутылкой хорошего вина под мышкой я подошел к бараку Джулии. Ее матери не оказалось дома, но, по-видимому, она ушла куда-то недалеко, так как входная дверь была открыта. Я несколько раз постучал в дверь и покричал хозяев, а потом набрался смелости и вошел.
Барак Джулии был такой же, как и все другие бараки в предместье, но, войдя в него, вы сразу замечали разницу. Здесь царил порядок, все сверкало чистотой, было старательно вымыто и вытерто, расставлено с той любовной заботливостью, на какую способны только женщины. На постели, где Джулия спала вместе с матерью, лежали две белоснежные подушки и красивое красное одеяло; между железных завитков на спинке кровати была воткнута освященная веточка оливкового дерева. Комод был покрыт вышитой салфеткой, а на ней в строгом порядке были разложены щетки и гребенки Джулии. На полу лежал ковер; на маленьком окне висели занавески в голубую горошину и стояло несколько горшочков с цветами. В комнате не чувствовалось никаких запахов — кухня была в сарайчике на улице; точнее сказать, здесь чувствовался легкий и приятный аромат — это был аромат самой Джулии. Я огорчился, увидав, что стоявший у окна маленький столик не накрыт, и уже было подумал, что ошибся и надо прийти на следующий день. В замешательстве, с бутылкой под мышкой, я прошелся по комнате, посмотрелся в зеркало, потом снял со щетки Джулии несколько ее волосков и намотал их на указательный палец крепко-крепко, так что они стали похожи на медное колечко. Меня притягивала к себе постель ведь это была постель Джулии. Я приподнял подушку и погладил сложенную рубашку, лежавшую под ней. Тут я наткнулся на что-то твердое, нащупал и вытащил коробочку. Сам не знаю почему, но я подумал, что это подарок, который Джулия приготовила к этому вечеру для меня, и открыл ее. Нет, это не был подарок для меня — это была пара бирюзовых сережек. Я не успел даже удивиться, откуда они у нее, потому что тут же услышал голос Джулии, разговаривавшей с матерью в сарайчике, где у них была кухня. Я поспешно сунул коробочку обратно под подушку. Тут Джулия вошла в комнату.
Чуть ли не с порога она сразу же выпалила:
— Луиджи, мне очень жаль, но сегодня вечером я не могу быть с тобой. По случаю окончания фильма они решили устроить прощальный ужин в Риме, пригласили меня, и я не могу отказаться. Я хотела предупредить тебя, но ты был в мастерской, и поэтому я не смогла.
Я ей ничего не сказал, но, должно быть, лицо мое сказало многое. Нервы у нее не выдержали, и она добавила уже гораздо громче, чуть ли не с ожесточением:
— Вообще я предпочитаю сказать тебе все сразу, и перестанем ломать эту комедию: мы не подходим друг другу, и лучше нам с тобой больше не видеться. Я думаю об этом уже целый месяц и понимаю, что должна была сказать тебе это раньше, чтобы ты не покупал этот барак.
Услышав эти слова, я сделал такой жест, будто хотел сказать: "Что мне за дело до барака!" — но она поняла мой жест совсем не так и поспешно добавила:
— Но ты не бойся, я уже поговорила с администратором, и ты, если хочешь, можешь получить задаток обратно. Однако я на твоем месте не отказывалась бы от барака: как бы там ни было, это дело выгодное, и ты, как и собирался, можешь хоть завтра переехать туда.
Итак, теперь она еще мне давала советы, готовясь сама, как героиня ее фильма, переехать в Париоли. Она советовала мне не отказываться от барака: кто знает, быть может, он еще когда-нибудь пригодится. У меня глаза наполнились слезами, и я хотел было ей ответить: "Да на что мне сдался этот барак!" — но в эту минуту я перехватил ее смущенный взгляд: он был устремлен мимо меня — на кровать. Я понял, подошел к изголовью постели, взял коробочку с серьгами и протянул ей, говоря:
— Ты искала ее, вот она.
Джулия смутилась и на мгновенье застыла с коробочкой в руках, смотря на меня. Потом повернулась на каблуках и вышла из комнаты.
Я тоже вышел. На асфальтированном шоссе, которое разрезает поселок на две части, стоял автомобиль помощника режиссера, наполовину желтый, наполовину красный. Было темно — в Гордиани ведь мало фонарей, — но, не знаю почему, цвета, в которые была окрашена машина, ярко выделялись даже в полутьме, словно светились. В машине горел свет, и она была битком набита. Я увидел шедшую к машине Джулию — она двигалась не спеша, на ходу надевая серьги — сначала одну, потом другую — и наклоняя при этом голову к плечу. Мне показалось, что ее встретили радостными возгласами. Потом машина тронулась и помчалась, длинная и яркая, выхватывая из тьмы лучами своих фар низкие лачуги и заборы предместья.
Я смотрел вслед машине, пока она не скрылась вдали на шоссе, а затем ушел и сам. Я направился в противоположную сторону — к остановке автобуса, идущего в Рим. О бараке, задатке, даже о том, чтобы попрощаться с родными, я не думал — успею сделать это завтра. Теперь же мне хотелось лишь одного как можно скорее покинуть эту окраину, освободиться от ощущения, что я видно, так считала и Джулия — составляю одно целое с этими вот лачугами, нищетой, оторванностью от остального мира… Своим невольным презрением Джулия убила во мне любовь, но пробудила самолюбие: и я готов был ночевать на скамейке в каком-нибудь парке, только бы не оставаться даже на одну ночь в поселке. Но я вспомнил, что один из моих родственников живет в квартале Понте, и решил отправиться к нему. Автобус, как обычно, был переполнен, и кондуктор нетерпеливо крикнул мне:
— Эй, паренек, поживей проходи вперед!
Его слова, подумал я, хорошее напутствие, ведь я молод и действительно должен идти вперед, у меня впереди еще много-много лет жизни, которые я смогу прожить вдалеке от этого предместья.
Свадебный подарок
Перевод Г. Богемского
Огородником был мой дед, огородником был мой отец, и только я первый нарушил эту семейную традицию. А повинен в этом Рим — он растет на глазах и каждый год пожирает кусок окружающей деревни для своих новых домов и широких улиц. Наш огород лет тридцать-сорок назад находился среди зарослей камыша у самого берега Тибра. Потом Рим опять шагнул дальше, и перед огородом выросли дома; слева пристроилась траттория "У парома" с садом и видом на реку, хозяина ее звали Де Сантис, а справа появился гараж соседа с заправочной колонкой и светящейся неоновой вывеской. Мой отец, который был сильно привязан к земле, продолжал работать на огороде, отправляясь туда каждое утро на велосипеде, я же через некоторое время открыл на проспекте Остиензе маленький магазинчик, где торговал всем, что может понадобиться автомобилистам. Вскоре отец умер, я попытался было сдать огород в аренду, но охотников на него не нашлось, и я позабыл о нем и думать: у меня хватало забот и без салата латука и кочанной капусты. Так огород был заброшен, зарос сорной травой и стал служить свалкой для мусора — его тащили сюда чуть ли не со всего квартала. И превратился мой огород в пустырь, сплошь покрытый диким кустарником и заваленный кучами мусора.
